Марта Хиллерс - Женщина в Берлине

Куча людей, с корзинками, мешками, сумками. Я забегаю в первый попавшийся коридор; он тёмен, прохладен и очень пуст, пожалуй, не тот. Я бегу назад, слышу, как тяжело ступают передо мной с пыхтением и призывами «Сюда! Здесь!». Я прихватила маленький ящик снаружи и теперь тащу его с собой.

Я толкаю людей и пробираюсь между больших берцовых костей. Оказалась вдруг в помещении подвала, абсолютно тёмного, пыхтящие люди, крики от боли, борьба в кольце во мраке. Нет, здесь не распределяют. Здесь грабят.

Карманный фонарь сверкает, я вижу полки, банки, бутылки, но только внизу, верхние полки уже сметены. Я наклоняюсь, пригибаюсь к земле и выкапываю бутылки, 5- 6 штук, и набиваю их в мой ящик. В темноте я вижу консервную банку, потом кто-то встаёт мне на пальцы, и мужской голос кричит: «Это мои вещи!»

Я - с моим добром - из двери, в соседнее помещение. Слабый проблеск света падает через трещину в каменной стене. Я вижу хлеба, целые ряды, снова только на нижнем уровне, беру себе несколько, стою на коленях снова на земле и ищу на ощупь, и копаю. Коленки в вине, нюхаю его, хватило бы и осколка стекла. Набила весь хлеб в мой ящик столько, сколько могу поднять. Связываю мой груз, который еле в состоянии поднять. За мной двери, выход наружу, к выходу, который светит как ярко освещённая сцена в конце тёмного ступенчатого шланга.

Снаружи я наталкиваюсь на пекаря. Он тоже раздобыл хлеба и втискивает его в мой ящик. Бежит потом опять в дом, чтобы принести ещё больше. Я привязана к моему ящику, жду. Пекарь возвращается, с консервами, фарфоровыми тарелками, грубыми полотенцами и клубком спутанной, голубой вязаной шерсти.

Вдруг появляется Антуан, маленький бельгиец- помощник пекаря, и тащит окорок. И Хенни появляется и приносит шартрез в пузатых бутылках. Она сердится: «Всё там внутри есть, всё. Кофе, шоколад, водка. Они-то жили, братья!» И исчезает снова в доме. Я охраняю свой ящик. Приближается мужчина, он достаёт из пиджака мешок и несколько бутылок алкоголя. Требовательно он смотрит на мои хлеба в ящике: «Могу ли я взять 1 из них?»

Я: «Да - против водки».

Мы меняем солдатский хлеб на бутылку Штейнхагер, и оба довольны этим.

Дикие сцены вокруг при свете яркого солнца. Двое мужчин разбивают горлышки бутылок об край стенки, пьют, жадно глотая. Антуан и я складываем теперь всё в мой ящик и бредём обратно. Ящик полон и тяжёл. Его неудобно нести, мы должны часто останавливаться. Я чувствую сильную жажду и делаю так, как только что видела: отбиваю горлышко у бутылки красного вина об край стены (мне досталось бургундское, с французской наклейкой). Я пила из разбитого горлышка и порезала себе нижнюю губу, ничего не заметив, до тех пор пока Антуан не сообщил мне об этом и не вытер мне носовым платком кровь, причём он остановился, бдительно зажав ногами ящик. Кровь бежала мне в вырез.

За нами, пыхтя, тащится пекарь. Он несёт синеватое, обмазанное навозом, лошадиное бедро, прижав его к себе как младенца. Солнце колет, я истекаю потом. Несколько близких попаданий.

Перед входной дверью мы делили наше награбленное. Моя добыча: 5 бутылок бургундского, 3 банки с законсервированной суповой зеленью, бутылка Штейнхагера, 4 булки армейского хлеба, 6 упаковок гороховой муки, которые пекарь великодушно мне предоставил, и консервная банка без надписи. Я стащила всё в первый этаж к вдове.

Разгорячённая и пропитанная потом, угощаю дюжину человек моими приключениями, поспешно поглощая при этом с тарелки на левой кухонной плите несколько ложек картофельного пюре, которое вдова, на отапливаемой из общих пожертвований плите, приготовила для нескольких семей. Снаружи теперь снова серия бомб. Другие осматривали мою добычу большими глазами, однако не осмеливались отправиться для следующего грабежа к магазину. Он к тому времени будет уже ограблен дочиста.

Несколькими часами позже, около 18 часов, снова в подвале. Я смогла немного поспать, так как была порядком пьяна, после того, как опустошила надбитую бутылку бургундского с вдовой. Проснулась, шатаясь, с горечью во рту, возвращение к мерцающему керосином аду произошло не сразу. До тех пор пока я не увидела людей и не услышала их призывы: «Они вытаскивают жребий, там, в бараках, на картофель!»

Я - с вдовой. Враг сделал небольшую паузу, было довольно спокойно. Поэтому, наверно, около полудня началась эта внезапная толкотня на бывших покинутыми улицах. Вот 2 женщины мимо катят на детском автомобиле целую бочку, пахнет кислой капустой. Молодые люди и очень старые бегут, как будто гоняясь друг за другом, в направлении к баракам. Вдова и я запаслись вёдрами, что у нас есть, по 2 на каждую из нас. Мы на пути к раздавленному картофелю. Перед каменными ступенями входа в барак какая-то кровавая лужа. Я боюсь, но вдова смеётся: «Это джем!» Значит и в бочках будет джем.

Мы пробираемся через кишащий людьми проход, через скользкие ступени, спотыкаясь, вниз, вляпываясь в плохо пахнущий, гниющий картофель. При скудном верхнем свете мы роемся руками и ботинками в густой массе, выбирая пригодное. Мы наполняем вёдра картофелем. Мы наталкиваемся на мешок, уже наполовину наполненный, не спрашиваем, кому он принадлежит, хватаем его с собой, вверх по лестнице, вдоль улиц, домой, наверх на свой первый этаж.

Вокруг нас снова треск, и никто не беспокоится ни о чём. Мы побежали туда второй раз и притащили домой вёдра полные угольных брикетов. Вокруг нас свора, она бежит и кучкуется. Теперь везде начался грабёж покинутых магазинов. Седой мужчина, вылитый "господин", тащит ящик, полный упаковок мыльного порошка.

Вверх на первый этаж. Мы садимся на диван жилой комнаты. Наши руки парализованы, ноги дрожат. Стёкла, в общем, ещё в наличии, тоже мелко дрожат. Из разбитых оконных створок приятное тепло, смешанное с запахом гари, дует внутрь. Иногда уууууууум! Откуда-то эхо от тяжёлых зенитных орудий. Потом паааанг! Очень короткий удар, который бьёт в барабанную перепонку: выстрел тяжёлых батарей артиллерии. И, очень далеко, иногда очень быстрый кнак-вум, сопровождаемый лающим воем. Я не знаю, что это такое. Вдова утверждает, это так называемый Сталинский Орган русских. Впрочем, русские не стреляют ковровым методом, всегда прилетают только отдельные снаряды.

Наконец, мы свободно гуляем вдвоём по угловому магазину, единственному, который ещё функционирует, осматривая муку для пудинга, в которую вчера попала бомба. Действительно тут ещё есть покупатели, и, действительно, тут что-то продаётся. У этой муки для пудинга есть напечатанная цена в 38 пфеннигов. Продавец, который является и владельцем, и живёт при магазине, стоит, получая причитающиеся ему пфенниги от каждого покупателя, спрашивая у кого есть мелочь для сдачи. И это при обстреле! Такое может быть только у нас.