Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской

Затянули Капитона. На диван пали, еле дышут:

— Первой экой тяжелой мужик. Вы откулешны будете, мастер?

— Мы европейских городов. Прошлом годе англиску королеву золотом прокрывали, дак нам за услуги деплом из своих рук и двухтрубной мимоносец для доставки на родину. Опеть фанцускому президену, извините, плешь золотили.

— А право есь?

Капитонко їм стару облигацию показыват, оне неграмотны, думают деплом.

— А, очень приятно. Этого золота можно посмотрять?

— Никак нельзя. Сейчас в глазах ослепление и прочее. Во избежание этого случая, докамест крашу и полирую, глаз не отворять. Пока не просохнете, друг на дружку не глядеть и зеркало не шевелить.

Царицы жалко стало золота на бабку:

— Маменька-та стара порато, уж верно не гожа под позолоту-ту… Маменька, ты в позолоту хошь?

— Ась?

— Хошь, говорю, вызолотицце?

— Ась?

— Тьфу, изводу на тебя нету! Вот золотых дел мастер явился. Хошь, обработат?

— На, как не хотеть! Худо-ли для свово умиленья к празнику вызолотицца!

Капитон їх посадил всех в ряд.

— Глазки зашшурьте. Не моги никотора здреть.

Он смолы поваренкой зачерпнул да и ну, ту да другу, да третью.

— Мастер, што это позолота на смолу пахнет?

— Ничево, это заготовка.

А сам насмоливат. Мажет, на обе щеки водит. У їх, у бажоных, уж и волосья в шапочку слились.

А он хвалит:

— Ах, кака прелись! Ах, кака краса!

Те сидят довольнехоньки, только поворачиваются:

— Дяденька, мне этта їшше положь маленько на загривок…

Капитон поскреб поваренкой со дна. Потяпал по макушкам:

— Все! Ну, ваши величия! Сияние от вас, будто вы маковки соборны. Сейчас я вас по окнам на солнышко сохнуть разведу.

Аграфену в одно окно посадил, девку в друго, а бабенька на балкончик выпросилась:

— Меня, — говорит — на ветерку скоре захватит.

Мастеру некогда:

— Теперь до свидания, о реву ар! Значит на солнышке сидите, друг на дружку не глядите, только на публику любуйтесь. Папа домой воротицца, вас похвалит; по затылку свой колер наведет. Ему от меня привет и поцелуй.

Тут Капитон в окно по канату, да только его, мазурика, и видели.

У царя дом глазами стоял на плошшадь, на большу, на торгову. Там народишку людно. Мимо царской двор народу идет, как весной на Двины льдю несет. Окна во дворце открыты, как ворота полы. В окнах царска семья, высмолены сидят, как голенишша черны, как демоны. Бабушка на балконе тоже, как бугирь какой, сидит. Народ это увидел и сначала подумали, што статуи, негритянска скульптура с выставки куплена. Потом разгледели, што шевелятся; россудили, што арапы выписаны ко двору. А уж как царску фамилью признали, так город-от повернулся. Учали над чорныма фигурами сгогатывать. Ко дворцу изо всех домов бежат, по дороги завязываются. Матери ребят для страху волокут:

— Будете реветь, дак этим черным отдаїм!

Мальчишки свистят, фотографы на карточку царску семью снимают, художники патреты пишут…

О, какой страм!

Напротив царского дома учережденье было — Земной Удел. И тут заседает миницинской персонал. Начальники-ти и увидали царску фамилью в таком виде и народно скопленье. Не знают, што делать. И тут ешше явились извошшишьи деликаты. На коленки пали и сказали:

— Господа начальники! Потому как бабенька царская, хрен с їма, в черном виде на балконе сидят, дак у нас лошади бросаются, седоки обижаются, потому двоїх седоков убило. Пропа-а-ли наши головушки! И-и-хы-хы-ы!..

Извошшики заплакали, и все заплакали и сказали:

— Пойдемте — всенародно умолять іхны величия, не пожалеют-ли, пожалусто, простого народу!

Вот запели и пошли всема ко дворцу. Выстроілись перед полатами в ширинку, подали на ухвате прошенье. Аграфена гумагой машот да кивает. И бабка ужимается и девка мигает. Оне думают, народ їх поздравлять пришел.

Што делать? Нать за царем бежать. А всем страшно: притти с эдакой весью, дак захвоснет на один взмах. Однако главной начальник сказал:

— Мне жись не дорога. На бутылку даїте, как слетаю.

Чиновники говорят:

— Ура! Мы тебе и ераплан, либо там дерижаб даїм, только ты его за границу не угони.

Начальник в ераплан вставился, от извошшиков деликат в кучера. Пар розвели, колесом завертели, сосвистели. Ух, порхнули кверху, знай, держи хвосты козырем!

Пока в городе это дело тварицца, царь на Пустых островах в горях, в лютой досады сидит. Ехал не пошто, получил ничего. Ехал, ругался, што мешков мало взяли, приехали — сыпать нечего. Ни пароходов, ни сахару; хоть плачь, хоть смейся. Сидит, егово величие, пиво дует. В город ни с чем показаться совесно. Вдруг, глядит, дерижаб летит. Машина пшикнула, пар выпустила, из ей начальник выпал с деликатом. Начальник почал делать доклад:

— Так и так, ваше высоко… Вот какие преднамеренны поступки фамилия ваша обнаружила… Личики свої в темном виде обнародовали. Зрителей полна плошшадь, фотографы снимают, несознательны элементы всякие слова говорят…

Царь руками сплескался да на дирижаб бегом. За ним начальник да деликат. Вставились, полетели. Деликат вожжами натряхиват, начальник колесом вертит, анператор пару поддает, дров в котел подкидыват… Штобы не так от народу совесно, колокольчик отвязал. Вот и город видать, и царски палаты. На плошшади народишко табунится. Гул идет. Меницинской персонал опеть стоїт да кланеїтся. Мальчишки в свистюльки свистят, в трумпетки трубят. Царь ажно сбрусвянел:

— Андели, миру-то колько! Страм-от, страм-от какой! Деликат, правь в окно для устрашенья!

Народ и видит, дирижаб летит, дым валит. Р-аз! В окно залетели, обоконки высадили, стекла посыпались. В горницу залетели, за комод багром зачалилсь.

Выкатил царь из машины, да к царицы.

За коршень сграбился:

— Што ты, самоедка… Што ты, кольско страшилишшо!

Аграфена засвистела:

— Ра-а-атуйте, кто в боhа верует!!.

Царь дочку за чуб сгорстал. У ей коса не коса, а смолена веревочка.

Царь на балкон. Оттуда старуху за подол ташшит, а та за перила сграбилась да пасть на всю плошшадь отворила.

Народ даже обмер. Не видали сроду да и до этого году. Еле царь бабку в комнату заволок:

— Стара ты корзина! Могильна ты муха! Сидела бы о смертном часе размышляла, а не то што с балкона рожу продавать.

Вот оне все трое сидят на полу, царица, бабка да дочка и воют:

— Позолоту-ту сби-и-ил, ах, позолоту-ту сгубил! Ах, пропа-а-ла вся краса-а!..

— Каку таку позолоту!?

— Ведь нас позолотили, мы сидели да сохли-и.

— Да это на вас золото??? Зеркало сюда!..

Ваньки-маньки бежат с зеркалом. Смолены-ти рожи глаза розлепили, себя увидали, одночасно їх в омморок бросило.

Полчасика полежали, опять в уме сделались. Друго запели:

— Держите вора-мазурика!.. Хватайте бродягу!

Царь кулаками машется:

— Сказывайте, как дело было.

Вот те в подолы высморкались, утерлись, рассказывают… Царь слушал, слушал и сам заплакал:

— Он это! Он, злодей Капитонко, мне назлил… Он, вор, меня и из города выманил. Не семья теперь, а мостова асфальтова! Ишь, пеком-то вас как сволокло… Охота народ пугать, дак сами бы сажи напахали, да розвели, да и мазали хари-ти… Дураки у меня и начальники. Кланяться пришли… Взяли бы да из пожарного насоса дунули по окнам-то. Холеры вы, вас ведь теперь надо шкрапить…

— Ничего, папенька, мы шшолоку наварим и пусть поломойки личики наши кажно утро шоркают.

Царь побегал, побегал по горницы, на крыльцо вылетел.

Народишко, который ради скандалу прибежал, с крыльца шарахнулся.

Царь кричит:

— Стой! Нет-ли человека, кто мужика со смолой в рожу видел?

Выскочили вперед две торговки, одна селедошница, друга с огурцами.

— Видели, видели! Мушшина бородатой в сертуке туда полез с туесом, а обратной порозной.

— В котору сторону пошел?

— А будто по мосту да в Заречье справил.

— Тройку коней сюда! — царь кричит.

Тройку подали. Царь с адъютаном сел, да как дунули, дунули, только пыль свилась, да народ на карачки стал. Через мост к зарецким кабакам перепорхнули. Катают туда сюда: спрашивают про Капитонка.

— Тут?

— Нет, не тут.

— Тут?

— Нет, не этта!

Буди в Канской мох мужиченко провалился… А Капитонко, ведь, там и был. Учуял за собой погоню, бороду, метлу-ту, отвязал, забежал в избушку. Там старуха самовар ставит, уголье по полу месит.

— Та, бабушка, с чем тут?!

— Чай пить средилась. А ты хто?

— Чай пить?! Смертной час пришел, а она чай пить… Царь сюда катит, он тя застрелит.

— Блаhодетель, не оставь старуху!

— Затем и тороплюсь. Скиновай скоре сарафанишко да платок, в рогозу завернись, да садись под трубу заместо самовара.