Екатерина II: алмазная Золушка - Бушков Александр Александрович
Парчи и галуны стали какъ у женъ, такъ и у мужей въ употребленіи, и хотя нечасто таковыя платья надѣвали, моды хотя долго продолжались, однако онѣ были, и по достатку своему оные уже ихъ чаще, нежели при прежнихъ обычаяхъ дѣлали. Вмѣсто саней и верховой ѣзды и вмѣсто колымагъ, не терпящихъ украшеній, появились уже кареты и коляски, начались уже цуги, которыхъ до того не знали и приличныя украшенія къ симъ екипажамъ. Служители переодѣты на нѣмецкій манеръ, не въ разноцвѣтныхъ платьяхъ стали наряжаться, но каждый по гербу своему, или поизволеніе дѣлалъ имъ ливреи, а офисъянты, которыхъ тогда еще весьма мало было, еще въ разноцвѣтныхъ платьяхъ ходили.
Касательно до внутренняго житья, хотя самъ государь довольствовался самою простою пищею, однако онъ ввелъ уже въ употребленіе прежде незнаемые въ Россіи напитки, которые предпочтительно другимъ пивалъ. То есть, вмѣсто водки домашней, сиженой изъ простаго вина, водку голандскую анисовую, которая приказной называлась и вины: ермитажъ и венгерское, до того незнаемыя въ Россіи.
Подражали ему его и вельможи и тѣ, которые близко были къ двору; да и въ самомъ дѣлѣ надлежало имъ сіе имѣть; ибо Государь охотно подданныхъ своихъ посѣщалъ, то подданный чего для Государя не сдѣлаетъ? Правда сіе не токмо было для него угодно, но напротиву того, онъ часто за сіе гнѣвался, и не токмо изъ простаго вина подслащенную водку, но и самое простое вино пивалъ; но и собственное желаніе удовольствія, до того ими незнаемаго, превозмогло и самое запрещеніе государево, дабы послѣдовать его вкусу. Уже въ домахъ завелися не токмо анисовая, приказная водка, но и гданскія; вина не токмо старинныя, о коихъ выше помянуто, но также ермитажъ, венгерское, и другія. Правда, что еще сначала ихъ довольно бережливо подавали и въ посредственных домахъ никогда въ обыкновенные столы употребляемы не были, но токмо во время праздниковъ и пиршествъ, да и тутъ не стыдились, принести четвертную, запечатанную и наливъ изъ нее по рюмкѣ, опять запечатавъ на погребъ отослать.
Однако хотя Петръ Великій самъ не любилъ и не имѣлъ времени при дворѣ своемъ дѣлать пиршества, то оставилъ сіе любимцу своему кн. Меншикову, который часто оныя, какъ въ торжественные дни, такъ и для чужестранныхъ министровъ съ великимъ великолѣпіемъ по тогдашнему времени чинилъ. Имѣлъ для сего великій домъ, не токмо на то время, но и въ нынѣшнее; ибо въ оный послѣ кадетскій сухопутный корпусъ былъ помѣщенъ, и слыхалъ я, что Государь видя изъ дворца своего торжество въ домѣ его любимца, чувствовалъ удовольсвіе, говоря: « вотъ какъ Данилычь веселится.» Равно ему подражая, такъ и бывъ обязаны самыми своими чинами, другіе первосановника Имперіи, такоже имѣли открытые столы, какъ Генералъ-Адмиралъ Графѣ Федоръ Матвѣевичь Апраксинъ, Генералъ – Фелдмаршалъ Графъ Б. П. Шереметевъ, Канцлеръ Графъ Гаврилъ Ивановичь Головкинъ, и Бояринъ Тихонъ Никитичь Стрешневъ, которому, поелику онъ оставался первымъ правителемъ Империі, во время отсутствія въ чужіе краи Императора Петра Великаго, на столъ и деревни были даны.
Симъ знатнымъ людямъ и низшіе подражая, уже въ многихъ домахъ открытые столы завелися, и столы не такіе, какъ были старинные, то есть, что токмо произведенія домостройства своего употреблялись; но уже старались чужестранными приправами придать вкусъ добротѣ мясъ и рыбъ.
И конечно въ такомъ народѣ, въ которомъ гостепріимство сочиняло всегда отличную добродѣтель, нетрудно было ввести въ обычай таковыхъ открытыхъ столовъ употребленіе; что соединяясь и съ собственнымъ удовольствіемъ общества, и съ лучшимъ вкусомъ кушанья противу стариннаго, самымъ удовольствіемъ утверждалось.
Не непріятель былъ Петръ Великій честному обществу; но хотѣлъ чтобы оно безубыточно каждому было. Онъ учредилъ ассамблеи, уа которыя въ назначенные дни множество собиралось. Но симъ ассамблеямъ предписалъ печатными листами правила, что должно на столъ поставлять, и какъ принимать пріѣзжихъ, симъ упреждая и излишнюю роскошъ, и тягость высшихъ себѣ принимать; ибо общество ни въ опиваніи и обжираніи состоитъ и неможетъ оно быть пріятно гдѣ нѣтъ равности. Самъ часто Государь присутствовалъ въ сихъ ассамблеяхъ и строго наблюдалъ, дабы предписанное исполнялось.
Но слабы были сіи преграды, когда вкусъ, естественное сластолюбіе и роскошъ стараются поставленную преграду разрушить; и гдѣ неравность чиновъ и надежда получить что отъ вельможъ истребляютъ равность.
Въ присутствіе Государевомъ, учиненныя имъ предписанія сохранялись въ ассамблеяхъ, но въ простомъ житьи роскошъ и униженіе утверждали свои корни.
И подлинно мы видимъ, что тогда зачали уже многіе домы упадать, и упадающіе ожидать отъ милости Государской и отъ защищенія вельможъ своего подкрѣпленія. Изъ первыхъ знатныхъ домовъ, мнѣ случалось, слышать объдомѣ Князя Ивана Васильевича Одоевскаго, котораго домъ былъ на Тверской, тотъ самый, который послѣ его былъ Василья Федоровича Салтыкова, потомъ Строганова, а нынѣ за Князь Алексѣемъ Борисовичемъ Голицынымъ сосостоитъ, въ приходѣ у Спаса.
Сей Кн. Одоевскій неумѣреннымъ своимъ сластолюбіемъ такъ раззорился.что продавъ всѣ деревни, оставилъ себѣ токмо нѣкоторое число служителей, которые были музыканты, и сіи ходя въ разныя, мѣста играть и получая плату, тѣмъ остальное, время жизни его содержали. Во истину, при древней простотѣ нравовъ, музыканты ненашли бы довольно въ упражненіи своемъ прибыли, чтобы и себя и господина своего содержать.
Я сказалъ о семъ Кн. Одоевскомъ, яко о раззорившемся человѣкѣ; но и многіе другіе естли не въ раззореніе отъ сей перемѣны жизни пришли, то по крайней мѣрѣ чувствовали немалую нужду.
Дабы умолчать о прочихъ, Борисъ Петровичь Шереметевъ, Фелдмаршалъ, именитый своими дѣлами, обогащенный милостью монаршею, принужденъ однако былъ впередъ Государево жалованье забирать и съ долгомъ симъ скончался яко свидѣтельствуетъ сіе самая его духовная. И послѣ смерти жена его подавала письмо Государю, что она отъ исковъ и другихъ убытковъ пришла въ раззорѣніе.
Перемѣнившійся такимъ образомъ родъ жизни сначала первосановниковъ Государства, а въ подражаніе имъ и другихъ дворянъ, и расходы: достигши до такой степени, что стали доходы превозвышать, начали люди наиболѣе привязываться къ Государю и вельможамъ, яко къ источникамъ богатства и награжденій. Страшусь я, чтобы кто несказалъ, что по крайней мѣрѣ сіе добро произвело, что люди наиболѣе къ Государю стали привязываться. Несть сію привязанность, несть благо, ибо она неточно къ особѣ Государской была, но къ собственнымъ своимъ пользамъ; привязанность сія учинилась непривязанность верныхъ подданныхь, любящихъ Государя и его честь, и соображающихъ все съ пользою Государства; но привязанность рабовъ, наимщиковъ, жертвующихъ все своимъ выгодамъ а обманывающихъ лестнымъ усердіемъ своего Государя.
Грубость нравовъ уменьшилась, но оставленное ею мѣсто лестью и самствомъ наполнилось; оттуда произошло раболѣпство, презрѣніе истины, обольщеніе Государя и прочія зла, которыя днесь при дворѣ царствуютъ, и которыя въ домахъ вельможей возгнѣздились.
Не сокрылся сей порокъ отъ остроумнаго Монарха, и сей Государь, строго и справедливо до крайности, старался сколь можно лесть отгонять, яко случилось, какъ я слыхалъ, что одинъ изъ знаемыхъ ему офицеровъ, бывъ съ нимъ на асамблее, выхвалялъ свое усердіе къ Государю, говоря, что онъ во всякомъ случаѣ готовъ за него умереть. Услышавъ сіе, Государь ему говорилъ, что ни онъ не желаетъ, ни должность его ему неповелѣваетъ, чтобы онъ хотѣлъ неразбирая случая для него умереть, но требуетъ токмо того, чтобы въ случаѣ нужды или опасности его особы, что неможетъ быть несоединено съ пользою государственною, онъ расположенъ былъ пожертвовать своею жизнію. Офицеръ, хотя наиболѣе показать свое усердіе, зачалъ паки утверждать, что онъ сіе готовъ учинить всякой часъ, когда угодно будетъ Государю. Острожный Монархъ ничего неотвѣчавъ, взявъ его руку, палецъ поднесъ къ горячей свѣчѣ и зачалъ его жечь; отъ боли офицеръ зачалъ силиться выдернуть руку. Тогда и опустя, сказалъ ему государь, что когда онъ малой боли обозженія пальца вытерпѣть немогь, не по пуждѣ, но по волѣ Государя, то какъ онъ могъ щедро обѣщать, съ радостью и все тѣло свое безъ нужды пожертвовать? Другой случай, слышанный же мною: доказуетъ, коль любилъ Государь истину. Захаръ Данилычь Мешуковъ, бывшій порутчикомъ во Флотѣ, преждѣ 1718 году, любимый Государемъ, яко первый русской, въ которомъ онъ довольно знанія мореплаванія нашелъ, и первой, который командовалъ уже Фрегатомъ, бывъ на единомъ пиршествѣ съ Государемъ въ Кронштадтѣ и напившися нѣсколько пьянъ, сталъ размышлять о лѣтахъ Государя, о оказующемся слабомъ его здоровьѣ и о наслѣдникѣ, какаго оставляетъ, вдругъ заплакалъ. Удивился Государь возлѣ котораго онъ сидѣлъ о текущихъ его слезахъ, любопытно спрашивалъ причину оныхъ. Мешуковъ отвѣтствовалъ, что онъ размышлялъ, что мѣсто, гдѣ они сидятъ, градъ столичный, близь него строенный, флотъ заведенный, множество русскихъ, входящихъ въ мореплаватели, самый онъ служившей въ флотъ и ощущающій его милости, суть дѣянія рукъ его; то взирая на сіе и примѣчая, что здоровье его, Государя и благодѣтеля ослабѣваетъ, немогі отъ слезъ удержаться, прилагая при томъ простою рѣчью: «на каво ты насъ оставишь?» – Отвѣтствовалъ Государь: «У меня есть наслѣдникъ», разумѣя Царевича Алексѣя Петровича. На сіе Мешуковъ слѣпо и неосторожно сказалъ: «охъ, вѣдь онъ глупъ, все разстроитъ!» При Государѣ сказать такъ о его наслѣдникѣ, и сіе не тайно, но предъ множествомъ предсѣдящихъ. Чтожъ сдѣлалъ Государь? Почувствовалъ онъ вдругъ дерзость, грубость и истину и довольствовался, усмѣхнувшись, ударить его въ голову, съ приложеніемъ: « дуракъ сего въ беседѣ неговорятъ». Но не взирая на таковое любленіе истины, ни на отвращеніе его отъ лести, немогъ Государь вкрадывающийся сей ядъ искоренить. Большая часть окружающихъ его ни въ чемъ несмѣли ему противурѣчить, но паче льстили, хвала все сдѣланное имъ и непротивурѣча его изволеніямъ, а иные и угождая страстямъ его. Хотя онъ знатнымъ образомъ никогда обмаманутъ и небылъ, однако Князь Яковъ Федоровичь Долгоруковъ никогда ненашелъ въ сопротивленіяхъ своихъ Государю въ Сенатѣ себѣ помощниковъ. И тщетно онъ суровыми и справедливыми своими предложеніями два опредѣленія, подписанныя Государемъ, отмѣнилъ, о привозѣ на перемЬнныхъ лошадяхъ провіанту въ Петербургъ на армію, и о набраніи посохи на содержаніе народномъ для дѣланія Ладожскаго канала. Въ обоихъ сихъ случаяхъ, ни въ другихъ никто соучастникомъ его твердости и справедливости быть нехотѣлъ.
