Андрей Богданов - Патриарх Филарет. Тень за троном

Скрепя сердце Годунов должен был внешне демонстрировать «светлодушие» и «любительство» к Романовым, хотя над ними, как и над всеми знатнейшими фамилиями, постоянно висел меч. Он опустился на рубеже веков, когда царь Борис взялся расчищать путь к трону для своего сына от всех действительных и мнимых опасностей.

Глава 3

В ЦАРСКОЙ ОПАЛЕ

Описывая состояние русского общества на плавном переходе от Великого разорения к Смуте, историки-материалисты обращали особое внимание на закрепощение крестьян и усугубление рабства холопов; на ужасающий голод, когда озверевшие люди в буквальном смысле слова ели друг друга, матери — детей и дети — родителей; на свирепые эпидемии, косившие остатки населения и превращавшие города в пустыню; на обострение всех социальных противоречий, в том числе между обнищавшими дворянами и богатыми вотчинниками.

Современники больше ужасались другому — повреждению нравственности, распаду общественной и личной морали, торжеству злодеяний над добродетелью. «Страшно было состояние того общества, — констатировал тонко чувствовавший настроения рубежа XVI–XVII веков великий историк С.М. Соловьёв, — члены которого при виде корысти порывали все, самые нежные, самые священные связи!»[25].

Выгода преумножения личного богатства и укрепления общества свободных людей, прославленная в «Домострое» новгородского попа XVI в. Сильвестра, трансформировалась в нищей стране в выгоду обогащения и возвышения за счёт захвата чужих прав и имущества. «Водворилась страшная привычка не уважать жизни, чести, имущества ближнего», — сокрушался С.М. Соловьёв. А как же иначе, если больше половины населения страны было уничтожено при участии или на глазах у чудом выживших, твёрдо усвоивших истину Ивана Грозного: «Кто бьёт — тот лучше, а кого бьют да вяжут — тот хуже»?!

Безудержное взяточничество, корыстолюбие, заставлявшее даже с друзей брать «бессовестный» процент, втрое превышающий заём, «страшное, сверхъестественное повышение цен на товары» (поразившее даже авантюриста-наёмника Конрада Буссова[26]), пристрастие к иноземным обычаям и одеждам, грубое чванство и мужицкая кичливость, презрение к ближнему, обжорство и пьянство, распутство и разврат — «обо всём этом полностью и не расскажешь», отмечал современник.

«Царь и народ играли друг с другом в страшную игру», — писал С.М. Соловьёв. Борис Годунов был поражен страхами и подозревал всех — его самого обвиняли шепотом во всех грехах. Борис награждал доносчиков — и доносительство стало самым обычным, повседневным явлением, лёгким и приятным способом обогащения и возвышения.

При самых страшных зверствах Ивана Грозного находились заступники за невинных жертв — с ними расправлялись тайно, как с митрополитом Филиппом Колычёвым, или казнили сотнями, как участников Земского собора, просивших царя прекратить опричную резню. При Годунове напрасно было умолять о заступничестве царского сообщника патриарха Иова — он отмахивался от этих «досаждений», наслаждаясь тем, как государь его «зело преупокоил».

Не пытался противостоять общественным бедам и Фёдор Никитич Романов. Ни один самый ярый панегирист не осмеливался похвалить его за какие-либо действия в защиту если не справедливости, то хотя бы формальной законности, грубо нарушавшейся при разбирательстве доносов.

Между тем Фёдор Никитич не мог не понимать, что клятвенное обещание Годунова никого не казнить смертью и в особенности не осуждать знатных лиц без согласия Боярской думы не может служить для защиты самих Романовых. Всем известно было, что знатнейших лиц царь Борис не судит. Излюбленным средством расправы над знатью была у Годунова ссылка (которая могла быть замаскирована почётным назначением на дальнее воеводство) и в ней тайное убийство.

Романовы не сказали ни слова против расправ над всеми, в ком Годунов видел соперников. Шпионы царя Бориса не могли найти никаких поводов для обвинения Фёдора Никитича с братьею — но беда приближалась неминучая.

Перемену в Годунове видели все; немногие, как, например, Романовы, хорошо знали, что ухудшение здоровья царя Бориса, заставляющее его судорожно выискивать и сметать все преграды, могущие стать на пути его любимого сына Фёдора к трону, лишь яснее выявило основные черты характера царя-опричника.

Под маской сердечной доброты и милости скрывался жестокий политический игрок, а ещё глубже крылся всё возрастающий, доходящий до безумия страх узурпатора священной царской власти. Уже при восшествии на престол Годунову чудились мятежи, «скопы и заговоры», тайные измены, яды и злые волхвования.

Чем крепче было положение Бориса на троне, чем отдалённее становились реальные угрозы его власти, тем более ужасалась душа царёва без видимой причины. Немало делавший для бедняков и восстановления справедливости, попранной сильными, Годунов со временем стал бояться выслушивать жалобы подданных и принимать челобитные. Неистово жаждавший популярности, Борис начал уклоняться даже от традиционных торжественных церемоний.

Шпионы и доносчики действовали вовсю, пыточных дел мастера старались, как могли. Но поверить в то. что трон защищён от малейшей опасности серьезного заговора, царь Борис, разумеется, не мог. Злохитрый враг мог действовать против него мистически: неблагоприятным влиянием созвездий, дурным глазом, вынутым следом, сожженным волосом или ногтем, сговором с нечистым, каким-нибудь ужасным заклинанием. Преследуя ведовство и поощряя «колдовские процессы», Годунов, естественно, сам старался овладеть этим тайным оружием.

Гадатели, звездочёты, кощунники, ведуны, волхвы и прочий сброд профессиональных мистификаторов наполнили тайное окружение узурпатора.

В деле против Романовых все эти тайные пристрастия царя Бориса объединились. Не получив от шпионов желаемых сведений о боярском заговоре, Годунов убедился, что его противники не иначе как колдуют: ведь не могут же они сидеть сложа руки! Услужливые шпионы поняли мысль хозяина и донесли, что Романовы готовят на царский род злоотравное зелье. Ход был банальный: свой страх перед отравой царь Борис явно демонстрировал, все кушанья его тщательно проверялись; от более тонких способов «изведения» самодержца защищали охраной каждого остриженного с него волоска и ноготка, наблюдением, чтобы никто не вынул след его ноги и т. п.

Романовы были щедры и верны традициям. Служба им гарантировала такую прочность положения, что настоящего изменника этим добрым хозяевам удалось сыскать лишь одного. Им, по словам составителя Нового летописца, оказался служивший казначеем у боярина Александра Никитича Романова прохиндей по имени Второй Бартенев. Он сам явился к главе шпионов, двоюродному брату царя Бориса Семёну Никитичу Годунову с предложением «чего изволите». Семён Никитич с облегчением вздохнул. Он уже утомился впустую пытать людей Романовых, схваченных по различным доносам, и подбивать их оговорить хозяев.