Мальчик из джунглей - Морпурго Майкл
Доктор Джеральдина сказала, что, вообще-то, ездила на слоне, но совсем чуть-чуть. Поэтому ей понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть. Но чем дольше мы ехали, тем больше ей это нравилось. С тех пор мы редко ходили пешком. Большой отыскивал для нас тропинки и вёл нас, то шагая впереди, то прыгая с ветки на ветку.
Эти наши поездки по джунглям обычно проходили в молчании. У доктора Джеральдины на этот счёт всё было строго. Мы если и разговаривали, то совсем чуть-чуть. Нужно как можно меньше беспокоить орангутанов, объяснила она. Молодые орангутаны учатся обходиться без человеческой помощи – в этом весь смысл «университета джунглей». Так что чем меньше они нас видят и слышат, тем лучше. Им надо усвоить, что от людей следует держаться подальше – так безопаснее. Иначе орангутаны не станут дикими.
В общем, смотри себе на здоровье, но носа не высовывай – примерно так надо вести себя в джунглях. А посмотрев, доктор Джеральдина должна была решить: уже можно увозить молодого орангутана в заповедник или ещё рано. Она говорила, что для неё это очень трудное решение. Потому что ошибиться тут проще простого. А забрать орангутана с острова, когда он ещё не готов к дикой жизни, значит погубить его. В заповеднике ему уже никто не поможет.
Вечерами после ужина я часто усаживался на крыльцо вместе с доктором Джеральдиной, и мы разговаривали. И беседы наши день ото дня делались всё длиннее и длиннее. Большой в это время уже видел сны в спальном гнезде где-нибудь в джунглях. Уна же, как обычно, топталась где-то неподалеку.
– Знаешь что, Уилл, – как-то раз сказала мне доктор Джеральдина, – а я передумала насчёт этой твоей слонихи. Я-то считала, что она только и умеет, что объедаться до одури. Но ты обратил внимание, как при ней ведут себя орангутаны в джунглях? Они её почти не замечают! То есть им, конечно, немножко любопытно – ну это-то естественно. Она ведь для них что-то новенькое. Да не просто новенькое, а какое громадное! Но всё равно они не тревожатся. Не знаю, в чём тут секрет, но куда бы ни шла эта слониха, везде она излучает мир и покой. Я же это не придумала, правда?
– Нет, – улыбнулся я, – не придумали.
И следующий день очень даже наглядно это подтвердил. Мы, как обычно, ехали верхом на Уне через джунгли; Большой скакал по ветвям. И тут появился огромный самец-орангутан. Он шёл к нам на четвереньках. И по тому, как он двигался, как смотрел на нас, как поводил широченными плечами, было видно: намерения у этого парня серьёзные. Наше вторжение ему определённо не понравилось. Такой здоровяк мне как-то раз уже встречался, но он был высоко в кронах деревьев, и его голос разносило эхом по джунглям. А этот был совсем рядом, не на дереве, а на земле. Доктор Джеральдина положила мне руку на плечо.
– Это Ол, – тихо пояснила она. – Он очень даже милый… когда он милый. Поэтому давай вести себя тихо. Тогда он и будет милым.
Почти как с тигром. Уна застыла на месте, орангутан тоже. У него были огромные чёрные щеки, глубоко посаженные глаза, пронзительный взгляд и золотая борода. «Как у викинга», – подумал я. Уна взирала на него совершенно невозмутимо, как на пустое место. Слониха принялась нащупывать хоботом еду. Орангутан вроде бы желания напасть не выказывал, но и с места не двигался. Он давал понять: это он тут решает, идти ему или ещё постоять. И эта дылда ему не указ. Он уселся, поковырялся в ухе, поглазел в другую сторону. Всем своим видом Ол говорил, что чихал он на нас.
Несколько минут он вот так выделывался, а потом, видимо, решил, что совесть его чиста. Уна, судя по всему, ему не угрожает, драться с ней незачем; лицом в грязь он, пожалуй, не ударил и может спокойно идти куда шёл. Он шагнул за деревья и исчез.
– Уна, ну ты просто звезда! – прошептала доктор Джеральдина. – До чего ж ты красиво его сделала!
В тот же вечер на причале доктор Джеральдина рассказала мне про Ола – как она нашла его несколько лет назад. Ему было от роду всего пара месяцев, он сидел возле обгоревшего тела матери после пожара в джунглях – сам весь чёрный, в ожогах, оголодавший. Я вспомнил ту фотографию в журнале: маленький орангутан, вцепившийся в обугленное дерево. Это ведь мог быть Ол.
– К дикой жизни ему уже не вернуться, – вздохнула доктор Джеральдина. – Слишком уж серьёзная у него травма. И это навсегда.
Она отвернулась, но я заметил, что она плачет.
– Ну что ты скажешь? – пробормотала она, утирая слёзы. – Реву как дурочка. А толк в этом какой? Ты не подумай, что мне себя жалко, нет, честно. Я просто злюсь. Мне нужны глаза и уши в джунглях. Мне бы надо быть там, на месте, чтобы не было поджогов и убийств. Предотвращать это всё. А уж если предотвратить не выйдет, так я хоть буду рядом и смогу помочь. Я бы забирала обезьян к себе. Спасала бы их, пока не стало слишком поздно. Они умирают и умирают, Уилл, а рядом с ними нет никого, чтобы помочь. Но как мне разорваться, Уилл? Не могу же я быть и в джунглях, и здесь, в приюте! Ну почему я могу так мало?
– Вовсе не мало, – возразил я. – Когда вы спасаете одну жизнь, каждый раз вы спасаете целый мир. Ну, я так думаю.
Доктор Джеральдина крепко сжала мою руку.
– Мы с тобой – отличная команда, Уилл, – улыбнулась она. – Ты уедешь, и я буду скучать. Да все тут будут скучать, а особенно слониха.
– Вы же знаете, что я не хочу уезжать, правда? – спросил я.
– Конечно знаю, – ответила она. – Я же не слепая. И мозги у меня на месте. Я знаю, о чём ты думаешь, Уилл.
– Может, мне попросить их, чтобы оставили меня тут?
– Попросить-то можно, но, боюсь, этим ты причинишь им боль. Я не буду тебе советовать, что делать, Уилл. Ты должен сам принять решение. Но кое-что я тебе скажу, а ты уж сам над этим поразмысли. Для твоих дедушки с бабушкой в целом мире есть только ты. Война отняла у них сына, а цунами – невестку, твою маму. Они думали, что и тебя потеряли. Весь смысл их жизни пропал. Уж кто-кто, а ты-то понимаешь, каково это. И тут я им звоню и сообщаю, что ты жив. Ты правильно сказал: каждый маленький орангутан – это целый мир. А для твоих дедушки с бабушкой целый мир – это ты, Уилл. Ты их мир. Что бы ты ни решил, помни об этом.
Доктор Джеральдина права: выбора у меня нет. Когда приедут дедушка с бабушкой, мне ничего не остаётся, кроме как отправиться с ними в Англию. Всю ночь я пытался смириться с этой мыслью. Ведь дедушка с бабушкой столько сделали, чтобы найти меня. С моей стороны свинством будет не поехать с ними. Придётся возвращаться к прежней жизни. Но дело-то вовсе не в том, что я не хочу видеть дедушку и бабушку. Конечно хочу, ещё как! Хотя и волнуюсь перед этой встречей. И не в том дело, что я поселюсь с ними на ферме, – ведь наверняка так и будет. Что может быть лучше фермы? Но по-настоящему-то дело в том, что мне не хочется покидать это место. Уезжать от Уны, от доктора Джеральдины, от орангутанов. И от джунглей.
В ту ночь песня джунглей звучала громче и настойчивее, чем обычно. Словно каждое создание в чаще отчаянно упрашивало: «Останься! Останься!» И мне от этого было только тоскливее. Да ещё и Уна бурчала, и кряхтела под окном, и всё время трогала меня хоботом, напоминая: я здесь, никуда не делась. Я не сомневался, что она так говорит: «Не бросай меня!»
Заснуть я никак не мог, поэтому выбрался из кровати и уселся на крыльце. Посижу на воздухе, решил я, может, и в голове прояснится. Ко мне подошла Уна. Она глядела на меня с нежностью, а хоботом ворошила мне волосы. «Нельзя так дальше молчать, я должен ей всё рассказать», – подумал я, всё о дедушке с бабушкой, как они меня искали повсюду, что они уже едут сюда и что я отправлюсь домой вместе с ними.
– Я не хочу уезжать, Уна, ты же понимаешь, – говорил я. – Но я должен. Я всё, что у них есть, так сказала доктор Джеральдина. Ты же понимаешь, правда? Я никогда тебя не забуду, Уна, честное слово. И ты меня никогда не забудешь, слоны ведь всегда всё помнят, да?
