Вадим Баевский - Штрихи к портрету.Из писем Михаила Леоновича Гаспарова

Вадим Баевский. Штрихи к портрету. Из писем Михаила Леоновича Гаспарова

Эту работу я задумал и начал вскоре после смерти Михаила Леоновича. Потом под наплывом болезней и текущих трудов вынужден был то и дело прерывать ее и откладывать. Все же некоторые письма полностью или в отрывках я опубликовал[1].

У меня хранится 146 писем Михаила Леоновича. Крайние их даты 11 ноября 1965 г. — 23 августа 2005 г. Мы переписывались сорок лет. Переписка началась, когда Михаилу Леоновичу было 30 лет, мне — 36. Он был младшим научным сотрудником ИМЛИ, я — старшим преподавателем кафедры литературы Смоленского педагогического института. Сначала письма Михаила Леоновича были, как правило, более длинными, написанными от руки его четким, красивым почерком, или отпечатанными на пишущей машинке. 1960-е годы и начало 70-х были эпистолярным периодом науки о стихе в нашей стране. В филологических изданиях нас публиковали с неохотой. Изучение стихотворной речи на языке идеологических вертухаев (на зарплате и добровольных) называлось формализмом. А сам по себе формализм почти что приравнивался к государственной измене. Поэтому нам приходилось обмениваться научными идеями главным образом в устных беседах и письмах. С возрастом, со все увеличивающимися возможностями печататься, объем писем Михаила Леоновича уменьшается, становится все больше открыток. Иногда это отклики на присланные ему мои работы или издания моей кафедры. Иногда обсуждение вопросов теории стиха в связи с дискуссией, идущей в печати. Поздравления с праздниками.

Кроме писем, мы с Михаилом Леоновичем регулярно обменивались оттисками статей и книгами. Почти всегда дары Михаила Леоновича снабжались довольно обстоятельными, иногда трогательными, иногда деловыми надписями. В нескольких случаях в книгу вклеивалось письмо, однажды — два письма. Так что обойти эту линию нашего общения, говоря о письмах моего необыкновенного корреспондента, никак нельзя. Первая среди подаренных мне книг — вообще первая книга Михаила Леоновича “Античная литературная басня (Федр и Бабрий)” (М.: Наука, 1971), представляющая собой значительно расширенную версию его кандидатской диссертации. Она принадлежит к лучшим страницам нашей науки 60—70-х гг. Эта монография, как и прежде диссертация, была встречена настороженно теми сотрудниками ИМЛИ, которые прониклись заповедью о партийности науки. В ней автор настаивает на том, что дело ученого — объяснять факты, а не оценивать их с точки зрения “системы внеположных предмету эстетических норм, которых придерживается критик (вместе со своим веком, направлением и т. д.)” (с. 226). Отказываясь от общепринятого в советском литературоведении подхода, Михаил Леонович принимает единственную объективную систему оценки литературного произведения и творчества писателя: с точки зрения их соответствия общему движению литературы, их места в историко-литературном процессе. Без широковещательных заявлений Михаил Леонович создал один из наиболее последовательных структуралистских трудов в нашей науке. Федр и Бабрий рассматриваются им в со- и противопоставлении на разных уровнях художественной системы. Всего за время нашего общения Михаил Леонович подарил мне 37 своих книг. Полный список их со всеми надписями я представил в статье “Сорок лет”. В нескольких случаях для прояснения смысла или для установления даты письма Михаила Леоновича (когда авторская датировка отсутствует) я прибегал к своим письмам (если копии их у меня сохранились), по смыслу и хронологически связанным с письмом Михаила Леоновича. Иногда для воссоздания фона отраженных в письме Михаила Леоновича событий мне приходилось обращаться к моему дневнику. Конечно, пришлось пересмотреть все опубликованные тексты.

Гаспаров был человек. Но в то же самое время он — явление. Явление масштаба, который вполне начинает вырисовываться лишь постепенно.

Михаил Леонович о науке. Кроме разных побочных интересов, занимавших в его деятельности явно второстепенное место, у Михаила Леоновича было три основных области занятий: теория стиха, классическая филология, перевод. А среди этих трех областей первой, самой для него дорогой, была теория стиха. Мы с ним об этом беседовали. У меня есть и его письма, где он прямо об этом говорит. Вот один пример. “Дорогой Вадим Соломонович, большое спасибо за память, за внимание и за интересную статью. Отплатить мне пока нечем — даже ученым разговором, потому что сейчас институтская античность отнимает все силы. Как только кончу статью о “строфике нестрофического стиха”, поспешу послать ее Вам — для умной критики. А пока — с праздником! Всегда Ваш М. Гаспаров” (6.11.1968).

В письме от декабря 1968 г. Михаил Леонович предложил прочитать моим студентам цикл из шести лекций по теории стиха. Завкафедрой и проректор по научной работе решительно отказали. Я был к отказу подготовлен. За год до этого академик Д.С. Лихачев предложил мне провести у нас в институте выездное заседание своего сектора древней русской литературы Пушкинского Дома. Он устраивал такие заседания в старых русских городах, а также и за пределами, очерченными “Повестью временных лет”. Те же мракобесы решительно сказали “нет”.

Большое письмо от 19 июня 1969 г. помимо разных бытовых тем содержит такой фрагмент. “Приехать к Вам мне очень хочется, чтобы поразговаривать, но не знаю, выйдет ли: отпуск у меня с середины июля, но сильно загруженный (за лето мне нужно написать доклад “Неизданные работы Брюсова по античной истории и культуре”, переделать центральную часть работы о народном стихе для Холшевникова, написать маленькую статью “Семантика дактилической рифмы” для юбилейного сборника к 75-летию Виноградова, написать — может быть — большую статью о метрическом репертуаре “Малой б<иблиоте>ки поэта” и “Б<иблиоте>ки советской поэзии” и перелицевать для монографической публикации мою кандидатскую диссертацию об античной басне); во всяком случае, пишите ко мне чаще, и, может быть, мы сговоримся о приезде дня на два, если Вы в июле-августе будете в Смоленске. Если же Вы попадете в Москву, увидимся в Москве”. Сейчас не припоминаю, когда и где состоялась наша ближайшая встреча. И в дневнике ничего об этом не нахожу.

Так Михаил Леонович работал всю жизнь.

Он служит нам всем живым напоминанием о единстве человеческой культуры. Он сам был носитель, явное свидетельство этого единства. В рассказе Чехова “Студент” — в полном собрании сочинений он занимает неполных четыре странички — студент духовной академии Иван Великопольский поздней осенью вечером набрел на костер, у которого Василиса, простая потрепанная жизнью женщина, и ее взрослая несчастная забитая дочь Лукерья приветливо его встретили.