Такэдзи Хирацука - Папа большой, я маленький

— Что это с папой? — спрашиваю я. — Вы поссорились?

— Как? Это папа тебе сказал?

— Нет, он этого не говорил.

— Тогда иди к папе и скажи, чтобы он не показывал вида, что у него плохое настроение, а то ты, мол, думаешь, что мы поссорились. Иди и скажи так.

Я иду и говорю всё это папе.

— Ясно, — говорит папа. — Иди и передай маме, что папа всё понял.

— Ну, что сказал папа? — спрашивает мама.

— Он сказал: «Понял».

Мама смеётся.

— У папы уже хорошее настроение. Иди. Теперь он расскажет тебе что-нибудь, — говорит она.

— Папа! — Я вхожу в папину комнату. Он улыбается, лёжа на татами. — Поговорим?

— Поговорим. Иди сюда, ложись рядом.

Я плюхаюсь на татами рядом с папой.

— Папа! Почему ты был не в духе?

— А мне сегодня на работе попало.

— И тебе достаётся?

— Бывает.

— От кого?

— От более важного человека, чем я.

— Есть такие?

— Сколько хочешь.

— А ты что, не очень важный?

— Не такой, как те что важнее меня.

— Но ты же можешь стать самым важным человеком.

— Ты так думаешь? Ладно, стану.

— Вот хорошо! Когда?

— А хоть сейчас.

— Прямо сейчас?

— Ну да, на твоих глазах.

— А разве так можно, папа?

— Можно, если понарошку. Если играть.

— Тогда давай поиграем.

— Ну хорошо. Я буду самым главным начальником, а ты стань на моё место.

— И что мне делать?

— Тебя будет ругать самый главный начальник.

— А я не хочу, чтобы меня ругали.

— Тогда ты никогда не сможешь занять высокий пост.

— Ну ладно, пусть ругает.

— Начинаем. Я самый главный начальник, а ты папа, которого он бранит.

Я кивнул, игра началась.

— Какой вы, однако, рассеянный! Всё делаете тяп-ляп, — сказал папа не своим голосом.

— Извините.

— Что толку в вашем извинении. Тут у вас цифра одна неверная.

— Только одна?

— Но из-за неё весь расчёт неверен. Здесь не школа. Четвёрку не поставят за одну ошибку. Сделал ошибку, получай единицу.

— Только за одну ошибку?

— Да, только за одну. — Папа сделал вид, что подкручивает усы. — Немедленно исправьте. Ошибки самому исправлять надо.

— Слушаюсь…

— Ловко это у тебя получается, — засмеялся папа. — Ну как, понравилась игра?

— Нет, не понравилась. Что хорошего, когда ругают.

И всё же мне было интересно играть с папой. На другое утро, придя в школу, я рассказал про нашу игру учителю.

— Так, так, — сказал учитель. — Ты не забывай папину игру.

— Ладно, не забуду.

— Ты ведь тоже очень рассеянный человек.

— Весь в папу.

Учитель засмеялся. Я тоже засмеялся.

— Ты папин сын. В тебе папа живёт.

— Как это?

— В тебе живёт его душа.

— А что это, душа?

— Это жизнь.

— Значит, во мне живут две жизни: папина и моя?

— Более того, в тебе живут как бы трое: ты, твой папа и твоя мама. Папа и мама помогают тебе жить.

— Правда?

— Ну да.

Я задумался. Что это учитель говорит? Непонятно. Вернувшись домой, я спросил у мамы:

— Мама! Учитель сказал, что вы с папой всегда во мне живёте. И будто мне жить помогаете. Правда?

— Правда, но…

— Что «но»?

— А то, что мы не всегда можем помочь тебе.

— Когда не можете?

— Когда ты поступаешь, как тебе вздумается. Или когда мы поступаем, как нам вздумается.

В тот вечер я спросил у папы:

— Папа! Значит, бывает, что ты делаешь что-то по своему хотению?

— Конечно. Это мое любимое занятие. И это у меня здорово получается.

— У тебя всё здорово получается, папа.

— Ну да! Игра в мяч, плавание, бег… Но лучше всего выходит то, что я делаю по собственному хотению. Давай поедем в страну Что-хочу-то-и-делаю.

— Есть такая страна?

— Да, малыш. Садись-ка ко мне на колени.

Я взобрался на папины колени.

— Ну вот, мы едем в страну Что-хочу-то-и-делаю. Поехали!

Папа свистнул, будто хлестнул лошадь кнутом, возок покатился.

— Но! — закричал я и запрыгал у папы на коленях. — Беги, беги, лошадка! Катись, катись, возок!

— Тпру! Ну вот, мы и в стране Что-хочу-то-и-делаю. Вон там, вдали, виднеется Часовая башня.

Папа показал пальцем вперёд, словно там и вправду стояла башня.

— Посмотри внимательно. Стрелки этих часов всегда стоят.

— А почему?

— Они показывают только то время, которое хотят. Они не двигаются. А если пойдут, сторож сразу же их остановит.

— Какой сторож?

— Червяк.

— В Часовой башне живёт червяк?

— Там и ещё кое-кто почуднее живёт. Войдём-ка в башню, посмотрим, кто там прячется.

Папа заскрипел, будто открыл тяжёлую дверь. Мне показалось, что мы и вправду вошли в Часовую башню.

— Ни зги не видно! — сказал папа и зажмурил глаза.

— Темно-темно, — сказал я и тоже зажмурился.

— В этой тёмной Часовой башне прячется слепая, глухая и немая старушка. С ней живут Старая лошадь, Чёрная кошка и Змея, похожая на толстую серебряную цепь.

— Эта старушка — злая волшебница?

— Потом узнаешь, кто она такая.

— А как её зовут?

— Одна-Одинёшенька.

— Чудно как! А можно с ней поговорить?

— Поговори.

— А как же она услышит? Она ведь глухая.

— За неё ответят её слуги. Я же сказал, что с нею живут Старая лошадь, Чёрная кошка и Змея, похожая на толстую серебряную цепь. Они смотрят, говорят и слушают вместо неё.

— Тогда я окликну её.

— Окликни, а я буду говорить за лошадь, кошку и змею.

— Ладно. Госпожа Одна-Одинёшенька из страны Что-хочу-то-и-делаю! Отзовись!

— И-го-го! — заржал папа лошадиным голосом. — Что тебе нужно, малыш? Госпожа глухая. Я слушаю вместо неё. Я — её уши.

— Я хотел бы попросить госпожу рассказать о стране Что-хочу-то-и-делаю.

— Мяу! — мяукнула Чёрная кошка. — Какой славный малыш! Что тебе нужно, малыш? Госпожа слепая. Я смотрю вместо неё. Я — её глаза.

— Я хотел бы попросить госпожу рассказать о стране Что-хочу-то-и-делаю.

— Ш-ш-ш! — зашипела Змея. — Что тебе нужно, малыш? Госпожа Одна-Одинёшенька немая. Я говорю вместо неё. И расскажу тебе о стране Что-хочу-то-и-делаю. Слушай и знай: моими устами говорит госпожа Одна-Одинёшенька.

И папа не спеша повёл рассказ:

— Раньше я была совсем другой. Я видела, слышала и говорила. У меня было имя и были друзья. Жила я в большом шумном городе, в таком же человеческом мире, где ты, малыш, живёшь сейчас с папой и мамой. Я смеялась и плакала, сердилась, ссорилась и мирилась, как все люди.

И вот однажды случилась беда. Я была тогда совсем маленькой. Мы ехали с мамой в трамвае. Когда маленькие дети едут в трамвае или на пароходе, они всегда смотрят в окно. Я тоже смотрела. И мне было интересно. В чистом поле вилась дорога, на обочине стояли телеграфные столбы, кое-где чернели одинокие дома.

Я смотрела на всё это, и мне не было скучно. Это взрослым скучно смотреть на такие места. Они считают их невесёлыми. А детям совсем не скучно. Там же всё было настоящим! И поэтому, пока мы ехали в трамвае, я всё глядела и глядела в окно. Тебе, наверно, надоело слушать одно и то же, малыш, но это очень важно, поэтому потерпи немного…

Папа зажёг сигарету и задумался.

— А потом что было? — спросил я.

Папа зашипел, как змея: «ш-ш-ш…», и продолжал рассказ:

— Я смотрела в окно, и вдруг мама сказала: «Интересно, не правда ли?» Я ничего не ответила, потому что мама обронила эти слова просто так, не глядя в окно. А я подумала: «Разве мама видела то, что видела я? В окно глядела только я одна». Так ли я подумала или по-другому, уже не помню, однако с тех пор я стала потихоньку, незаметно для себя превращаться в Одну-Одинёшеньку. Я уже не верила маме. Думала: «Я совсем одна на всём белом свете. И маме нет до меня дела». Вот как бывает, когда равнодушно роняют слова… И однажды я оказалась в этой Часовой башне. Наверно, меня кто-то околдовал. С тех пор я сижу здесь одиноко. Старая лошадь слушает вместо меня, Чёрная кошка смотрит вместо меня…

Папа замолчал.

— Папа, как же ей быть? — спросил я.

— Этого и я не знаю, — сказал папа, зажёг сигарету и стал пыхтеть ею. — А что, если мы вот этим табачным дымом разгоним всех: и Старую лошадь, и Чёрную кошку, и Змею. Расколдуем Одну-Одинёшеньку.

Папа выпустил дым изо рта.

— Хитрый у нас папа! — подала голос мама. — Надоест рассказывать, возьмёт да и развеет всё табачным дымом.

Оказывается, она прислушивалась к нашему разговору с самого начала.

— Как ластиком сотру, — добродушно улыбнулся папа. — Вот ты, малыш, стираешь иероглифы и рисунки, которые тебе не понравились. Так и я табачным дымом развеял всех, кого выдумал. Теперь можно что-нибудь другое рассказать.