Коллектив авторов - 100 сказок народов мира
В это время она увидела на дороге мальчика, который забавлялся, стараясь выколоть глаза маленькому щенку. Щенок визжал от боли.
– Что ты делаешь? – крикнула на него Серасвати. Мальчик испугался, но, увидав ее позорный наряд, стал смелее.
– Ступай прочь, пария!
Серасвати всплеснула руками.
– Знаешь ли ты, что значит это слово!
– Я не знаю, что оно значит! – рассудительно ответил ребенок. Но я знаю, что оно очень обидно. Пария ничего не смеет мне сделать. Это я знаю тоже. Меня ругают и бьют те, кто сильнее меня. Я мучаю и ругаю тех, кто слабее. Потому я выкалываю глаза щенку и ругаю тебя.
– И самая маленькая из змей есть все-таки змея!
Серасвати упала на колени и закричала так, что мальчик испугался и убежал.
– Брама, Вишну, Сива, – вы, что сливаетесь в одно божество, которое мы называет Ом! Вам хвала! Вам слава! Благодарю, о, благодарю вас за все, что вы мне послали! Пусть каждый мой стон будет благодарственной молитвой вам, вечно радостные боги! Каждая слеза ароматной священной водой, которой кропят ваши алтари! Каждый вздох благоухающим кажденьем! Пятнадцать лет я жила в неведении, как во мраке, – и в несколько дней вы послали мне знание. Я видела людей такими, какими создала их природа, и такими, какими сделали их законы, святая вера в богов и человеческое общежитие. Я видела их раджами и нищими, счастливыми и несчастными, стариками и детьми. Как человек, который долго был покупателем, а затем стал торговцем, я узнала истинную цену всему. Я не смешаю чистое масло из роз с разбавленным, знаю цены сандалу и нарду. Я знаю, что такое добродетель, вера в богов и повиновение законам, что такое семья, и чем долг отличается от преступления, я знаю, что называется любовью, и какая цена состраданию. Я видела, какою вы создали землю, и каким люди здесь, на земле, создают для себя небо. Благодарю вас и славлю вас! Вы дали мне знание. И я не спорю о цене, которую заплатила за него. Нет цены слишком высокой за знание. Вы обогатили меня, боги, хоть и взяли много у меня. Вы взяли у меня пятнадцать лет незнания и дали мне семьдесят лет мудрости. Но что ж делать мне теперь с моим знанием? Я похожа на нищего, который нашел клад и не знает, что можно сделать на это золото. Научите же, боги, меня еще и этому! Дав мне несметные богатства, научите: что с ними делать?
И пред безмолвными небесами ей вспомнился факир. Великий йога[78], называемый Просветленным, который жил тут же, рядом с садами раджи.
Даже завоеватели не посмели ступить в сад, где он жил. Он был стар и так иссох, что видны были все кости. По всей Индии шла его слава, и со всей Индии сходились люди поклониться великому йоге, изумиться его святости и поучиться у него мудрости.
Он жил в саду роз, который подарил ему раджа, и спал под мраморным портиком, вместо одежды нося только повязку из легкой шелковой материи.
Он питался тем, что приносили его ученики, приходя к нему для беседы.
А остальное время сидел неподвижно, как изваяние, поджав под себя ноги, положив иссохшие руки на острые колени, глядя в одну точку, повторяя про себя:
– Ом… Ом… Ом…
Наполняясь божеством, уносясь в неведомые миры и сливаясь разумом с Брамой. Он сидел так днями. Счастливый и покойный, как бог. Не думал, а знал.
Перед ним стала на колени Серасвати, молитвенно сложила руки и заглянула в глаза ему, словно в бездонную воду. И странное увидала она в его глазах.
Сначала он не видел ее, хотя смотрел на нее прямо, но потом что-то в них показалось.
Словно орел сорвался откуда-то издалека и летел на землю все ближе и ближе.
Старик улыбнулся ласковой улыбкой, какою взрослые улыбаются детям, и спросил:
– Какое воображаемое горе привело тебя ко мне, дочь моя? Вы все приходите ко мне, когда воображаете, что у вас есть горе.
– Если кости мои – воображение, тело – мечта, а вся жизнь – сон, – то и горе мое только воображаемое! – ответила Серасвати и рассказала мудрецу все о себе, что она вынесла и пережила.
Все грустнее и грустнее становилось лицо великого Просветленного йоги, и, наконец, он прослезился.
– Великой жалости достойны эти люди.
– Они?
– Неужто ж ты, просветленная знанием жизни, не видишь, что их должно сожалеть?
Вся справедливость, весь разум, сердце и душа возмутились в Серасвати при этих словах.
– Жалость к мучителям? Что ж оставишь ты на долю жертв?
– Жалость к палачам. Разве зрячий не жалеет слепого? Жалость вызывает твой отец. Покорность рабов и лесть приближенных сделали его таким, каким он был. Не он виноват в том, что считал себя выше всех людей. Его обманывали, и он поверил.
– А Рама?
– Какими силами одарила природа его бурную душу! Если бы он направил их на единое истинное познание, познание божества, он разверз бы для себя небо. Жалости достоин такой благодатный дождь, пролившийся над каменной пустыней. Отчего никто не указал ему единого правильного пути? Жалости, жалости достойно.
– Прекрасно, господин! Оправдай еще и жену его, Миначчи.
– Бедная женщина, для которой вселенная кончается за пределами ее постели. Такою сделали ее женщины, которые ее воспитывали.
– И раджапутов!
– Бедные люди, привыкшие видеть небо в улыбке раджи и вечную гибель в гневной складке его бровей.
– Оправдывай! Оправдывай и пастухов, надругавшихся не только над моим телом, но и над моей душой, – потому что то, что они делали, они называли любовью.
– Бедные, невежественные люди. Они виновны в своей грубости, как те камни, на которых они спят.
– Оправдай еще и предательство!
– О, голод, делающий кусок хлеба дороже всего на свете. О, нищета, делающая бога из серебряной или золотой монеты.
– Оправдывай кшатриа, которые надо мной издевались.
– Несчастные! Брама создал их людьми, а они сделались собаками, для которых преданность господину и послушание выше всего.
– Довольно же кощунств над страдающим человеком! От него еще требовать жалости! Скажи мне одно. Из слов твоих выходит, что все эти люди, которых я видела, раджи и простые судра[79], старики и дети, победители и несчастные, богачи и бедняки, – не виновны, потому что и не могли быть иными, чем они есть?
– Да. И потому они заслуживают сожаления.
– Благодарю тебя. Люди не могут быть иными, чем они есть. С меня довольно. Я знаю цену этому племени.
– Цена ему – жалость.
– Если бы евнух писал нашу священную поэму «Камасудра»[80], «Искусство любить», – хороши были бы его советы! Вы, мудрые старцы, учите людей, как умирать, – и называете это ученьем: как жить. Вы говорите, что мудрость рождается с возрастом. Неправда. С возрастом умирает ваше тело. И ваша мудрость – мудрость погасших желаний, вялых сердец и дряблого тела. Есть две мудрости. Мудрость молодости и мудрость старости. Люди разделяются на эти два племени. Пусть правила для молодости создает молодость. И старость советует старости, как лучше пройти остаток жизни. Сытые пишут законы для голодных, и старики – для молодых. Это ли не безумие? И это безумие вы называете мудростью. Вы советуете другим не есть твердой пищи, когда у вас больше нет зубов. И когда к вам приходит несчастный, вы плачете об его притеснителях, а ему советуете жалость. Когда тигр бросается на человека, вы говорите: «Бедный тигр!» – а человеку советуете не сопротивляться: «Тигру так хочется есть». Это вы называете жалостью. И это люди называют мудростью!
Но, взглянув в глаза йоги, она увидела, что он не слушает ее. Снова словно бездонная вода были его устремленные в одну точку глаза.
А душа была далеко, сливаясь с Брамой. Он не думал, а знал.
В это время звон, удары небольшого колокола, призывавшие бога бросить взгляд на свой храм, коснулись слуха Серасвати.
Изумленная, она поднялась с колен.
Разве здесь еще молятся? Чего же, после всего, что было, здесь ждут от богов? Или за что их благодарят? Каких преступлений хотят сделать участником и какого бога? Какой жертвой хотят его подкупить, и какое дурное желание называют молитвой? Она с любопытством пошла на звук колокола. Колокол привел ее к той пещере, в которой она скрывалась с женщинами с ту страшную ночь.
У входа в пещеру стоял жрец с намазанными кровью губами, с проведенными кровью по щекам полосами, со страшным и отвратительным знаком, сделанным кровью на лбу.
– Что за божество спряталось в этой пещере? – спросила Серасвати. – И какое добро творит оно из этой щели?
Жрец с удивлением оглядел Серасвати.
– Ты спишь и бредишь? – спросил он. – Добро? Ты говоришь на непонятном нам языке и о вещах, которых я не видел. Здесь храм великой и страшной богини Кали[81], – и я ее жрец.
– Могу я войти?
– Войди, если не боишься.
– Я не боюсь! Увы! – мне нечего больше бояться. Все, что я могу еще потерять, это – жизнь. И ничего я не лишилась бы с такой охотой! ответила Серасвати и, войдя вслед за жрецом в пещеру, задрожала.
