Виталий Кузнецов - Франсуа Мари Вольтер

Идеологический штурм феодально-абсолютистской системы, развернутый просветителями в 60-х гг., был направлен своим острием против ее клерикального компонента. Воинствующую римско-католическую церковь Вольтер окрестил «гадиной» (l’infame) и считал ее ответственной едва ли не за все пороки названной системы[9]. «Чем более я старею, — писал Вольтер одному из самых своих доверенных корреспондентов, Дамилавилю, 9 мая 1763 г., — тем больше становлюсь непримиримым по отношению к гадине. Какое ужасающее чудовище!» (7, 52, 58). Вольтер подчеркивал необходимость для всех просвещенных людей беспощадно бороться с этим чудовищем и сам подавал пример непримиримости к нему: «Преследуйте гадину, я не заключаю с ней никакого мира!» (7, 50, 125). Многие письма Вольтера соратникам по просветительскому движению заканчиваются призывом «Раздавите гадину!», который сознательно уподобляется знаменитым словам Катона «Карфаген должен быть разрушен». Из Ферне на «гадину» обрушивается град чувствительных ударов, Вольтер метит в нее каждым своим произведением и действием. Подчеркнуто антиклерикальна серия его философских повестей от «Кандида» до «Истории Дженни», заострены против римско-католической церкви «Карманный философский словарь» (дополненный в последующие годы публикацией девяти томов вольтеровских «Проблем, относящихся к „Энциклопедии“») и другие многочисленные философские работы Вольтера. Такой же характер имел законченный в Ферне (1769) многотомный труд по всемирной истории «Опыт о нравах и духе народов», введением к которому явилась столь же антитеологическая «Философия истории» (1765). Резкая и прямая атака на христианский клерикализм проводится в таких работах Вольтера, как «Проповедь пятидесяти» (1761), «Проповеди, произнесенные в Лондоне» (1763), «Обед у графа Буленвилье» (1767), «Важное исследование милорда Болингброка, или Могила фанатизма» (1767), «Речь императора Юлиана» (1768), «Права людей и узурпации пап» (1768), «Наконец-то объясненная Библия» (1776), «Бог и люди» (1769), «История установления христианства» (1777). Работая по 18–20 часов в сутки, Вольтер создает также массу небольших памфлетов, диалогов, сатирических миниатюр (les faceties). Эти общедоступные по цене (30 су) и содержанию книжечки чуть ли не еженедельно выбрасывались под всевозможными псевдонимами на подпольный книжный рынок Франции. Придавая им исключительное значение в борьбе с «гадиной», Вольтер сам приобретал их и передавал для бесплатного распространения тем отъезжающим из Ферне посетителям, к которым проникался доверием. Серьезный научный анализ трактуемых вопросов неизменно сопровождается в этих произведениях всесокрушающим сарказмом, знаменитым вольтеровским смехом, который, по меткому замечанию Герцена, «бил и жег, как молния» (14, 7, 255). Имея в виду это оружие сатирического разоблачения зла, Вольтер писал в одном из писем: «Что делаю я в моем уединении? Лопаюсь от смеха. А что буду делать? Буду смеяться до самой смерти» (7, 53, 51).

Постоянным рефреном писем «фернейского патриарха» является мысль о том, что необходимо объединение усилий «братьев», ведущих борьбу с «гадиной»: «Да объединятся наши братья, чтобы сделать людей как можно менее неразумными» (3, 2, 91). Вольтер убежден, что для того, «чтобы низвергнуть колосса, понадобилось бы всего пять-шесть философов, действующих сообща» (там же, 255). Надо признать, что с начала 60-х гг. просветительская критика религии и церкви приобрела во Франции громадный размах, стала особенно, интенсивной и острой и в ней принимало участие большое число самых выдающихся мыслителей. Однако Вольтеру представлялось, что следовало бы действовать еще более активно и целенаправленно. Выходившие одна за другой книги просветителей осуждались королевскими судами на конфискацию и уничтожение, их распространение и чтение сурово карались, но они тем не менее все шире распространялись, а их идеи глубоко проникали в общественное сознание, вызывая нарастающую волну враждебности к религии, духовенству, церкви и строю, который они освящали. Хотя репрессивные органы феодально-абсолютистской системы действовали еще в полную силу, их представители уже к началу 70-х гг. были крайне растерянны, объяты страхом и почти паникой. Обвинительное заключение королевского прокурора Сегье, на основании которого парижский парламент в 1770 г. приговорил к сожжению несколько книг Гольбаха и Вольтера, начинается словами испуганного человека, чувствующего за своими идеологическими противниками колоссальную общественную поддержку: «Мы не скрываем от себя, какой ненависти мы подвергаемся, осмеливаясь выдать властям клику столь же предприимчивую, сколь и многочисленную. Но каким бы ни был риск, связанный с нашим выступлением… мы с бесстрашием выполним доверенное нам поручение…» (70, 4). Сегье нельзя отказать в проницательности, когда он заявляет, что философы, выступающие под лозунгом свободы мысли и претендующие на роль новых «учителей человеческого рода», «одной рукой пытались свалить трон, а другой рукой хотели опрокинуть алтари». Сегье констатирует, что «самые гибельные удары эти новаторы старались нанести религии… Ныне религия насчитывает почти столько же открытых врагов, сколько имеется так называемых философов… а правительство вынуждено трепетать (! — В. К.) и терпеть у себя воинствующую секту неверующих, которая, кажется, стремится только возмутить народы под предлогом их просвещения» (там же, 5). В высшей степени показательно рассуждение Сегье о проникновении иррелигиозных произведений в социальные низы французского общества и их «подрывном» воздействии на последние: «Едва становятся известны они в столице, как распространяются, подобно бурному потоку, в провинциях, сметая все на своем пути. Осталось мало убежищ, которые свободны от заразы. Она проникла в мастерские и достигла хижин; скоро там не будет больше ни веры, ни религии, ни нравственности (в ее охранительном толковании королевским прокурором. — В. К.). Первобытная невинность развращена. Обжигающее дыхание безбожия иссушило души и истребило добродетель. Прежде народ был беден, но имел утешение; ныне он угнетен своими трудами и сомнениями… Раньше он надеялся на лучшую жизнь. Теперь он слишком обременен тяжестью своего состояния и видит конец своей нищете только в смерти и уничтожении» (там же, 5–6).

Из Ферне Вольтеру удалось также нанести серию очень чувствительных ударов по ненавистной для всех просветителей французской судебно-юридической системе. Потрясенный и возмущенный необоснованными смертными приговорами ряду лиц (Калас, Сирвен, де Ля Барр, д’Эталонд, Мартен, Монбайи, Лалли и др.), Вольтер предал эти дела всеевропейской огласке и выступил организатором кампаний самого широкого общественного протеста против бесчеловечности и несправедливости французского судопроизводства. В большинстве случаев речь шла о жертвах религиозного фанатизма. Протестанта Каласа подвергли пыткам и зверской казни, обвинив в убийстве сына (который в действительности сам покончил с собой) с целью помешать ему перейти в католицизм. Обвинение в убийстве по тем же мотивам было предъявлено и протестанту Сирвену (его дочь также оказалась самоубийцей). Де Ля Барр был казнен по обвинению… в богохульстве и порче распятия. Его друг д’Эталонд спасся только благодаря тому, что вовремя бежал в Ферне, откуда был переправлен Вольтером в Пруссию. Трехлетняя борьба за посмертную реабилитацию Жана Каласа увенчалась в 1765 г. полным успехом. В дальнейшем Вольтеру удалось добиться оправдания Сирвена и его семьи, которые остались в живых, поскольку сумели вовремя скрыться за границу. Оправдана была и приговоренная к смерти супруга казненного Монбайи. В других случаях смертные приговоры не были отменены, но и в делах де Ля Барра, д’Эталонда, Мартена, Лалли несомненная нравственная победа была на стороне Вольтера: общественное мнение всей Европы было уверено в несправедливости решений французских судов, в результате чего был самым основательным образом скомпрометирован важнейший институт репрессивной системы «старого порядка». По словам Кондорсе, Вольтер «создал по всей Европе союз, душою которого был он сам, а лозунгом — разум и терпимость. Совершалась ли в какой-то стране большая несправедливость, узнавали ли об акте фанатизма или надругательстве над гуманностью, — произведение Вольтера разоблачало виновных перед всей Европой. И кто знает, сколько раз страх перед этим неотвратимым и страшным мщением удержал руку угнетателей!» (6, 1, 225; см. также 22, 101–102). Вступаясь за жертвы судебного произвола и жестокости, Вольтер выдвинул программу полной деклерикализации и широкой гуманизации правосудия, которая имела чрезвычайно прогрессивное значение не только для Франции, но и для других стран (см. 5 и 57).