Человек. Книга. История. Московская печать XVII века - Поздеева Ирина

1) анонимных типографий было несколько (не менее двух), и сгорела одна из них, тогда как другая была отправлена в Казань[744];

2) часть оборудования типографии (один из шрифтов и доски с ломбардами) была отправлена в Казань до пожара;

3) по аналогии с предположением Я. Д. Исаевича – известие относится к анонимной типографии, часть оборудования которой удалось спасти.

Все эти версии роднит между собой ранняя датировка пожара, который произошел, очевидно, не позднее 1567 г. – времени начала деятельности «штанбы» Никифора Тарасьева.

Замысел создания печатного двора в Казани, по всей видимости, входил в систему мероприятий правительства Ивана IV, направленных (наряду с русской колонизацией региона) на упрочение позиций Российского государства в Среднем Поволжье путем создания прослойки местного христианизированного населения. С этой целью в 1555 г. была образована новая Казанская епархия (при этом с весьма высоким рангом), велось активное церковное и монастырское строительство (хорошо заметное уже по писцовым книгам Казани и Свияжска 1560-х гг.), что вызывало, в свою очередь, потребность в книгах, необходимых для богослужения (здесь еще раз стоит упомянуть свидетельство Послесловия к Апостолу 1564 г.). В таких условиях на новом месте привезенную из Москвы «штанбу», казалось, должно было ожидать блестящее, весьма продуктивное будущее, однако этого не случилось.

Анонимную типографию в Казани постигла судьба других российских книгопечатен этих лет. В настоящее время невозможно сказать, приступила ли она вообще к работе на новом месте или же ее оборудование в течение 15–20 лет так и оставалось нераспакованным. До находки керженского фрагмента анонимной Триоди цветной, располагая лишь иллюстративными материалами А. Е. Викторова, нельзя было в принципе исключать возможность издания в Казани также и этой книги, поскольку для нее (единственного из исследованных им анонимных изданий) А. Е. Викторов не указал водяных знаков. В керженском отрывке использована бумага лишь одного сорта – с водяным знаком «кораблик» («каравелла»), известным и по другим анонимным изданиям[745].

Триодь цветная не может, таким образом, быть моложе Службы Казанской иконе, при этом нет сомнений, что издания печатали разные мастера – слишком значительна разница в уровне исполнения, к тому же в более позднем из этих изданий использованы более архаичные приемы двухцветной печати. Печатникам «казанских тетратей» явно приходилось осваивать типографское искусство заново, методом проб и ошибок, в миниатюре повторяя поиски своих московских предшественников середины века.

Перерыв в деятельности анонимной типографии в сочетании с давно известными фактами из истории отечественного книгопечатания – отъездом из Москвы Ивана Федорова и Петра Мстиславца и недолгой деятельностью печатни Никифора Тарасьева – явно свидетельствует об утрате московскими властями во второй половине 1560-х гг. интереса к книгоизданию, хотя причины этого охлаждения к новшеству и конкретные его проявления, по всей видимости, навсегда останутся в области гипотез.

«Беспечатный» период, видимо, продолжался в Москве около двух десятилетий – до 1589 г., когда здесь возобновилась издательская деятельность, ставшая с тех пор (за исключением периода 1611–1614 гг.) практически бесперебойной. Вероятно, к этому же времени следует отнести и возобновление (или начало) деятельности печатни в Казани. По времени это совпало с учреждением патриаршества в России и с возведением Казанской епархии в ранг митрополии. Представить, что типография могла действовать в Казани, когда ее не было в Москве, чрезвычайно трудно. Правда, как уже говорилось, в 1577 г. на короткое время приступает к работе печатный двор в опричной столице Ивана Грозного – Александровской слободе, но приурочить возобновление или начало работы казанской типографии к этому событию нет достаточных оснований.

«Тетрати» – явно первое издание казанского печатного двора (как по бумаге, так и по полиграфическим приемам), к тому же оно не могло выйти в свет раньше последних месяцев 1579 г. Между тем события последнего этапа Ливонской войны, исключительно неблагоприятного для Московской державы, явно не способствовали подобного рода предприятиям, – возможно, именно этим вызвано прекращение деятельности Слободской типографии. Таким образом, как бы ни хотелось видеть в издании Службы Казанской иконе непосредственный отклик на явление чудотворного образа, увидевшего свет сразу после события (как полагал А. А. Турилов), от этой идеи, безусловно, следует отказаться.

Вероятнее всего, книгопечатание в Казани возродилось примерно в те же годы, что и в Москве, где это произошло в 1588 г. Для епархии, как уже было сказано, возведенной с учреждением в России патриаршества в ранг митрополии, дополнительное прославление одной из главных святынь (которыми она была пока небогата) оказывается весьма актуальным. Тем более во главе епархии встал человек, причастный к судьбе святыни с момента ее явления, – митрополит Гермоген (возведен в архиерейское достоинство 13 мая 1589 г.). Поэтому середина 1589–1590 гг. представляется наиболее вероятным временем возобновления деятельности анонимной типографии. У нас также нет оснований категорически отвергать и возможность перевоза «штанбы» в Казань по инициативе новопоставленного архиерея и немедленное начало ее деятельности на новом месте. С этим вполне согласуется и дата вклада «тетратей» в сольвычегодский Благовещенский собор, как уже говорилось, между февралем 1589 г. и февралем 1604 г. Столь скромный вклад, как тридцати л истное издание (сделанный хотя и слугой, но не чьим-нибудь, а Никиты Строганова), имел, разумеется, смысл и ценность в качестве новинки; не будь этого вклада, ктиторы собора в силу своего положения и связей, несомненно, вскоре получили бы издание другим путем.

Но, как это ни парадоксально после всего сказанного выше, в настоящее время нет полной уверенности в том, о каком именно издании идет речь в Сольвычегодской описи.

В том же 1987 г., когда В.П.Бударагин получил драгоценный том Триоди цветной с фрагментом одноименного безвыходного издания, И.В.Поздеевой посчастливилось найти в Казани второй экземпляр Службы Казанской иконе, проливший новый свет на историю казанского книгопечатания и судьбу анонимной типографии, но отнюдь не упростивший, а, пожалуй, еще более осложнивший ситуацию.

Памятник находится в составе сборника-конволюта конца XVI – начала XVII в. из коллекции Государственного объединенного музея Республики Татарстан в Казани (№ 9475), в котором занимает первые 28 листов[746]. Первоначально издание состояло, очевидно, из 30 листов, из которых утрачены первый и последний[747].

Уже беглого ознакомления с казанской находкой достаточно, чтобы убедиться, что речь идет не просто о втором экземпляре, а о другом издании Службы Казанской иконе, отличном от содержащегося в синодальном конволюте. При этом новое издание почти на равных правах с описанным выше может претендовать на то, что в Строгановской описи упомянуто именно оно. Для краткости в дальнейшем будем именовать их по месту хранения экземпляров изданиями Синодальным (С) и Казанским (К).

Текст Службы в К, как и в С, отпечатан форматом в четвертую долю листа. Размер полосы набора варьируется достаточно широко: 82/95x135/142 мм. Набор везде по 14 строк, только на л. За на середину нижнего поля вынесены (в качестве дополнительной, короткой 15-й строки) два слова, завершающие текст: «д<у>шам н<а>шим». Дважды на внешнее поле (обороты л. 7 и 26) вынесены указания гласа. В первом случае вынесено слово «глас» в сокращении: три буквы и выносное «с» под титлом; номер гласа не пропечатался, ниже виден лишь знак титла. Во втором случае на поле вынесена только цифра под титлом, а слово «глас» находится в строке.