Древневосточная литература - Тысяча и одна ночь. Том II
И, увидев почерк своего брата, Шамс-ад-дин произнес:
«Я таю с тоски, увидя следы любимых,На родине их потоками лью я слезы.Прошу я того, кто с ними судил расстаться,Чтоб мне даровал когда-нибудь он свиданье».
А окончив стихи, он прочитал бумажку, бывшую в ладанке, и увидел в ней число того дня, когда Нур-ад-дин женился на дочери везиря Басры и вошел к ней, и число дня рождения Бедр-ад-дина Хасана, и возраст Нур-ад-дина ко времени его смерти, – и изумился и затрясся от восторга; и, сличив то, что произошло с его братом, с тем, что случилось с ним самим, он увидел, что одно совпадает с другим и что его брак и брак Нур-ад-дина сходятся в числе и ночь их свадьбы и день рождения Бедр-ад-дина и его дочери Ситт-аль-Хусн тоже совпадают.
И он взял эту бумагу и пошел с ней к султану и рассказал ему, что случилось, от начала до конца; и царь удивился и велел тотчас же записать это дело. И везирь просидел, ожидая сына своего брата, весь этот день, но он не пришел, и на второй день и на третий тоже – до седьмого дня, и о нем не было вестей. И тогда везирь сказал: «Я непременно сделаю дело, которого еще никто не делал!»
И он взял чернильницу и калам и начертил на бумаге расположение всей комнаты и обозначил, что кладовая находится там-то, а такая-то занавеска там-то, и записал все, что было в комнате, а потом он свернул запись и велел убрать вещи, а тюрбан, ермолку, фарджию и кошель он взял и убрал к себе, заперев их железным замком и запечатав их до той поры, пока не прибудет сын его брата, Хасан басрийский.
Что же до дочери везиря, то ее месяцы кончились, и она родила мальчика, подобного луне и похожего на отца красотой, прелестью, совершенством и блеском, и ему обрезали пуповину и насурьмили глаза, и передали нянькам, и назвали Аджибом.
И день был для него точно месяц, а месяц – как год; и когда над ними прошло семь лет, везирь отдал его учителю и поручил ему воспитывать его, научить его чтению и дать ему хорошее образование. И Аджиб пробыл в школе четыре года и начал драться со школьниками, и ругал их, и говорил им: «Кто из вас мне равен? Я сын каирского везиря!» И дети собрались и пожаловались старшему на то, что терпели от Аджиба, и старший сказал им: «Завтра, когда он придет, я научу вас, что сказать ему, и он закается ходить в школу. Когда он завтра придет, сядьте вокруг него и говорите: «Клянемся Аллахом, только тот будет играть с нами в эту игру, кто скажет, как зовут его мать и отца, а кто не знает имени своей матери и отца, тот сын греха и не будет играть с нами!»
И когда наступило утро и они пришли в школу и явился Аджиб, дети окружили его и сказали: «Мы будем играть в одну игру, но только тот будет играть с нами, кто скажет нам имя своей матери и отца». И все ответили: «Хорошо!» И один сказал: «Меня зовут Маджид, а мою мать – Алавия, а отца Изз-ад-дин»; и другой тоже сказал такие же слова. И когда очередь дошла до Аджиба, он сказал: «Меня зовут Аджиб, мою мать – Ситт-аль-Хусн, а отца – Шамс-ад-дин, везирь в Каире». Но ему закричали: «Везирь тебе не отец!» – «Везирь правда мой отец», – возразил Аджиб; и тогда дети стали смеяться над ним и захлопали в ладоши и сказали: «Его отца не знают! Вставай, уходи от нас, с нами будет играть только тот, кто знает, как зовут его отца».
И дети тотчас же разбежались и стали смеяться над Аджибом, и у него стеснилась грудь, и он задохнулся от плача. И старший сказал ему: «Мы знаем, что везирь – твой дед, отец твоей матери Ситт-аль-Хусн, но не твои отец. А твоего отца ты не знаешь, и мы тоже, так как султан выдал твою мать замуж за горбатого конюха, и пришли джинны и проспали с ней, – и у тебя нет отца, которого бы знали. Не думай же больше равняться с детьми в школе, пока не узнаешь, кто твой отец, а иначе ты будешь среди них сыном разврата. Не видишь ты разве, что сын торговца зовется по отцу? А ты? Твой дед – везирь в Каире, а твоего отца мы не знаем и говорим: нет у тебя отца! Приди же в разум!»
И, услышав от старшего из детей эти слова и позорящие его речи, Аджиб тотчас же поднялся и пошел к своей матери, Ситт-аль-Хусн, и стал ей жаловаться плача, но плач мешал ему говорить. И когда его мать услыхала его слова и рыдания, ее сердце загорелось огнем, и она спросила: «О сын мой, почему ты плачешь? Расскажи мне, что с тобою случилось».
И Аджиб рассказал ей, что он услышал от детей и от старшего, и спросил: «Кто же мой отец, матушка?» – «Твой отец везирь в Каире», – сказала Ситт-аль-Хусн; но Аджиб воскликнул: «Не лги мне, везирь – твой отец, а не мой! Кто же мой отец? Если ты не скажешь мне правду, я убью себя этим кинжалом».
И, услышав упоминание об его отце, Ситт-аль-Хусн заплакала, вспоминая сына своего дяди и думая о том, как ее открывали перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийским и что у нее с ним случилось. И она произнесла такие стихи:
Любовь в душе оставив, они скрылись,И земли тех, кого люблю, – далеко.Ушли они, и с ними ушло терпенье,Расставшись со мною, и трудно уж мне быть стойким.Уехали – и радость улетела,Исчез мой покой – и нет уже мне покоя.И слезы они пролили мои, расставшись,И льются из глаз обильно они в разлуке.Но если когда захочется мне их видетьИ долго их мне придется прождать в волненье,То вызову вновь я в сердце своем их образ,И будут думы, страсть, тоска и горе.О вы, чья память стала мне одеждой, –Ведь, кроме страсти, нет у меня рубахи, –Любимые, доколь продлится этоИ долго ль меня вы будете сторониться?»
И она стала плакать и кричать, и сын ее тоже; и вдруг вошел к ним везирь, и при виде их слез его сердце загорелось, и он спросил: «Почему вы плачете?» И Ситт-альХусн рассказала ему, что произошло у ее сына с детьми в школе; и он тоже заплакал, вспомнив своего брата и то, что между ними было и что произошло с его дочерью, и не знал он, что таится за этим делом.
И везирь тотчас же пошел и поднялся в диван и, войдя к царю, рассказал ему, что случилось, и попросил у него разрешения поехать и направиться в город Басру, чтобы расспросить о своем племяннике, и еще он попросил султана написать ему указы во все земли, чтобы он мог взять сына своего брата, где бы он его ни нашел.
И он заплакал перед султаном, и сердце султана сжалилось, и он написал ему указы во все земли и области.
И везирь обрадовался и призвал на султана благословение, и тотчас же ушел и снарядился для путешествия, захватив все необходимое и взяв с собою дочь и внука Аджиба. И везирь ехал первый день, и второй день, и третий, пока не прибыл в город Дамаск, и он нашел там деревья и каналы, подобно тому, как сказал об этом поэт:
Когда пришлось нам прожить в Дамаске и ночь и день,Судьба клялась, что подобной ночи не будет впредь.И спали мы, а сумрак ночи беспечен был,И с улыбкой утро седые ветви тянуло к нам.И заря казалась в тех ветках нам словно жемчугом,Что рукою ветра срывается и слетает вниз.И читали птицы, а пруд страницею был для них,И писали ветры, а облако точки ставило.
И везирь расположился на площади Камешков и расставил палатки и сказал своим слугам: «Мы отдохнем здесь два дня!» И слуги пошли в город по своим делам: один – продать, другой – купить, этот – в баню, а тот – в мечеть сынов Омейи[11], равной которой нет в мире.
А Аджиб вышел с евнухом, и они пошли в город прогуляться, и евнух шел сзади Аджиба с такой дубиной, что если бы ею ударить верблюда, он бы не встал.
И когда жители Дамаска увидели Аджиба и его стройный стан и блеск и совершенство (а он был мальчик редкой красоты – нежный и выхоленный, мягче северного ветра, и слаще чистой воды для жаждущего, и сладостнее здоровья для больного), за ним последовал весь народ, и сзади него бежали, и стали обгонять его, и садились на дороге, чтобы, когда он пройдет, посмотреть на него. И раб, по предопределенному велению, остановился возле лавки его отца, Бедр-ад-дина Хасана. (А у того вырос на лице пушок, и ум его стал совершенным за эти двенадцать лет; и повар уже умер, и Бедр-ад-дин Хасан получил его деньги и лавку, так как тот признал его у судей и свидетелей своим сыном.) И в тот день, когда его сын с евнухом остановились возле лавки, Бедр-ад-дин посмотрел на своего сына и увидел, что он обладает величайшей красотой, его душа затрепетала, и кровь его взволновалась из-за призыва родной крови, и его сердце привязалось к нему.
И он сварил подслащенных гранатовых зернышек, и Аллахом внушенная любовь поднялась в нем, и он позвал своего сына Аджиба и сказал: «О господин, о тот, кто овладел моим сердцем и душой и взволновал все мое существо, не хочешь ли ты войти ко мне, чтобы залечить мое сердце и поесть моего кушанья?» – и из глаз его, помимо его воли, потекли слезы, и он подумал о том, чем он был и чем стал сейчас.
И когда Аджиб услышал слова своего отца, его сердце взволновалось, и он посмотрел на евнуха и сказал: «Мое сердце взволновано из-за этого повара; он как будто расстался с сыном. Войдем к нему, чтобы залечить его сердце, и съедим его угощение. Может быть, за то, что мы это сделаем, Аллах соединит нас с нашим отцом». Но евнух, услышав слова Аджиба, воскликнул: «Вот хорошо, клянусь Аллахом! Сын везиря будет есть в харчевне! Я отгоняю от тебя людей этой палкой, чтобы они на тебя не смотрели, и я не буду спокоен за тебя, если ты войдешь когда-нибудь в эту лавку».
