Юрий Дружников - Пушкин. Изнанка роковой интриги
Миф то топчется на месте, повторяя сказанное Анненковым, то набирает обороты, приобретая пародийные краски. В десятках исследований происходит обожествление этой женщины. Ведь вполне серьезно говорится, что «под влиянием няни он уже в детстве полюбил русский язык и русский народ»[78]. «Няня, скучая о «любезном друге», как она называла Пушкина, часто ездила на ближайшую почтовую станцию в надежде услышать о нем от проезжих из Петербурга»[79].
Чувство меры терялось: «Через нее идут первоначальное знакомство поэта с народом, народным творчеством и освоение русского народного языка»[80]. И даже: «Если Пушкин, как решился он сказать однажды, подрастал в детстве, «не зная горестей и бед», то этим он обязан своей няне Арине…». В культе она обретает идеальные черты героини: «Няня была для поэта олицетворением народной души, «представителем» народа, как сказали бы теперь»[81]. Она выступает как наставник, носитель высшей мудрости, учитель поэта, его гуру.
Растет литературный талант няни. Она – «талантливая сказочница, впитавшая в себя всю премудрость народной поэзии». Пушкин пишет, а растет слава няни: «Со второй половины 1820-х годов имя и самой Арины Родионовны становится известным… Но широкую популярность имя ее приобретает после того, как выходит в свет в 1827 году третья глава «Евгения Онегина»»[82]. Сие особенно интересно читать, поскольку Пушкин, как известно, вскоре начнет терять популярность, а вот, оказывается, популярной вместо него становится няня.
Эта, так сказать, синтезированная народная мудрость вводится в литературоведение не случайно. Пушкинистика становится родом агиографии, каковой она пребывает и сегодня. Темы «Пушкин и народ», «Пушкин и Родина», его патриотизм объявляются фундаментальными в литературоведении, а няня – основополагающим элементом построения таких моделей[83]. И тут имя Родионовна оказывается весьма кстати.
Разумеется, этимология с этим ничего общего не имеет, ибо «Родион» происходит предположительно от греч. rodon – «роза». Но подсознательно сходное звучание одного слова накладывалось на другое: Родионовна – род – народ – родина. «Образно выражаясь, земля кормит крестьянина, будто мать кормит младенца. Земля в какой-то степени контролирует своих обитателей, почти как мать свое дитя»[84]. В этом построении именно няня есть правильная фигура, необходимая для формирования русского национального поэта № 1. Без нее он не полон.
Рассуждения о народности творчества стали неотъемлемой частью науки о Пушкине. Пригодились и некоторые соображения славянофилов. В советское понимание народности вкладывалось: 1) происхождение писателя, 2) фольклорные основы его творчества и 3) выражение им интересов народных мас. С первым у Пушкина было плохо – аристократ; второе, как ни подтасовывай, далеко не укладывалось в фольклор (скажем, «Пиковую даму» из русского фольклора не произведешь), а третье было выдумкой, словесной мишурой, нужной идеологам. Тогда же появилась писательская шутка: изнародование литературы.
Арина Родионовна, если на то пошло, помогла Пушкину спастись в революцию, защитила своим простым крестьянским происхождением его, дворянина, классового врага. Она же помогала поэту соответствовать всем трем пунктам: его происхождение корректировалось близостью к простому народу, она повела его творчество в правильном направлении, дав ему фольклор, то есть народную основу. Наконец, назвав няню близкой ему по духу, делали вывод: он выражал ее интересы, которые символизировали интересы всего русского народа. Посланец народа, няня становится символом всей России, великим сыном которой является поэт № 1.
Независимые голоса некоторых западных пушкинистов давно звучали скептически. Набоков писал: «Она грандиозная фаворитка народолюбцев-пушкинистов. Воздействие ее сказок на Пушкина преувеличивается с невероятным энтузиазмом. Сомнительно, что Пушкин когда-либо читал ей «Евгения Онегина», как утверждают некоторые комментаторы и иллюстраторы»[85]. «Советские критики, которым должно преувеличивать обязательные симпатии Пушкина к «широким массам», – пишут Ричарде и Кокрелл, – естественно, придали особую важность Арине Родионовне и ее роли в становлении поэта, иногда до такой степени, что она выглядит держащей на своих хилых плечах чуть ли не весь пушкинский патриотизм»[86]. Еще жестче роль няни сформулировал Джон Бейли: «Представитель народа, канонизированный в житии святого Пушкина»[87].
Читая советские работы, думаешь, что подобный подход нельзя назвать иначе, как оглуплением Пушкина и сущности литературного процесса вообще. Один из самых умных людей в истории России, который с детства начал постигать сокровища мировой литературы, который учился в лучшем учебном заведении империи и всю жизнь близко общался с выдающимися писателями, философами, политиками, – этот гениальный интеллигент знакомился с языком, фольклором и даже со всем народом посредством старушки, которая не могла запомнить двух букв, чтобы написать слово «няня».
Известно, что у Пушкина «био» автора и лирическое «я» героев часто близки, почти слиты. Но это все же не одно и то же. Литературный миф об идеальной няне, как и во многих других случаях (жена поэта – Мадонна Наталья Николаевна, благородные бандиты Пугачев и Дубровский, Петр Великий – кумир на бронзовом коне), зачал он. За ним продолжили дело первые пушкинисты. Романтизированная няня первого поэта России вошла в литературу. Затем литературная героиня вернулась обратно в жизнь, постепенно потеснила в биографии поэта других нянь, бабушку, мать поэта, всех его крепостных и, в конечном счете, представляет теперь в пушкинистике едва ли не весь русский народ.
Как Пушкин, по Аполлону Григорьеву, «это наше все», так няня в биографиях поэта стала для Пушкина все, заменила ему семью, а периодами друзей и общество. Зимой, сообщает пушкинист, няня заменяла даже печку: «В Михайловском доме морозным зимним вечером… его согревает лишь любовь няни»[88]. Хотя советской власти уже нет, правильная с точки зрения официальной мифологии няня заполняет не только массовую литературу о Пушкине, но и, за редким исключением, исследования. Круг замкнулся: литературный образ стал биографическим, великая няня – важной частью мифологизации великого народного поэта – национальной святыни.
В доказательство влияния, роли, важности няни приводится позднее стихотворение «Вновь я посетил» (1835):
Вот опальный домик,Где жил я с бедной нянею моей.Уже старушки нет – уж за стеноюНе слышу я шагов ее тяжелых,Ни кропотливого ее дозора.
За этими строками следует продолжение, которое служит наиболее важным аргументом защитников няни:
Не буду вечером под шумом буриВнимать ее рассказам, затверженнымСыздетства мной – но все приятным сердцу,Как песни давние или страницыЛюбимой старой книги, в коих знаем,Какое слово где стоит. Бывало,Ее простые речи и советы,И полные любови укоризныУсталое мне сердце ободрялиОтрадой тихой…
«Какие еще нужны доказательства и характеристика той роли, которую сыграла неграмотная Арина Родионовна в жизни великого поэта? – эмоционально вопрошает литературовед. – И не дал ли сам Пушкин ответ тем мемуаристам, которые говорили о «преувеличениях»?»[89]. Пушкин действительно дал ответ пушкинистам: он сам вычеркнул эти строки.
Поэтические свидетельства используются в качестве документальных, а в них няня – образ. Он-то и выполняет историческую роль, которую сыграла неграмотная Арина Родионовна. Проще говоря, няня рассказывала Пушкину сказки, а его биографы стали сочинять сказки о няне. И чем больше восхваляли няню, тем явственней становилось то, чего авторы вовсе не хотели делать: оглуплялся Пушкин, художественный уровень произведений которого якобы оценивался доброй, но безграмотной прислугой. К тому же становилось ясно, что остальное «широкое народное окружение» поэта не играло роли, коль скоро только одна няня оказалась гениальной. Народ безмолвствовал.
Наглядная мифология
17 февраля 1918 года разоряют и сжигают Тригорское; 19 февраля грабят и затем поджигают Михайловское, или, как написано в советском путеводителе, «после Великой Октябрьской социалистической революции в пушкинские места пришел настоящий, заботливый хозяин – народ»[90]. «Издалека увидела, – пишет свидетельница, – как двое мужиков и баба вывозят кирпич и железо с обуглившихся развалин дома-музея… Нашла в снегу осколки бюста, куски разбитой топорами мраморной доски от старого бильярда. Взяла на память страдальческий висок разбитой вдребезги его посмертной маски»[91].
