Владимир Гнеушев - Тайна Марухского ледника

Лапип потерял много крови и еле держался на ногах. Однако уйти в тыл категорически отказывался. И даже мои уговоры не помогли. Тогда вмешался полковой врач, который, видя тяжелое состояние Лапина, категорически предложил Лапину отправиться с санитаром. Со слезами на глазах младший лейтенант Лапин вынужден все же уйти вместе с санитаром. Лапин поклялся, что быстро поправится и найдет нас. Но увы! Встретить Лапина мне болыпе не пришлось (Лапин прошел всю войну. Живет сейчас в Таласском района Киргизии, село Иваново-Алексеевское, работает главным агрономом колхоза).

Александр Журин обеспечивал связь. С нею было плохо. Радиосредств у нас не было вовсе. Попав в полуокружение, мы совершенно оторвались от внешнего мира. Под нами – ледник, вокруг – гитлеровцы, а над нами небо и непрерывно падающие мины фашистов. Часто мы навсегда прощались со своими боевыми товарищами. Вот только что принесли на носилках нашего переводчика лейтенанта Ротта. Лейтенант пошел вместе с разведчиками и был смертельно ранен в грудь. Переводчик наш стонал и все время просил пить. Скончался у нас на глазах. В штабе отряда осталось людей немного. Командир приказал не рисковать бесцельно. Однако сам он не обращал почти никакого внимания на разрывы мин, держался бесстрашно.

Сидим вчетвером: майор Смирнов, Окунев, Журин и я. Обсуждаем наше положение. Рядом рвется мина: одна, вторая...

– Это пристрелка по нашему КП!– крикнул я майору Смирнову. Как по уговору, втроем почти силой тащим командира полка за каменную глыбу и в один голос командуем:

– Ложись!!!

И сразу на нас посыпался град каменных осколков. На месте, где мы несколько секунд назад сидели, насчитываем семь воронок от мин, которые легли точно в шахматном порядке. Отделались легко – у одного не обнаружили четвертой части уха. Командир полка смеется и говорит:

– Это был пример мелкой паники,– и здесь же похвалил нас за то, что вовремя смылись с того места, где сейчас зияли воронки.

Силы наши с каждым днем иссякали. Все меньше и меньше становилось боеприпасов, бойцов. Остатки наших подразделений а штаб полка вели бой в полуокружении, и все находились на одном небольшом плато. Погибших хоронили тут же, у подножия. Трупы обкладывали кусками льда и плитами скальных пород.

Противник усиливал натиск. Командир полка созвал офицеров и объявил приказ командования корпуса – выйти с полукольца, занять главный перевал и оборонять его до подхода подкрепления. Вышли мы с боем вечером и ночью прибыли на Марухский перевал – на самую вершину. Нас со всех сторон окружили автоматчики противника. Воспользовавшись темнотой, пришлось вторично пробиваться боем. Командир полка решил выходить группами по несколько человек и сразу же занимать оборону по восточному берегу небольшой реки. Мне пришлось выходить вдвоем с командиром полка майором Смирновым. У нас с собой было два нагана, автомат и карабин. Пробились мы и еще несколько групп, в том числе вышел и помначштаба полка Окунев. К реке, где мы должны были занять оборону, к великой пашей радости, подходило подкрепление.

Лейтенант Малюгин вскоре был ранен. После излечения ему не удалось снова попасть в свой полк, и он воевал в других частях. В 1943 году он стал коммунистом. Прошел от Марухского перевала на Кавказе до Эльбы в Германии. В 1954 году окончил Военно-инженерную академию имени Б. В. Куйбышева. Сейчас Малюгин командует полком Советской Армии. Это человек, для которого военное дело стало профессией и он по-настоящему влюблен в нее. Ту закалку, какую получил он в годы Великой Отечественной войны, верность воинской присяге, настойчивость в достижении цели, он передает молодому поколению солдат и офицеров.

И они могут гордиться своим командиром. Ранило меня вместе с Александром Журиным (Александр Журин – начальник связи полка – также прошел всю войну до Болгарии, сейчас живет и работает учителем в родном своем селе Большие Ключи Зеленодольского района Татарской АССР),—рассказывал Малюгин,– и вскоре попали мы в то самое селение Дранды, из которого отправились летом к перевалу. Ну, сидим в кустах, ждем своей очереди, чтобы погружаться в санитарный поезд. Показываться никому не хочется на глаза, потому что все тут пас знают как бравых, молодых и симпатичных, а сейчас мы грязные, оборванные и забинтованные. Однако спрятаться не удалось. Увидела нас девочка Тордия – дочь хозяина дома, в котором я проживал, – вскрикнула и убежала.

Через несколько минут из поселка буквально прибежали наши знакомые, гостеприимные мингрелы.

– Вай, генацвале,– воскликнул Тордия,– почему не сказал сразу, что вы здесь? Зачем обижаешь, а?

– Да вот видишь,– пытаюсь я оправдаться и беспощадно шевелю забинтованными руками. Но Тордия не дал говорить.

– Нехорошо, генацвале. Худые вы очень. Кушать вам мясо надо, хороший вино выпить надо, руками работать не надо, только зубами и это...

Он сделал глотательное движение. Тотчас нам поднесли вкусную еду, о какой мы лишь мечтали на перевале, а после стакана прекрасного вина мы вообще почувствовали себя на верху блаженства. Сняло теплое солнце, радостно помахивали ветвями деревья...

Михаил Окунев

Вечером из вражеского тыла вернулся отряд лейтенанта Окунева. Шестеро разведчиков принесли на носилках седьмого. Они с трудом протиснулись в узкую дверь блиндажа и бережно опустили носилки на пол. Окунев шагнул к столику комбата, приложил руку к козырьку:

– Товаршц капитан, разрешите доложить...

– Кто? – перебил его комбат.– Кто на носилках?

Разведчики расступились, и комбат, увидев Костюка, вздрогнул. Многих он потерял в огне воины и сам не раз смотрел в глаза смерти. Но Костюк? Костюк, про которого говорили, что не он смерти боится, а смерть его, – милый, славный Костюк лежал неподвижно перед комбатом. И казалось невероятным, что на этих прикушенных, побелевших губах не сверкнет больше озорная улыбка, что не встанет больше Костюк перед своим командиром и никогда уже не услышит капитан его азартный, прерывистый шепоток: “Разрешите, товарищ капитан... честное слово, дело верное. Я на пару минут смотаюсь к немцам в тыл, пощупаю глазами, постукаю автоматом, и картина вам будет ясная, как божий день”. И уходил “на пару минут” к фрицам, пропадал по нескольку дней и возвращался всегда веселый, возбужденный, обвешанный трофеями, с полным коробом сведений о противнике и с новыми дерзкими планами.

– Сколько?– строго спросил капитан.– Сколько за Костюка?

– Более 30 немцев, товарищ капитан. Сам Костюк убил десять.

– Мало. Мало за такого человека,– тяжело вздохнул командир.

– Так и запомните, лейтенант: за разведкой долг. Сотню гитлеровцев убьете, две сотни, считайте, что мало, что не отомстили еще за нашего товарища Костюка. Ну, рассказывайте.