Крепкий орешек Джонс и нарисованный город - Роб Биддальф
Но она никого не искала, и этим всё объяснялось. У Орешка не было никакого намерения осваиваться в «Святом Хьюберте», хоть с товарищем, хоть без товарища. Уж как хотите, а она не задержится тут надолго.
– Слушай, ты сегодня опять пропустила встречу. Если в обед не выходит, тогда, может, будем встречаться по утрам перед школой? – спросил Роквелл, с надеждой широко распахнув глаза. – Давай прямо завтра? Неохота получать нагоняй за то, что опять пропустили, ага?
Снова вздох. Зная, что он не отстанет, пока она не согласится на встречу, Орешек сдалась.
– Ладно. Если так надо.
– Правда? Великолепно! – лицо Роквелла просияло от радости. – Я… э-э… я зайду тогда часиков в восемь, ага? На Мелодия-роуд, да?
– Да, – громко выдохнула она. – Дом номер восемьдесят.
3. Нерис и большой автомобиль
Не успела Орешек откусить яблоко, как на дорогу вывернул огромный серебристый автомобиль с затемнёнными стёклами и на полной скорости поехал к ним.
Когда автомобиль плавно остановился, Орешек и Роквелл невольно вытянули руки по швам. Заднее окно опустилось, и в нём показалось лицо, которое Орешек хорошо знала.
– Привет, красотка!
Орешек разулыбалась. Это была Нерис, мамин секретарь из бухгалтерской фирмы. Орешек её обожала. Она единственная с маминой работы разговаривала с ней как с нормальным человеком, а не как с ребёнком.
Орешек даже не представляла, сколько Нерис было лет. Её волосы были того самого пепельного цвета, который тут же делает человека семидесятилетним, а то и старше, однако лицо у неё было на удивление гладким, не считая нескольких мелких морщин в уголках глаз. Морщинки от улыбок. Нерис улыбалась часто.
– Мама отправила меня за тобой. Она получила из школы сообщение по телетексту, что тебя оставили после уроков, вот я и здесь. Я не знаю, эти учителя всё время на что-то жалуются, разве не так?
Нерис открыла дверь автомобиля.
– Ну что, красотка, умираю, как хочу чашку чая. Давай-ка забирайся, да поживее, и будем в офисе быстрей, чем успеешь сказать Лланвайрпуллгуингиллгогерихуирндробуллллантисилиогогогох.
Светлые глаза Нерис мельком глянули в сторону Роквелла:
– Твоего маленького друга куда-нибудь подвезти?
– А… а… – бессвязно залопотал Роквелл, – сп-сп-спасибо, но нет, спасибо, мадам. Э-э… мэм. Э-э… в-ваше высочество. Я на скейтборде. Увидимся утром, Орешек.
И с этими словами он оттолкнулся ногой и исчез в конце улицы.
– Ах, какой милый мальчик! – сказала Нерис, когда Орешек забралась внутрь. – Я рада, что ты наконец заводишь друзей в «Святом Хьюберте».
– Мы с Роквеллом не друзья. Это он со мной такой милый, потому что ему так сказали в школе и он не хочет получить нагоняй. И вообще, не хочу я заводить никаких друзей в «Святом Хьюберте», – глаза у Орешка наполнились слезами. – «Друзья» означает, что мне с ними весело и я не против остаться. А я ни за что не останусь!
Она выглянула в окно.
– И вообще это ни к чему. Папа скоро вернётся. Они с мамой всё выяснят, и тогда я смогу вернуться в «Мелодию» к старым друзьям.
Нерис нахмурилась.
– Девочка моя дорогая, не забывай, что мама отправила тебя в «Святого Хьюберта», потому что хочет для тебя самого лучшего. Она любит тебя, ты же знаешь. Не маши пока рукой на эту школу, моя хорошая. Всё ещё может измениться.
Она повернулась к человеку на переднем сиденье:
– Поехали, Хэммонд…
4. Закладки на клейких листочках из коробки с обедом
Орешку было непросто выразить словами, как сильно она скучала по папе. Он исчез год назад, и не проходило ни минуты, когда бы она не желала изо всех сил, чтобы он вошёл в комнату, схватил её на руки и сжал в своих медвежьих объятиях. Каждый раз, услышав звонок телефона или увидев, как открывается дверь, она затаённо надеялась, что это он. И всякий раз, обманувшись, чувствовала боль от его отсутствия заново. Папа у Орешка был художником, как и она. Живописцем, если сказать точнее. Причём хорошим – по крайней мере, Орешек считала так. Она унаследовала от него страсть рисовать и творить искусство. Папу Орешек боготворила.
Она любила часами просиживать в маленькой, залитой светом оранжерее позади дома, в которой папа устроил студию. Там царил беспорядок, но всегда находилось столько всякого интересного: и полупустые тюбики с краской, и старые кружки, полные кисточек, и цветовые диаграммы, приклеенные к стенам на скотч, и деревянные куклы, которые можно было усадить в какую захочешь позу, и мольберты всех мыслимых размеров. Но лучше всего были картины, тут и там расставленные по студии.
Некоторые закончены полностью, некоторые наполовину, а некоторые, уже, казалось, законченные, были перечёркнуты в последний момент. Орешек любила их все, но больше всего она обожала пустые холсты. Картины, которым ещё только суждено появиться. Таилось в них что-то волшебное.
Всякий раз, увидев широкое пространство чистейшего белого, она знала, что папа скоро превратит его во что-то гораздо большее. Во что-то новое. Как же ей повезло с отцом! Он умеет сотворить красоту просто-напросто из ничего.
А ещё были закладки на клейких листочках.
Когда Орешек была совсем маленькой, она очень боялась переходить из детского сада в школу. В детском саду ей приходилось проводить только утро, а в школе придётся проводить целый день. Это её страшно пугало. Ей же будет не хватать того времени после обеда, которое они с папой так весело проводили вместе! Неделю перед школой она проплакала. Родители очень встревожились.
– У меня есть идея, – сказала мама за день до школы. – А что, если папа будет рисовать тебе каждый день маленькую картинку на клейком листочке и класть в коробку с обедом? И тогда всё утро ты будешь ждать, когда сможешь открыть коробку, а после обеда тебе будет над чем посмеяться. Мне кажется, это поможет.
Вот так у Орешка начала складываться коллекция закладок на клейких листочках из коробки с обедом. Каждый день папа рисовал для неё картинку на маленьком квадратике жёлтой бумаги и прятал между бутербродами, йогуртами и фруктовыми батончиками. И каждый день она с нетерпением ждала новой картинки. Папа рисовал её любимых персонажей из книжек, из телепередач и из фильмов, портреты членов семьи, миниатюрные копии знаменитых картин и много всего другого. Всё-всё, что
