Юлия Андреева - Ближнее море

Пришла к Кудрявцеву журналистка, записала интервью. Пообещала, что непременно покажет текст для сверки, что не разрешит публиковать, пока сам художник не ознакомится и не проверит все до последней запятой. Вот, мол, как у нас в «Комсомолке» работают, не чета другим газетенкам. Все они так говорят, потом никогда ничего не показывают, наскоро собирают текст, отправляют в редакцию, там его потом перерабатывают по-своему, а в результате…

Разумеется, она позвонила уже после того, как отправила текст, да и после того, как статья вышла и сделать ничего уже было нельзя.

– Мне позвонили из редакции, спросили, можно ли в конце статьи дать твой домашний адрес, – извиняющимся тоном сообщила она по телефону.

«Комсомольская правда», у которой тираж 11 миллионов экземпляров. У Анатолия закружилась голова.

– В общем я дала, это… ничего? – журналистка поспешила еще раз извиниться и повесить трубку.

«Ладно, – попытался успокоить себя Толя, ну, придет писем пять-шесть, ерунда».

Первые два дня после выхода статьи прошли спокойно, а на третий на квартиру Кудрявцевых низвергся поток писем. Что называется – пришла слава!

Такого никогда прежде не случалось ни в жизни Толи, ни в тихой квартире его родителей, не бывало ни на улице Карпинского, ни даже на ближайшей к дому почте. Писали из разных городов, сел, поселков, с торпедных катеров, из тюрем, домов умалишенных. Писали с заводов, фабрик, из детских домов. Старушки присылали деньги, девушки объяснялись в любви, томящиеся в местах не столь отдаленных зеки рассказывали о своей судьбе, прося у художника совета, как жить дальше. Кто-то хотел, чтобы Анатолий дал ответ на интересующий вопрос, кому-то не терпелось договориться о личной встрече, с БАМа летели посылки с орехами, Молдавия слала ящики с яблоками и банки с вареньем. Посылки шли десятками, среди теплых носков, украинского сала и банок с солениями попадались книги и журналы. Самый пик писем произошел, когда Кудрявцев несколько дней подряд получал до 1200 посланий. Почтальоны отказались носить письма, и отец Толи был вынужден ходить на почту с рюкзаком. Ах, какие это были письма! Пухлые конверты с фотографиями, вырезками из газет, написанные убористым почерком откровения, стихи…

Письма валялись везде и всюду: на кроватях, тумбочках, столах; пачки писем складывали в коробки из-под обуви, отправляли на книжные полки и в платяной шкаф; письма были на кухне и в прихожей, так что начинало казаться, будто бы они перемещаются каким-то фантастическим образом, самостоятельно выбираясь из Толиной комнаты и постепенно занимая все пространство квартиры.

Все члены семьи и друзья Кудрявцева были вовлечены в процесс чтения все поступающей и поступающей корреспонденции. Самые интересные бережно откладывали для виновника эпистолярного бума, но даже и этого было много. Ну сколько человек может за день прочитать писем? И сможет ли он делать еще что-то помимо этого, когда чуть ли не над каждым посланием нужно было подумать, в каждое вникнуть. Добавляло трудностей, что как раз в это время Анатолий писал диплом в Академии художеств.

– В основном писали о себе, своих проблемах, страхах, тревогах, – рассказывает Кудрявцев, – тогда не было Интернета, нужно было с кем-то поделиться. А тут статья с автопортретом и реальным адресом. И вот народ кинулся писать.

Многие обижались, что я не отвечаю.

Я посчитал: чтобы мне всем ответить, с тем условием, что я пишу по одному письму в день, мне бы потребовалось 30 лет жизни.

В разгар почтового бума начали приходить различные делегации: рабочие с АвтоВАЗа, пионеры с горнами, заявлялись представители сексуальных меньшинств, последние томно заглядывали в глаза художнику, пытаясь углядеть ответную реакцию, отзыв – пароль. Не удавалось. Уходили… Жулики делали попытки обокрасть. В детских домах боролись за звание «Кудрявцев».

Когда посмотришь географию этих писем: Грузия, Чечня, Молдавия, с Крайнего Севера, с острова Котлан…

«Вот сейчас выйду из яранги, меня олень ждет, – рассказывала о своей жизни девушка из далекой чукотской деревни, – сяду в нарты, возьму в руки хорей и помчусь в город на почту письмо отвозить».

«Приезжайте к нам в Чечню, – зазывал невидимый друг из далекого горного аула, – будем рядом сидеть, шашлык, долма кушать».

Потом поток писем пошел по затухающей, но, что особенно приятно, Анатолий по сей день продолжает общение с несколькими людьми из тех, кто заметил когда-то в «Комсомолке» портрет художника и написал ему.

Зеленая вода

Анатолий Кудрявцев, Толя. Как странно… Я смотрю на Кудрявцева, точнее, смотрю на то, как он оглядывает меня. Профессионально? Или я уже привыкла к тому, что, болтая со мной о всякой всячине, он неизменно видит меня в образе феи цветов, вавилонской блудницы, амазонки или мадонны… Художник, что с него возьмешь. Я смотрю на Кудрявцева, и вокруг нас словно собирается зеленая вода, сквозь которую едва заметно движение гибких водорослей и осторожных рыб. Почему-то так получилось буквально с нашего знакомства, когда я пришла к нему домой как к редактору альманаха «Зазеркалье» и увидела или, возможно, тогда еще только почувствовала воду. Может быть, плафон на кухне создавал иллюзию движения теней. Или то, что он тут же начал рисовать мой портрет. Я увидела, как его руки выводят плавные линии. Мне показалось, что это тонкие водоросли. Оказалось – мои волосы. Толя рисовал, а его тогдашняя жена Женя Голосова напевала под гитару в другой комнате. Потом мы еще долго беседовали на лестнице, читая друг другу стихи и планируя, какие из них отправятся в ближайший выпуск «Зазеркалья», а какие останутся на последующие.

Зеленая вода – один из символов Кудрявцева. Символ необычный – судьбоносный. Добрый или злой? А шут его знает. Но тут следует пояснить. Дело в том, что, со слов самого художника, первые три года своей жизни Толя провел на территории психиатрической больницы Скворцова-Степанова, где работала его бабушка. Так что первые впечатления жизни у будущего художника оказались связанными со странными взрослыми, бродящими по дворику и коридорам больницы, среди которых нет-нет да и попадались Наполеоны и Екатерины Великие. И еще. Вдоль стен там были расположены зеленоватые аквариумы, в которых текла совсем иная жизнь. Часами мальчик мог любоваться на желтых рыб в странном, так не похожем на всё остальное зеленом мире.

Нереальной казалась не только окружающая Анатолия реальность – полубезумная, полуфантастическая, но и рассказы домочадцев о прошлом семьи. Странно было в атеистическом Советском Союзе слышать о том, что среди родни были священники и церковные старосты. Семейные предания парадоксальным образом повествовали о предках, среди которых числились и графы, и простые крестьяне. Особый интерес и почитание вызывал прапрадед богомаз, расписавший церковь в Осташкове в XIX веке. К сожалению, церковь ныне утраченную, в войну она была разрушена немцами. Так что правнук не застал творения знаменитого прадеда. Зато родители часто водили его в Эрмитаж и Русский музей. Айвазовский сделался первой любовью юного художника. Завораживала зеленая вода его полотен, за которой словно прятался манящий своей роковой тайной зеленый мир.