Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно
— Если вы читали «Кошмарный шиллинг», — продолжала она, — или что-нибудь о привидениях, или динамите, или на худой конец о полуночных убийцах, тогда вас можно понять, но все эти ужасы не стоят и шиллинга, пока не превращаются в настоящий ночной кошмар. Но ведь у вас всего лишь медицинский справочник, не так ли? — сказала дама, переводя глаза на книгу, за которой я задремал.
Ее дружелюбный, откровенный тон в первую минуту буквально обезоружил меня; в нем не было ни малейшего следа развязной самоуверенности, порой присущей детям, — а она казалась ребенком: ей, насколько я могу судить, было чуть больше двадцати; наоборот, она так и излучала невинную открытость почти ангельского существа, которому еще внове земные, обыденные — или, если угодно, варварские — стороны жизни общества. Примерно так же, подумалось мне, будет говорить и Сильвия лет этак через десять.
— Вы не упомянули о призраках, — продолжал я, чтобы поддержать разговор, — а они ведь бывают поистине ужасными.
— Да, пожалуй, — отвечала дама. — Банальные призраки на железных дорогах — я имею в виду призраков со страниц вагонного чтива — существа поистине жалкие. Мне даже хочется вместе с Александром Селькирком сказать: «Их миролюбие просто убивает меня!» Им никогда не стать ночными Убийцами. Они просто не могут «барахтаться в крови», чтобы спасти свою шкуру!
«Барахтаться в крови…» — повторил я эту весьма смелую фразу соседки. А разве можно барахтаться в какой-нибудь жидкости?
— Думаю, нет, — отвечала дама, словно она думала о том же, но много-много лет назад. — Для этого нужно что-нибудь густое. Ну, например, можно барахтаться в хлебном соусе. К тому же белое очень уместно для призрака, который собирается барахтаться в чем-нибудь!
— И что же, в этой книге вам встретились по-настоящему страшные призраки? — продолжал я.
— А как вы догадались? — отвечала она с бесхитростной открытостью и подала мне свою книжку. Я жадно раскрыл ее, ощущая приятную дрожь (какую вызывает, например, хорошая история о призраках) из-за тех «неслучайных» совпадений, которые столь неожиданно заставили меня погрузиться в круг ее интересов.
Увы. Книга, которую она читала, оказалась «Домашней кулинарией», раскрытой на статье «Хлебный соус».
Когда я возвращал ей книгу, выглядел я, вероятно, бледным как полотно, так что дама при виде моего замешательства даже рассмеялась:
— О, это куда более захватывающее чтение, чем современные бредни о призраках, уверяю вас! В прошлом месяце мне встретился призрак — я не имею в виду настоящих, сверхъестественных призраков — в одном журнале. О, он был совершенно лишен аромата и не смог бы и мышь испугать! Короче, он был из тех призраков, которым никто и стула не предложил бы!
«Три раза по двадцать и еще десять лет, плешь и очки тоже, в конце концов, имеют свои преимущества! — мысленно сказал я себе. — Вместо беззаботной юности и девичества, издающих время от времени какие-то односложные вопли, перед нами старик и ребенок, легко и просто находящие общий язык, словно они уже давным-давно знакомы!»
— Так вы полагаете, — продолжал я рассуждать вслух, — что нам иной раз стоит предложить призракам сесть? У Шекспира, например — а у него призраков сколько угодно, — можно найти такие ремарки для актеров: «Подает Призраку стул».
Дама на какой-то миг почувствовала замешательство, а затем захлопала в ладоши.
— Да, да, верно! — воскликнула она. — Гамлет у него говорит: «Сядь, отдохни, мятежный дух!»
— А как по-вашему: что означает «легкий стульчик», а?
— Ну, я думаю, нечто вроде американского кресла-качалки…
— Платформа Фэйфилд, Госпожа, пересадка на Эльфстон! — объявил проводник, открывая дверь купе, и через несколько мгновений мы со всем скарбом очутились на платформе.
Удобства для пассажиров, ожидающих поезда, были здесь, мягко говоря, не на высоте: всего одна деревянная скамейка, рассчитанная на трех человек, да и та была уже частично занята весьма древним старцем в продымленном плаще, который сидел, ссутулив плечи, опустив голову и положив руки на набалдашник своей палки, так что они служили как бы подушкой для морщинистого лица, выражавшего терпение и усталость.
— Пошел, пошел отсюда! — грубо окликнул старика станционный смотритель. — Убирайся лучше подобру-поздорову! Сюда пожалуйте, Госпожа! — продолжал он совершенно другим тоном. — Не угодно ли вам присесть, леди. Поезд будет через несколько минут. — Отвратительное заискивание и лакейство его, без сомнения, объяснялось адресом, указанным на одном из тюков багажа, где их владелица именовалась «леди Мюриэл Орм, направляется в Эльфстон через Фэйфилд».
Пока я наблюдал за тем, как старик медленно поднялся на ноги и сделал несколько шагов к краю платформы, у меня в голове сами собой сложились строки:
Монах с дрожащими руками Поднялся с ложа своего;Века усыпали снегами Власы и бороду его.
Но леди почти не обратила внимания на этот эпизод. Искоса взглянув на «изгнанника», который едва держался на ногах, опираясь о палку, она повернулась ко мне.
— Знаете, это вовсе не американское кресло-качалка! Я бы тоже хотела, — проговорила она, освобождая мне место рядом, — сказать словами Гамлета: «Сядь, отдохни…» — И весело расхохоталась.
«…Мятежный дух», — продолжил я гамлетовскую фразу. — Да, это точное описание пассажиров железных дорог! А вот и замечательный пример, — продолжал я, когда крошечный местный поезд остановился у платформы и носильщики, бросившись к дверям купе, распахнули их. Один из них помог бедному старцу подняться в купе третьего класса, а другой почтительно проводил нас с дамой в вагон первого класса.
Дама пошла было за ним, но затем обернулась и поглядела на недавнего соседа.
— Бедный старец! — вздохнула она. — Какой у него слабый и болезненный вид! Ужасно стыдно, что его так грубо выпроводили. Мне очень жаль… — Вокруг быстро темнело, и эти слова были обращены не столько ко мне, сколько представляли собой размышления вслух. Я отошел на несколько шагов и остановился, поджидая ее, чтобы проводить до купе, где мы и продолжили разговор.
— Шекспир наверняка, хотя бы во сне, путешествовал по железной дороге: «мятежный дух» — фраза просто гениальная.
— «Мятежный», без сомнения, относится к разного рода книжкам, которые читаются исключительно в вагоне поезда. Даже если бы Пар не сделал ничего иного, он, по крайней мере, привнес в английскую литературу совершенно новый жанр!
— Вне всякого сомнения, — отозвался я. — Истинный источник всех наших медицинских справочников и книг по кулинарии…
— О, нет, нет! — прервала она меня. — Я не имела в виду нашу Литературу. Мы ведь люди совершенно ненормальные… Но книжки — это ужасное чтиво, где на пятнадцатой странице появляется Убийца, а на сороковой играется счастливая свадьба, — неужели все это тоже объясняется действием Пара?
— А вот когда мы будем ездить на электропоездах — позволю себе развить вашу теорию, — мы перейдем с книжек на листовки, и убийство и свадьба у нас будут мирно соседствовать на одной и той же странице.
— Да, прогресс, достойный Дарвина! — с пафосом воскликнула дама. — Правда, вы поворачиваете эту теорию в обратном направлении. Вместо того чтобы развить мышь в слона, вы превращаете слона в мышь!
Здесь поезд очутился в туннеле, и я, откинувшись на спинку, на мгновение закрыл глаза, пытаясь воскресить в памяти отдельные моменты сна. «Мне показалось, это…» — сонным голосом пробормотал я; но тут фраза начала развиваться сама, по принципу «ты думаешь, что видишь — он думает, что видит», и неожиданно превратилась в странную песенку:
Ему подумалось: пред ним Дудит на флейте Слон,А пригляделся — и письмо Жены увидел он.«Впервой я понял, — он сказал: Суров судьбы закон!»
И что за сумасбродное создание распевало эти сумасбродные слова! Судя по виду, это был Садовник, судя по тому, как он размахивал граблями — безумный, судя по тому, что он то и дело пускался отплясывать удалую жигу, — более чем безумный, а если судить по воплям, которыми он сопровождал пение последней строки строфы, — самый безумный на свете.
Эти слова скорее относились к нему самому как обладателю слоновьей ноги; но во всем остальном он был, что называется, мешок с костями, и даже пучки сена, торчавшие из него во все стороны, свидетельствовали, что он когда-то был набит сеном, но теперь почти все сено повылезло.
Сильвия и Бруно терпеливо дожидались, когда он закончит первую песенку. Наконец Сильвия вышла чуть вперед (Бруно застеснялся и отвернулся) и представилась, проговорив:
