Тамара Габбе - Город мастеров. Пьесы сказки
АВДОТЬЯ (смотрит на них обоих, словно понимая с трудом, что они говорят. Потом, медленно покачав головой, говорит тихо и очень твердо). Нет. Что сделано, то сделано. Не отдам я вас.
Воин выводит Никиту, Федю и третьего беглеца.
Никитушка! Феденька!
ФЕДЯ (бросаясь к ней). Матушка!… Нет… Дуня!… Сестрица! На матушку ты стала похожа — точь-в-точь!…
АКТАЙ. Вот это, должно, и правда брат!
НИКИТА. Авдотьюшка! Ну, не думал не гадал увидеть тебя здесь. Будто сон снится. Перед смертью…
АКТАЙ. А это какой человек? Тоже брат?
АВДОТЬЯ. И это брат.
АКТАЙ. Было три брата — четыре стало. Ну, выбирай из двух братьев одного. Этого или этого?
АВДОТЬЯ. Да как же я выберу? Сердце пополам разорву, что ли?
АКТАЙ. Пополам, пополам… Какой уговор был, так и будет. Три выкупа принесла — троих берешь. Гляди вон два стоят, сама выбрала. Твои. Еще одного выбирай, один тебе остался.
АВДОТЬЯ (падает на колени). Смилуйся надо мной, хан, отдай обоих.
Хан молчит.
АКТАЙ. Смотри, третий цветок завянет. Четвертого нет.
АВДОТЬЯ. Смилуйся, хан!
АКТАЙ. Сказано — одного выбирай. Выбирай!
НИКИТА. Бери Федю, Дунюшка! Он ведь еще и жизни-то не видал.
ФЕДЯ. Никиту бери, Дуня! С ним ты не пропадешь. А я что!…
Авдотья вся замирает на коленях, закрыв лицо руками.
ФЕДОСЕИЧ (плача). Да полно тебе, Авдотьюшка, что ты убиваешься! Отдай меня татарам, и дело с концом…
ЧЕЛОВЕК С КОЛОДКОЙ. Меня отпусти, Авдотья Васильевна, я ж тебе и не родня совсем. Чужой.
АВДОТЬЯ (опуская руки). Кто мне из вас не родня? Все свои, все родные, все кровные. Каждого знаю, каждого помню, а кого и не знаю — так больше себя жалею… Что ж, не смилуешься, хан? Нет? (Подымаясь на ноги.) Так знай — не покажу я вам дороги. Пускай твоя родня пропадает, как моя родня, да и я с ней заодно!…
БЕЧАК. Сама не знаешь, что говоришь.
АВДОТЬЯ. Нет, знаю. Вот скажи мне, хан, какой мне палец отрубить — этот аль этот?
АКТАЙ. Хоть все руби, нам не жалко…
АВДОТЬЯ. Хана спрашиваю, не тебя, злодей! Скажи, хан, мать у тебя есть? Не сгорела, как моя? Ну, так пусть она одну шапку выберет — эту аль эту? Так и быть, одного сына ей ворочу, а другому не бывать в живых. Поди спроси у нее — какого выбрать?
АКТАЙ. Замолчи ты, безумная!
ХАН. Постой!… Что ты хочешь, женщина?
АВДОТЬЯ. Как сказала, так и опять скажу: всю мою родню за всю твою родню! Много ли, мало ли — не хочу считать. Отпусти со мной рязанский полон, хан! Все мы в родстве, в кумовстве, в крестном братовстве, все одной матери дети — земли нашей рязанской… Коли хочешь мать свою обрадовать, братьев родных увидать, — отпусти нас!
СТАРУХА. Отпусти, хан! Послушай меня, старую! Я твоих братьев нянчила, тебя на руках качала…
МОЛОДАЯ ТАТАРКА. Отпусти, милостивый хан!…
БЕЧАК. Глядите, все три цветка у нее в руке поднялись! Как золото блестят, как звезда светятся. Какой-такой цветок? Будто жар-цвет…
АВДОТЬЯ. Жар-цвет и есть. Наяву расцвел — не во сне!
ХАН. Ее счастье! Пускай идут!…
КАЙДАН (кричит). Урдю! Гони всех рязан назад. Скажи, сестра выкупила. На свою сторону пойдут!…
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Картина шестая
Опять дом в Рязани. Так же стоят стол и лавки, только все вокруг светлее, новее, голее — потолок и стены еще не продымились, лавки и столы еще не обтерлись, печка еще не загорела от жара.
На печи лежит Федосеич. Васена стоит против него и, задрав голову, разговаривает с ним.
ВАСЕНА. Полегче стало, Федосеич?
ФЕДОСЕИЧ. Еще бы не легче, коли у себя дома на печи лежишь. Ох!… (Потягивается.)
ВАСЕНА. А небось страшно было, что до дому не дойдешь?
ФЕДОСЕИЧ. Не, не страшно. Я знал, что дойду. До свово-то дому и без ног добежишь.
ВАСЕНА. А теперь и слег…
ФЕДОСЕИЧ. Теперь и слег. Да ведь и то сказать: не два века на свете жить.
ВАСЕНА. А уж мы вас и живыми-то видеть не чаяли. Жили мы с Ильинишной в Заречье — ну чисто сироты. Избушка холодная, летняя, сам знаешь. Зимой-то по ночам-то волки так и воют, под самое окошко подходят… Ух, страху было! А как проснешься о полночь от вою ихнего да раздумаешься — где-то наша тетя душа, в каких лесах, в каких степях бродит — так ажно зальешься… Тебя-то мы прежде того оплакали. Ты старенький…
ФЕДОСЕИЧ. Да я уж и сам себя за живого-то не считал. Воротила нас с того свету Авдотья Васильевна…
ВАСЕНА (таинственно). Вот ты, Федосеич, с печки не слезашь, а кабы ходил, так поглядел бы, как на всей улице народ нашей тете душе в пояс кланяется. Куда бы ни пошла — на торг али в церковь, — от всех ей почет, будто она княгиня али старуха древняя.
ФЕДОСЕИЧ. Не то что в пояс, а в ноги ей кланяться надо.
ВАСЕНА. Так и говорят. А знаешь, Федосеич…
ФЕДОСЕИЧ. Все знаю. Век прожил. А ты бы, милая, на стол собирала. Придет Авдотья Васильевна, а у нас с тобой все готово: садись за стол, ужинай!…
ВАСЕНА. Я живо!… (Ставит солонку, кладет на полотенце каравай хлеба, выносит из подполья горшок со сметаной, чашку с огурцами. Ставит на стол, бежит к печке и вдруг останавливается, всплескивает руками и громко смеется.)
ФЕДОСЕИЧ. Ты чего?
ВАСЕНА. Ой, глазам своим не верю! И стол у нас опять, и лавки, и пол, и подпол… Все, как было, а может, и лучше…
ФЕДОСЕИЧ. Вам, молодым, новое лучше, а нам, старикам, старого жаль.
ВАСЕНА. Оконца-то ныне поболе, посветлей, а подпол чисто хоромы…
ФЕДОСЕИЧ. В подполе не бывал, не приходилось. А окошки и вправду светлые. Только вот в очах потемней стало. Ну, да ничего не поделаешь — нагляделся на белый свет.
Дверь из сеней приотворяется. На пороге стоит Настасья с полным подойником в руках и говорит кому-то в сени.
НАСТАСЬЯ. Заходите, заходите, люди добрые!… С полным встречаю вас — только что коровушку подоила.
Митревна и Прохорыч заходят в избу.
МИТРЕВНА. Кто с полным гостей встречает, у того и дом полная чаша. Жить вам поживать векожизненно.
(Кланяется всем.) Здравствуй, Федосеич! Здравствуй, Васенушка! А хозяюшка где?
НАСТАСЬЯ. На кузню пошла — вечерять звать. Да всё, видно, кузнецы наши от ковала своего не отстанут. Много у них нонче дела-то. Дотемна из кузни не выходят.
ПРОХОРЫЧ. У всех нынче дела хватает — и у кузнецов, и у древоделов, и у камнесечцев, и у гончаров наших… Шутка сказать — на старом месте новый город ставить.
МИТРЕВНА. Что и говорить: тяжкая работа, великий труд. А все ж слава богу сказать, что до этих дней дожили…
НАСТАСЬЯ. Никак, хозяева идут — стукнуло в сенях… Погляди, Васенушка.
Васена выбегает в сени и сразу возвращается.
ВАСЕНА. Чужие, тетя Настя!… Незнамо какие люди. Двое мужиков и паренек с ими.
Через порог переступают двое. Один широкий, приземистый, большебородый, другой худой, желтолицый, с реденькой бородкой и жидкими волосами. Это слепые бродячие певцы дед Савва и дядя Мелентий. Слепцов вводит в избу мальчик-поводырь Симеон.
САВВА (густым, низким голосом). Мир дому сему!
МЕЛЕНТИЙ (высоким, чуть дрожащим голосом). Дозвольте, хозяева, у вашего огонька погреться!
НАСТАСЬЯ. Хозяев-то еще дома лету, да у нас обычай один, что при хозяевах, то и без них: всякому гостю рады. Садитесь, люди добрые, грейтесь.
СИМЕОН (подводя слепых к лавке). Вот она, лавка-то, дядя Мелентий. (Старику.) Спускай суму, дедушка, садись.
Слепые усаживаются.
ФЕДОСЕИЧ. Куда и откуда путь держите, страннички?
МЕЛЕНТИЙ. Сказал бы: идем куда глаза глядят, да глаза-то не глядят. Еще благо, малец у нас молодец — за троих смотрит. А ну, Симеон, прими посошок, поставь в уголок!
СИМЕОН. Давай, дядя Мелентий.
ФЕДОСЕИЧ. Слышь, Васена, отрежь им хлебушка, покуда что… Оголодали небось в пути-то, продрогли… Сам я большую дорогу прошел. Знаю, каков он есть, холод да голод дорожный. До ужина не дотереть.
ВАСЕНА (подает хлеб). Кушайте, страннички!
НАСТАСЬЯ. Соли-то подай. Что за еда без соли!
САВВА. Спасибо, дочка! Дай тебе бог здоровья.
ВАСЕНА. Бери и ты, мальчик. Всем хватит. Ты что хочешь — горбушку или середку?
СИМЕОН. Горбушку.
МЕЛЕНТИЙ. Дельно, Симеон. Покуда зубы есть, грызи горбушку. А поживешь с мое, от середки проси.
САВВА. Эх! Хорошо хлеб печете! И легок, и сытен, и духмян. Чем же вас отблагодарить, люди добрые, за хлеб-соль вашу? Ничем-то мы не богаты. Разве вот песню вам спеть по нашему обычаю слепецкому, ежели пожелаете.
НАСТАСЬЯ. Спойте, убогие! Песня время коротает.
ФЕДОСЕИЧ. И то спойте! Недаром говорят: чем с плачем жить, лучше с песней помереть.
МИТРЕВНА. Спойте, спойте, родименькие, а мы послушаем.
САВВА. Что петь-то будем? Духовную аль мирскую? Старину аль новизну?
МЕЛЕНТИЙ. Далекая пора — старина, мохом поросла. Споем про нонешнее. В Рязань пришли, рязанскую и затянем. Заводи, Савва!
