Павел Калмыков - Лето разноцветно-косолапое
Застрял медвежонок крепко. Потаповна потянула его одной лапой, потянула другой, потом — что делать! — ухватила обеими и дёрнула посильнее.
И, конечно, не удержалась на ольхе, полетела вниз. Но извернулась в полёте, как кошка, и пружинисто приземлилась.
(И почему некоторые думают, что медведи неуклюжи?)
Умка и Тедди едва отскочили в стороны, а сама вожатая отскочить не успела, и в ту же секунду на спину ей свалился медвежонок Бхалу. Охохонюшки, вся искалечишься с этой молодёжью!
Из дупла выпорхнула освобождённая дятлиха, муж расцеловал её прямо на лету и бросился в дупло — как там птенцы?
— Живой? Глаза тебе не выклевали? — спросила медведица спасённого медвежонка.
Бхалу разожмурился — оба голубых глаза целы и невредимы, — шмыгнул носом и прогудел:
— У-у-у… маленькие у вас деревья, и дупла маленькие.
Пылесосный талант
Лето на Камчатке недолгое и нежаркое. Хотя кому как: белому Умке всё-таки было жарковато, мечталось поваляться по холодному снегу. А медвежоночий возраст тем и хорош, что каждый летний день долог, как целое лето.
Но коренные камчатские растения знают, что надо торопиться. Когда наступает лето, в два дня распускаются листья берёз. Травы подрастают с каждым часом — посиди смирно, и заметишь, как тянется кверху юный побег. Дружно раскрываются навстречу солнцу одуванчики — вчера ещё склон был зелёный, и вот уже устлан мохнатым жёлтым ковриком. Можно покувыркаться, погоняться за бабочками, напудрить нос жёлтой пыльцой, пожевать цветочек — душистый, сладковато-горьковатый. А пройдёт день, другой и…
— Снег, снег! — закричал Умка. — Ура, все на снег! — и со всех лап ринулся к склону, недавно такому жёлтому, а сегодня сплошь белому-белому, пушистому. Ворвался в белизну, упал, чихнул… и заплакал:
— Это не снег… Просто фу, а не снег…
А над расстроенным медвежонком кружились сияющие пушинки — семена одуванчика.
Одуванчиковый пух, конечно, не снег, а если и «фу», то не в плохом смысле, а в том смысле «ф-ф-фу-у-у», что его сдувать можно. Можно просто пускать стайки пушинок по ветру, но ещё лучше соревноваться, кто на кого сдует больше пуха. Тут равных не было губачонку Бхалу. И немудрено — вон у него какие губы дудочкой! Даже вдвоём Тедди и Умка не могли его передуть. Помогла Панда: подкралась к Бхалу сзади и закрыла ему рот ладошкой, а Тедди с Умкой дружно дунули — и наконец-таки запорошили всю рыжую мордашку пухом.
— У-у-у, нечестно! — возмутился Бхалу. — Все на одного! И всё равно я вас больше наодуванил.
Тем временем Аксинья Потаповна сидела, прислонившись спиной к раскорявистой берёзе, и радовалась на резвящихся детей. Запрокинула голову, чтобы почесать темечко о шершавый ствол, и увидела на ветке над собой длиннохвостую пестрогрудую птицу. Кукушка!
— Кукушка, кукушка, спела бы что-нибудь, — попросила медведица.
— А годы тебе не накуковать? — вопросом ответила кукушка.
— Да я, собственно, только до пяти считать умею, — призналась Аксинья Потаповна.
— Думаешь, тебя на больше хватит? — усмехнулась кукушка. — Совсем кукукнулась на старости — чужих сорванцов воспитываешь. Умные птицы, как я, для себя живут, птенцов другим подкидывают. Ничего я тебе не накукую!
— Что спорить, ты всё равно не поймёшь, — повела плечом медведица. — Вон, послушай, жаворонок поёт — у него дети, у него и песня. А у тебя на душе одни «ку-ку»…
Пожала плечами и кукушка. Действительно, не поняла.
Умка от игры упарился и улёгся отдыхать.
— Однако снегу хочется, — вздохнул он.
— Что такое «снег»? — спросил Бхалу.
— Белый, чистый, свежий, — мечтательно зажмурился Умка.
— Мокрый, — добавил Тедди, который видел снег только по весне, когда он тает.
— Холодный-холодный, — добавила Панда. (Уж панды знают, что такое снег, потому что не спят зимой.)
— Бр-р-р! — передёрнулся Бхалу. — Не хочу холодный. Люблю юг: тепло, фрукты сладкие, деревья высокие, птицы яркие, солнце спинку припекает…
— Не рассказывай, — взмолился Умка. — От твоего юга у меня мурашки по спине.
— Так ты бы встал с муравейника, — посоветовала Аксинья Потаповна.
Умка вскочил, стал отряхиваться и вычёсываться, а Бхалу обрадовался:
— Муравейник! Вкуснятина!
— Подожди, — сказала Аксинья Потаповна. — Сейчас я покажу, как лакомиться муравьиной кислотой. Нос в муравейник совать не следует, а то муравьи залезут в ноздри и покусают. Надо облизать лапу…
Медведица облизала переднюю лапу и положила её на муравейник. Беспокойные чёрные насекомые засуетились пуще прежнего, пытаясь как-нибудь избавиться от тяжёлой лапы — если не спихнуть, то уж прогнать укусами.
Вот они кусают, а мне не больно, — поясняла медведица. Кожа толстая. Зато лапа становится кисленькая. — И она с наслаждением снова вылизала свою лапу, заодно проглотив парочку зазевавшихся Муравьёв. — Понятно?
— У-у-у, не так, не так, — Бхалу просто дрожал от нетерпения. — Пустите меня, пустите!
Аксинья Потаповна посторонилась:
— Ладно, покажи ты.
И Бхалу показал искусство настоящего медведя-губача. Набрал в себя побольше воздуха, да как начнёт дуть на муравейник! Щепочки, веточки да и сами муравьи полетели кувырком от такого урагана. Ещё один выдох — и обнажилась сокровенная внутренность муравейника, где кипела аварийная работа: муравьи-няньки и спасатели старались унести куда-нибудь большие белые личинки. Вот эти-то личинки губачу и нужны. Бхалу вытянул свои губы-трубы и принялся, как пылесос, вбирать в себя мелкую добычу. И притом жужжа, и урча, и пыхтя на всю округу. Насосал полный рот, почавкал, почавкал, отплюнул попавшиеся деревяшки и зажмурился — так ему было вкусно.
— Вку-у-уфно! — сказал Бхалу.
(Вот отчего шепелявят медведи-губачи: у них во рту широкая щель между передними зубами — как раз для таких вот «пылесосных» фокусов. И ноздри плотно зажимаются, чтобы муравьи не заползали.)
— У нас на Ланке большие муравейники, — похвастался Бхалу. — А есть ещё термитники, каменные, мы их когтями расцарапываем: раз, раз, раз! Термиты толстые, ещё вкуснее Муравьёв.
(Вот зачем губачам длинные крепкие когти: специально для разорения термитников.)
— Ну вот что, — строго сказала Аксинья Потаповна, — не знаю, как там у вас на Ланке, а на Камчатке муравейник — драгоценность. Разорять больше не дам, ни-ни! Разве что только лапу накислить.
Многому учила разноцветных медвежат Аксинья Потаповна. Дошёл черёд и до счёта.
— Считать до пяти непросто. Но учиться надо. Математика — повелительница всех наук! Запоминайте: раз, два, три, четыре, пять. Вставайте в ряд, я вас пересчитаю: Тедди — раз, Бхалу — два, Умка — три, Коала — четыре, Панда — пять. А теперь математический фокус: поменяйтесь местами. Как хотите перемешивайтесь — математику не проведёшь. Считаю: Коала — раз, Умка — два, Тедди — три, Панда — четыре, Бхалу — пять. Всё равно получается пять!
— Вот это фокус! — восхитились медвежата.
А Панда спросила с хитрецой:
— Нас, маленьких, пять, а если ещё вас посчитать?
— Меня можно не считать, — уклончиво ответила вожатая. — Уж я-то никуда не денусь.
— А если рядом нет столько медведей, — задал вопрос Тедди. — Как тогда считать до пяти?
— Тогда найди цветок шиповника и съедай лепестки по одному: раз, два, три, четыре, пять.
И медвежата тут же объели по розовому сладкому цветку и убедились: действительно, лепестков у шиповника пять. Просто чудеса математики!
— А что считать зимой? — спросил полярный медвежонок Умка. — Зимой цветов нет.
— Зимой вообще-то спать надо, — заметила Аксинья Потаповна. — Но уж если тебе не спится, математика всегда с тобой. Пересчитай пальцы на своей лапе — сколько?
— Я пересчитаю! — вызвался чёрный медвежонок Тедди. — Раз, два, три, четыре, пять!
На этом Тедди не успокоился и взялся пересчитывать пальцы на второй лапе — пять! И на задней лапе — пять! Хоть справа налево, хоть слева направо. Воистину удивительная наука — математика.
— Умк, дай пять! — попросил Тедди.
Ладошка белого медвежонка оказалась необычной — не кожаная, как у Тедди или у Аксиньи Потаповны, а покрытая густой шерстью (понятно, чтобы по снегу ходить). Но пальцев на лапе оказалось тоже именно пять.
— Пай, дай пять! — не унимался дотошный Тедди.
Панда Пай Сюн застенчиво хихикнула и протянула лапку.
Тедди начал считать и сбился. Начал пересчитывать и опять сбился. Как ни считал, а один лишний палец всё время оставался.
— Что же это такое! — расстроился чёрный медвежонок.
— Это палец номер шесть! — сказала Панда. — Им удобно прутики держать. А можно фигу сложить, вот, — и она продемонстрировала, как показывать фигу шестым пальцем.
