Нина Соротокина - Великая Екатерина. Рожденная править

Но болезнь императрицы не была тайной для Европы, да и сообщенные Вильямсу тайны имели малый вес. Что такого особенно ценного могла Екатерина узнать у мужа или у сплетниц при дворе? Кроме того, Бестужев явно догадывался об этой переписке и находил способы донесли до Екатерины «дезу», как теперь говорят, нужную канцлеру информацию, чтобы она написала об этом Вильямсу. В декабре 1756 года Понятовский вернулся в Петербург уже в качестве польского посла. Любовь его с Екатериной продолжалась, что не мешало Екатерине и дальше переписываться с Вильямсом. Отчаянная женщина. Она, нимало не смущаясь, писала Вильямсу, что хочет царствовать, «погибнуть или царствовать» – вот ее девиз. Но для этого необходимо было устранить мужа. Значит ли это, что она уже в 1756 году задумывалась о возможном заговоре в свою пользу? Вопрос без ответа.

Для меня вся эта история не шпионский детектив. Переписка не принесла вреда России, но очень любопытно посмотреть на будущую императрицу с этого угла зрения. Претензий к Вильямсу нет, в дипломатии все средства хороши – такая работа, но то, что великая княгиня стала «пятой колонной», наводит на размышления. Помните эпиграф? «Счастье не так слепо, как его себе представляют. Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию…» и т. д. А что для Екатерины счастье? Конечно, корона русская! Что она получила от дружбы с Вильямсом, от переписки? Опыт, советы… и деньги.

Правда, в XVIII веке было в обычае получать субсидии от иностранных государств, но когда эти субсидии получает жена наследника за крайне сомнительные с точки зрения государства действия, это уже другое. В письме от 9 июня Екатерина попросила через Вильямса денег у английского короля и получила заем в 10 000 фун. стерлингов (у великой княгини было много долгов). В мае 1757 года она пишет Вильямсу: «Устройте, если можно, чтобы мне выдали вперед такую же сумму, какую я получила. И, если возможно, чтобы это было в еще большем секрете, чем в первый раз; нельзя ли это получить так, чтобы здесь никто не знал, что это для меня, что это для вас».

Этих денег она не получила. Вильямс вскоре был отозван из России. Он уехал в Гамбург. Там у него обнаружились признаки душевной болезни. В 1759 году он закончил жизнь самоубийством.

В декабре 1757 года у Екатерины родилась дочь. Ее нарекли Анной в честь покойной матери Петра – Анны Петровны, герцогини Голштинской. Рождение девочки праздновали очень широко. На одном из куртагов за ужином Петр, в подпитии, конечно, позволил себе бестактность, сказав во всеуслышание: «Бог знает, откуда моя жена берет свою беременность, я не слишком-то знаю, мой ли это ребенок и должен ли я принимать его на свой счет». Петр был очень близок к истине, но Екатерина пишет об этом с обидой. Молва приписывала отцовство Анны Понятовскому. Бедная девочка умерла двух лет от роду.

Опасные игры

Начало 1758 года ознаменовалось важным событием – 14-го февраля великий канцлер Бестужев был отставлен от должности и арестован. О его отставке многие годы хлопотала вся Европа, дома тоже старались изо всех сил. Да и Елизавете он поднадоел: характер трудный, строптивый, въедливый. Императрица давно не находила с канцлером общих слов как в делах политических, так и в личных. А здесь подвернулся случай, все как-то вдруг совпало не в пользу канцлера.

Одной из главных претензий к Бестужеву, если рассуждать очень начерно, было «преступное потворство» генералу Апраксину, главе русской армии. 19 августа 1757 года Апраксин, сам того не ожидая, выиграл у Фридриха II битву при Гросс-Егерсдорфе. Пруссаки бежали, путь на Кенигсберг был открыт. Но вместо того, чтобы продолжить наступление и взять Кенигсберг, Апраксин позорно отступил.

В Петербурге поведению Апраксина тут же нашли объяснение. В сентябре Елизавета опасно заболела. Молилась в церкви на день рождения Святой Богородицы, вдруг ей стало плохо – выбежала на улицу и упала на газон бездыханно. Случилось это при огромном стечении народа. Тут же на глазах у всех пустили кровь, но императрица так и не пришла в себя. На носилках ее унесли во дворец.

И в Петербурге, и за границей пошли слухи о предательстве Апраксина. Понятное дело – умрет Елизавета, трон займет Петр Федорович. А он в короле Фридрихе II души не чает. Война тут же кончится, а Апраксину за выигранную битву не поздоровиться. А кто надоумил фельдмаршала на подобное? Конечно, Бестужев, они старые приятели. Кроме того, канцлер из столицы руководил всеми военными действиями. Императрица выздоровела. Начался сыск. Апраксин был арестован, и только внезапная смерть спасла его от суда.

Екатерина узнала об аресте канцлера из записки Понятовского и, по ее словам, «так и остолбенела». Кроме Бестужева, были арестованы Елагин, бывший адъютант графа А. К. Разумовского, Ададуров, когда-то учивший Екатерину русскому языку, а теперь служивший у Бестужева, и ювелир Бернарди. Екатерине было из-за чего волноваться. Она сама пару раз писала Апраксину в армию. Письма были вполне невинные, поздравляла с днем рождения, желала здоровья – что-то вроде этого. Но разве ей по чину общаться с русским фельдмаршалом. Кроме того, у нее самой были личные отношения с Бестужевым. Их неприязнь друг к другу давно канула в лету. Они тесно общались, более того – переписывались.

Письма – это всегда улика. Из-за них Екатерина места себе не находила. На следующий день после ареста Бестужева голштинский министр Штамбке, как обычно докладывая Екатерине о последних событиях в герцогстве, как бы между делом сообщил, что получил от Бестужева записку. В ней канцлер просил передать Екатерине, что успел сжечь все опасные бумаги. Екатерина перевела дух. Мы никогда не узнаем их содержания, но совершенно очевидно, что они могли серьезно скомпрометировать великую княгиню.

На глазах своего камердинера Шкурина она сожгла все свои записки, документы, даже счетоводные книги – «все, что имело вид бумаги». Шкурину она сказала: «Будут спрашивать мои счета, скажешь, что я все сожгла». В огонь пошли и письма, которые могли ее полностью скомпрометировать – ее переписка с английским посланником Вильямсом.

Следствие по делу Бестужева продолжалось, а в апреле и мае этого же года состоялись два очень важных разговора императрицы с Екатериной, решившие дальнейшую судьбу последней. К этому времени поведение и Петра, и Екатерины совершенно вывело Елизавету из себя. Великий князь пил и вообще вел себя непотребно, великая княгиня излишне вольничала, кроме того, вмешивалась в политические дела. Выяснилось, что вопреки запрету, она переписывается с матерью, принцессой Иоганной. Словом, у императрицы накопилось столько претензий к наследнику и его супруге, что она в запальчивости прилюдно сказала – а не выслать ли эту парочку в Европу (так сказать, по месту жительства)? Екатерина знала об этом и восприняла слова Елизаветы как реальную угрозу.