Питер Пэн и Венди. Дети воды. Ветер в ивах - Кеннет Грэм
– Я чувствую себя как-то странно утомлённым, Рэт, – сказал Крот, облокачиваясь о вёсла, в то время как лодка сама скользила по течению. – Ты скажешь, потому, что мы всю ночь не спали. Но ведь мы часто не спим по ночам летом, и ничего. Нет, дело не в этом. У меня такое чувство, точно мы испытали нечто удивительное и даже страшное, а вместе с тем ничего не случилось.
– Или что-то удивительное, и прекрасное, и красивое, – пробормотал дядюшка Рэт, откидываясь назад и закрывая глаза. – И я тоже, Крот, смертельно устал, как и ты, просто смертельно устал. Хорошо, что нам нужно плыть вниз по течению, оно доставит нас домой. Хорошо чувствовать, что солнышко снова прогревает прямо до костей, правда? И слушать, как ветер шелестит в камышах!
– Это как музыка, музыка в отдалении, – сонно кивнул Крот.
– И я так же думаю, – пробормотал дядюшка Рэт медленно и вяло. – Танцевальная музыка, которая звучит не переставая, но у неё есть слова, она переходит в слова, а потом опять – обратно, я иногда их даже различаю, а потом она снова – танцевальная музыка, а потом – только мягкий шёпот камышей.
– Ты слышишь лучше меня, – печально заметил Крот. – Я совсем не слышу никаких слов.
– Погоди, я попробую их тебе пересказать, – пообещал дядюшка Рэт ласково. – Вот мелодия опять превращается в слова, тихие, но понятные:
Чтобы светлая чистая радость твоя
Не могла твоей мукою стать.
Что увидит твой глаз в помогающий час,
Про то ты забудешь опять!
Теперь камыши подхватывают: «Забудешь опять – забудешь опять», они вздыхают, и слова переходят в шелест и шёпот. А вот опять голоса возвращаются:
Прихожу, чтоб не мучился ты,
Я пружину капкана сломать.
Как силок твой я рву, видишь ты наяву,
Но про то ты забудешь опять!
Крот, греби поближе к камышам! Очень трудно понимать, и с каждой минутой слова звучат всё тише:
Я целитель, я помощь, я друг,
Вам не надо заблудших искать.
Отыщу, исцелю, обсушу, накормлю,
Но прошу вас: забудьте опять!
Ближе, Крот, ближе! Нет, бесполезно, песня превратилась в шелест камыша.
– А что же эти слова означают? – спросил Крот, недоумевая.
– Этого я не знаю, – сказал дядюшка Рэт просто. – Я тебе их передал, как они достигли моего слуха. Ах! Вот они снова звучат, на этот раз ясно, отчётливо…
– Повтори их, пожалуйста, – попросил Крот, терпеливо прождав несколько минут и уже задрёмывая на жарком солнышке. Но ответа не последовало. Он оглянулся и понял причину молчания. Со счастливой улыбкой на лице и точно к чему-то прислушиваясь, утомлённый дядюшка Рэт крепко спал на корме.
Глава восьмая
Приключения мистера Тоуда
Когда мистер Тоуд оказался в сырой и зловонной темнице, он понял, что весь мрак средневековой крепости лежит между ним и внешним миром, где сияет солнышко. Там пролегают великолепные мостовые, где он ещё так недавно бывал счастлив и развлекался, как хотел, словно приобрёл в безраздельную собственность все дороги Англии! Он бросился на пол ничком, зарыдал и предался самому чёрному отчаянию.
«Всё, всему конец, – говорил он, – во всяком случае, конец процветанию мистера Тоуда, а это, в сущности, одно и то же, известного мистера Тоуда, прекрасного мистера Тоуда, богатого и гостеприимного мистера Тоуда, весёлого, беззаботного и жизнерадостного! И как я могу надеяться снова оказаться на свободе, когда это вполне справедливо, что меня посадили в тюрьму, – говорил он, – потому что я угнал прекрасную машину таким наглым образом да ещё так самоуверенно дерзил стольким толстым, краснолицым полицейским! – (Тут рыдания стали его душить.) – Дурак я, дурак, теперь придётся мне томиться в этой крепости. За это время те, кто гордился знакомством со мной, окончательно забудут даже самоё имя мистера Тоуда! О мудрый старина Барсук! О мудрый и дельный дядюшка Рэт! О благоразумный Крот! Какими основательными суждениями, каким великолепным пониманием людей и обстоятельств вы обладаете! Бедный, покинутый Тоуд!»
В жалобах, подобных этим, проводил он дни и ночи в течение нескольких недель, отказываясь от завтрака, обеда и ужина и даже от лёгких закусок, хотя старый и мрачный тюремщик, зная, что в кармане мистера Тоуда водятся денежки, неоднократно намекал ему, что кое-что для утешения и ободрения можно организовать с воли за соответствующую мзду.
У тюремщика была дочка, приятная девчонка, к тому же добросердечная, которая помогала отцу в нетрудных делах во время его дежурств. Особенно она любила животных. У неё была канарейка, чья клетка днём висела на гвозде, вбитом в массивную стену главной башни в крепости. На это очень досадовали заключённые: канарейка мешала вздремнуть после обеда. Кроме того, дочка тюремщика держала ещё несколько пёстреньких мышек и беспокойную, вертящуюся в колесе белку. Этой доброй девушке было от души жаль несчастного мистера Тоуда, и она однажды сказала отцу:
– Отец! Мне невыносимо видеть, как страдает и худеет этот несчастный зверь. Позволь мне им заняться. Ты же знаешь, как я люблю животных! Я его заставлю есть у меня из рук и вообще поставлю его на ноги.
Отец разрешил дочери делать всё, что она хочет, потому что мистер Тоуд успел ему надоесть со всей его тоской, и капризами, и подлым характером. Она занялась подготовкой милосердного дела. И в тот же день постучалась в дверь погреба, где томился Тоуд.
– Ну, Тоуд, давай-ка взбодрись, – обратилась к нему девушка. – Садись к столу, вытри глаза и будь благоразумным зверем. И давай пообедай. Я сама приготовила. Всё тёплое, только что с плиты.
Это было жаркое с овощами, положенное между двух тарелок, и его аромат наполнил тесное подземелье. Всепроникающий запах капусты добрался до носа, когда мистер Тоуд в тоске лежал ничком на полу, и стал внушать ему мысль, что, может быть, жизнь не такая уж пустая и безнадёжная вещь, как он себе вообразил. Но он продолжал подвывать и брыкаться ногами, не позволяя себя утешить. Сообразительная девушка на время удалилась, и, так как большая часть запаха горячей тушёной капусты осталась в помещении, мистер Тоуд между приступами рыданий потянул носом и немножечко призадумался, и постепенно к нему стали являться новые и вдохновляющие мысли: о рыцарстве, о поэзии, и
