Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон
Я привык верить Георгию Леонидовичу. Но мама очень настаивала, чтобы я поступил в университет. Она сама в свое время этого не смогла. Голод в Поволжье, ее отец умер. Она осталась старшей среди шести братьев и сестер. Не до университета было. Вот потом свою мечту об университете она и перенесла на мою жизнь. И я не мог не слушать маму, которую так любил.
А у меня самого? Я увлекся уже тогда стихами и людьми Серебряного века (самих этих слов мы еще не знали: они родились в Российском Зарубежье). О самом Серебряном веке я в университете ничего не надеялся узнать: он был под полным запретом. Но, как я думал, понять Россию того времени, ту Россию, которая его породила, университетская профессура может мне помочь.
И – после долгих колебаний – я все-таки решил сменить свою зарплату переплетчика на скромную студенческую стипендию.
В студенчестве
Осенью 1948-го я поступил в Ленинградский университет на исторический факультет. И буквально в первый же день убедился, как прав был Георгий Леонидович, когда предупреждал меня о все усиливающейся политизации и идеологизации.
Придя на истфак, я увидел объявление: состоится заседание Ученого совета с докладом декана В.В. Мавродина «Задачи исторической науки в свете итогов сессии ВАСХНИЛ». Лысенковский разгром генетики на сессии Сельскохозяйственной академии прошел только что, в августе 48-го, когда мы сдавали экзамены, и вот – уже в начале сентября – историкам велели следовать примеру лысенковцев.
Люди старшего поколения, с кем я общался, говорили об этом с ужасом. Переживали за генетиков и боялись за свое будущее.
Уверен, что Владимиру Васильевичу Мавродину делать доклад было совсем не по душе. В этом я скоро убедился. Мы слушали его лекции о древней и средневековой Руси. Они были очень бравурными. На лекциях повторял: «Под звон мечей и пенье стрел Россия выходила на мировую арену». Как-то, встретив его коридоре, я спросил:
– Зачем Вы так?
Осмелился я на такую дерзость потому, что он очень хорошо ко мне относился. Помнил, как я, еще школьником, ходил на его лекции во Дворце пионеров.
Он засмеялся:
– Дорогой друг, история может быть в двух видах: как наука и как патриотический жанр. Вот и делайте вывод.
Сказал он как бы в шутку. Но за такую шутку можно было тогда ой как поплатиться!
Поражал он меня много раз и потом. Откровенностью – преподаватели обычно всячески старались ее избегать. Поведение большинства – по Чуковскому:
А кузнечик, а кузнечик,
Ну, совсем как человечек,
Скок, скок, скок, скок!
За кусток,
Под мосток
И молчок![50]
Темы, рекомендуемые нам, студентам, были зачастую очень политизированы. Особенно на кафедре истории международных отношений, где я учился.
Мавродин вызывал у меня доверие, и я решил обратиться к нему со своим главным вопросом: чем можно заниматься, какой темой? Конечно понимал, что Гумилёвым нельзя. Поэтому спросил осторожно: можно ли чем-то близким к Серебряному веку по времени и по тематике? Он ответил сразу:
– Вы что, с ума сошли?
* * *
Как быть – в этих условиях? Чем заняться?
А Африка? – Тут хоть какой-то путь к Серебряному веку – через путешествия и стихи Гумилёва. Его «Шатер». Да и романтика приключений в экзотических краях с их экзотической природой – по Киплингу, Райдеру Хаггарду, Буссенару, по роману Жюля Верна «Приключения трех русских и трех англичан в Южной Африке»… Tо, что давали мне в детстве взрослые из литературы их детства, чтобы отвлечь меня от пропаганды.
Что ж, Африка – неизведанная, почти незнакомая, – разве неинтересно? Конечно, в советской геополитике ее не было. Не до нее было. Сталин хотел «осваивать» Восточную и Центральную Европу. Устанавливать там свои режимы. Разве тут до Африки? Как пели тогда:
Не нужен нам берег турецкий
И Африка нам не нужна[51].
Не знаю, как о Турции, а об Африке – уж точно.
А какие знания давали в школе? Вот учебник «Новая история» для девятого класса. По нему училась вся страна. Издание 1949 года, «исправленное и дополненное». О «Черной Африке» – неполные две страницы. Как там показана Африка? Сказано, что бельгийцы, захватив Конго, требовали от африканцев собирать и сдавать каучук и строго наказывали за невыполнение. «Если деревня не доставляла требуемого количества каучука, туда посылался карательный отряд. Иногда войска набирались из негров, принадлежавших к племенам, у которых еще существовало людоедство. Им позволяли поедать неплательщиков каучукового налога».
И завершение абзаца: «В момент захвата Конго там насчитывалось около 20 млн жителей, к началу XX века осталось всего 8–9 млн человек»[52].
Идея очевидна – показать, какие ужасные колонизаторы: позволяли людоедам поедать людей. Но школьнику-то приходило в голову совсем другое: африканцы поедают друг друга миллионами.
Этот учебник издавался каждый год, много лет. В 1962-м – с тем же текстом. А писал это В.М. Хвостов, академик и в дальнейшем директор Института истории.
Прежде всего я подумал о Южной Африке. Что-то ведь о ней знал… Англо-бурская война, Трансвааль. Жестокая расовая дискриминация черных белыми.
Думал я об этом в 1948-м, когда мне, первокурснику, надо было выбрать тему для курсовой работы.
Посмотрел, что́ об Африке пишут в свежих газетах и журналах. Ничего не нашел. Тогда посмотрел публикации о Востоке, об Азии. Совсем недавно Индия, Пакистан, Индонезия, Бирма провозгласили себя независимыми государствами. В советской печати это не вызвало восторга. Почему? Дело в том, что к власти в этих странах пришли отнюдь не коммунистические силы. И советская реакция (сейчас это уже забылось): колонизаторы старались привести к власти своих ставленников. Так что приветствия вызвало только создание коммунистического Китая.
Вообще же интерес к Востоку был невелик. Военные действия в Азии во время Второй мировой войны внимание советской печати привлекали тоже намного меньше, чем война в Европе.
На заре Двадцатого века в Западной Европе говорили о «желтой опасности». Отголосок этого – у Ахматовой:
Восток еще лежал непознанным пространством
И громыхал вдали
