Дмитрий Володихин - Пожарский

Итак, под Коломной Дмитрий Михайлович осуществляет в ночное время стремительное нападение на лагерь вражеского войска. Противник разбегается, в панике бросив армейскую казну. Дмитрий Михайлович показывает себя опытным и решительным военачальником. Его действия спасают столицу от крайне неприятной участи. В Белокаменную потек хлеб…

Таким образом, Пожарский оправдал повышение по службе честным воинским трудом.

Но даже в тот момент, когда монарх остро нуждался в успешной боевой операции, когда поставить на командование оказалось просто некого, захудалость рода Пожарских продолжала скверно влиять на служебное положение князя. И очевидные боевые заслуги его ничуть не исправляли дела.

Прибыв к Коломне с отрядом, Пожарский должен был, по терминологии современного военного дела, «организовать взаимодействие» с тамошними воеводами. Но первый воевода коломенский Иван Михайлович Пушкин-Меныиой «…на съезд к нему не ездил и у дела государева не был и к царю Василью писал, что ему менши князя Дмитрия Пожарского быть невместно».[45] Пушкина отозвали к царю, а Пожарский, слава Богу, справился с неприятелем, получив поддержку второго воеводы, Глебова.

Продолжением стал местнический суд. Когда Пожарский вернулся в Москву, его ожидало челобитье Пушкина. Дмитрий Михайлович бился местническими «случаями» младших ветвей Стародубского княжеского дома — Татевых, Хилковых, Палецких, не поминая самих Пожарских. Знал: слабы местнические позиции Пожарских для такого дела… Пушкин упрекнул его в этом, и тогда сам царь вынужден был возобновить тяжбу. Местнической комиссии велено было взять у Пожарского «…иные случаи, где бывали… Пожарские, и хотел тово суда царь Василей слушать сам», — видимо, желая помочь ценному служильцу. Но до нового суда по непонятным причинам дело тогда не дошло: «Тот суд у Ивана Пушкина со князь Дмитреем Пожарским при царе Василье не вершен», — сообщают документы.[46] Скорее всего, страшное напряжение борьбы со Лжедмитрием II не позволило царю отвлечься на новое разбирательство. Оно откладывалось, откладывалось… а потом и сам Василий Иванович лишился трона.

Дмитрию Михайловичу тогда приходилось несладко: в связи с его назначением под Коломну туда была отправлена грамота, несколько неудобная для родовой чести князя Б. М. Лыкова.[47] Так же, как и Пожарский, тот оказался среди сторонников царя Василия Ивановича. Более того, князь Лыков и воеводствовал неподалеку — в Бронницах. Разгоревшееся местничество Пушкина с Пожарским высветило неприятную для Лыкова грамоту. Тогда Борис Михайлович возобновил старое, годуновских еще времен, разбирательство. И хотя это второе дело так же не было «вершено», как и тяжба с Иваном Пушкиным, надо полагать, Пожарскому, недавнему победителю литовцев, крепко испортили всю радость от воинского триумфа…

Одоление врага под Коломной произошло в начале 1609 года — в январе или первой половине февраля, скорее в феврале. Точнее определить дату невозможно. А вот день, когда началась местническая тяжба, известен: Иван Пушкин подал жалобу 20 февраля 1609 года.[48]

Скоро Дмитрий Михайлович получил новое поручение — в большей степени почетное, нежели боевое. Как видно, Василий Шуйский хотел показать свое благоволение Пожарскому. Не сумев защитить князя от местнических нападок, государь все же продемонстрировал милостивое отношение другими способами.

Весной 1609 года Россия подверглась страшному бедствию — массовому вторжению крымских татар. Смута ослабила способность страны оборонять южные рубежи. Крымцы почувствовали это: они и в первые годы правления Шуйского устраивали опустошительные набеги. Безнаказанность опьяняет, и вот отдельные набеги сменились чудовищным нашествием. Крымские полчища разорили Серпуховские, Боровские, Коломенские места, дошли до Тарусы, стояли в двух шагах от русской столицы. «Это не был набег, — пишет специалист по русско-татарским войнам A.A. Новосельский, — а настоящая война, длившаяся все лето и захватившая огромную территорию, почти до самой Москвы».[49] Враг алчный и беспощадный громил области, и без того сильно пострадавшие от Смуты, а сил остановить его уже не было. Размеры катастрофы, разразившейся весной — летом 1609 года видны по воспоминаниям немецкого наемника Конрада Буссова: «В Россию вторглись… и татары с 40 000 человек и за три раза увели за рубеж бесчисленное множество захваченных людей и скота, не считая того, сколько они поубивали и побросали старых и малых, не имевших сил идти с ними… А об ужасном вреде, который они причинили стране поджогами, и говорить не приходится. В это время раздавались горестные стенания жителей, потерявших не только скот, но и людей, ибо многие жены лишились мужей, мужья — жен и детей, так что даже камень — и тот разжалобился бы».[50]

Требовалось договориться с татарами. Царь едва справлялся с «тушинцами» и поляками. От крымцев ему оставалось лишь откупиться. Особенно опасная ситуация сложилась в июле: войска крымских «царевичей» вышли на Оку и занимались грабежами в непосредственной близости от Москвы. Тогда «…от государя к царевичем за Оку з дары и с речью воевода князь Григорей Костянтинович Волконской, а велено ему царевичю объявить, что будут к ним от государя бояре и воеводы: князь Иван Михайлович Воротынской, да князь Борис Михайлович Лыков, да околничей Ортемей Васильевич Измайлов… А провожать послан воеводу князь Григорья Волконского с Москвы для воров с ратными людьми стольник и воевода князь Дмитрей Михайлович Пожарской».[51]

Смысл этой краткой записи в государственной документации того времени расшифровывается просто: дары — откуп, а охрана Волконского, едущего с дарами, — великая честь и неограниченное доверие. В сущности, полагаясь на преданность Пожарского, государь ставил на кон очень многое. Если бы Дмитрий Михайлович сплоховал, потерял драгоценный груз, или же решил присвоить его, то страшная крымская проблема не была бы решена, и юг России кровил бы еще очень долго…[52] Царь, по всей видимости, крепко верил: этот — не предаст!

Именно тогда, в разгар Смуты, самым очевидным образом проявляется воинское дарование Пожарского. Начав с коломенского успеха, Пожарский активно ведет боевые действия, защищая столицу от польско-литовских шаек и русских бунтовщиков. Вернувшись из ответственной «командировки» на Оку, Дмитрий Михайлович вскоре получил новое воеводское назначение.

Среди «тушинцев» появился дерзкий и энергичный полевой командир, некий «хатунский мужик» Сальков. Он собрал большое войско и перерезал Коломенскую дорогу, столь драгоценную для московского правительства. Лояльные государю Василию Ивановичу войска сталкивались с Сальковым неоднократно. Князь Василий Мосальский двинулся было под Коломну — собрать провизию для столицы, но в конце октября неподалеку от Бронниц подвергся нападению сальковских отрядов, поддержанных ратниками польского офицера Млоцкого.[53] Мосальский потерпел поражение и потерял обоз, столь необходимый царю Василию Ивановичу. Шуйский в ответ приказал строить «острожки» по Коломенской дороге. Но, видимо, гарнизоны этих маленьких укреплений не могли защитить обозы, шедшие в столицу: Сальков продолжал «чинитьутеснение». Разорив коломенские места и не чувствуя должного отпора, Сальков двинулся ближе к столице. Он появился у Николо-Угрешского монастыря. Там его атаковал воевода Василий Сукин «со многими ратными людьми», однако разбить не смог. С большими потерями Сукин вытеснил Салькова с занимаемых позиций — в лучшем случае вытеснил, если только тот покинул их не по своей воле… Непобежденный Сальков стал серьезной проблемой для Москвы.