Ф. Энсти - Медный кувшин
— Да, разумеется, — сказала Сильвия почти шепотом, — если это вас не слишком затруднит.
— Я обдумал твои слова, — сказал Факраш Горацию, все еще игнорируя Сильвию, — и убедился, что ты прав. Если бы содержание надписи стало известно всем людям, они не подняли бы крика из-за дела, которое их не касается. Поэтому мне все равно, в чьи руки попадет печать. Не согласен ли ты со мной?
— Разумеется, согласен, — сказал Гораций. — И отсюда, естественно, следует…
— Естественно следует, как ты говоришь, — сказал джинн с притворным равнодушием, — что мне не будет пользы от получения печати и поэтому мне незачем возвращать отцу этой барышни его прежний вид. По мне, пусть остается мулом навеки, разве только ты согласишься подчиниться моим условиям.
— Условия? — воскликнул Гораций, не ожидавший такого оборота. — Чего вы хотите от меня? Объясните. Я согласен сделать, что возможно!
— Я требую, чтоб ты отказался от руки этой девицы.
— Это безумие, — сказал Гораций, — и вам это известно. Я никогда от нее не откажусь, пока она сама мне не откажет.
— Девица, — сказал джинн, обращаясь в первый раз к Сильвии, — дело зависит от тебя. Хочешь ли ты освободить от данного слова моего сына, так как ты для него — неподходящая жена.
— Как могу я, — со слезами в голосе вскричала Сильвия, — когда я люблю его и он любит меня? Какой же вы злой старый тиран если требуете этого от меня! Я не могу его покинуть.
— Ты отдала бы только то, что никогда не будет твоим, — сказал Факраш. — И не тревожься о нем, я его вознагражу и утешу с лихвой за разлуку с тобой. Пройдет мало времени, и он уже забудет о тебе.
— Не верь ему, дорогая, — сказал Гораций, — ты знаешь меня лучше.
— Помни, — сказал джинн, — отказом ты обрекаешь твоего родителя пробыть мулом до конца его дней. Разве ты такая бездушная, жестокосердная дочь, чтобы так поступить?
— О, не могу! — вскричала Сильвия. — Я не могу оставить бедного отца мулом на всю жизнь, когда одно слово… и что же мне делать? Гораций, что мнае сказать! Посоветуй мне… Посоветуй мне!..
— Да поможет нам Господь! — простонал Вентимор. — Если б я только знал, что делать! Послушайте, г. Факраш, — прибавил он, — это требует размышлений. Не оставите ли вы нас на короткое время, пока мы его обсудим?
— Охотно, — любезно сказал джинн и в мгновенье ока исчез.
— Теперь, дорогая, — начал Гораций, когда тот удалился, — если этот нестерпимый старый негодяй говорит серьезно, то нельзя отрицать, что мы поставлены в очень тягостное положение. Но я не могу допустить, чтоб он был искренен и, думаю, что он только испытывает нас. Я об одном только попрошу вас: не принимать во внимание моих интересов в данном случае.
— Как же мне этого не делать? — сказала бедная Сильвия. — Гораций, вы, вы… не хотите освободиться?
— Я? — сказал Гораций. — Когда, кроме вас, у меня ничего нет на свете! Вот так придумали, Сильвия! Но мы вынуждены смотреть действительности в лицо. Если бы даже этого не случилось, ваши родные воспротивились бы нашему союзу, так как моя карьера опять разладилась, дорогая. Мое положение теперь хуже, чем было, когда мы встретились впервые. Джинну заблагорассудилось лишить меня моего первого и единственного клиента, уничтожить единственное добро, которое он мне сделал.
И он рассказал ей о волшебном дворце и об отказе г-на Вакербаса.
— Так что видите, дорогая, — заключил он, — я даже не имею дома, который мог бы предложить вам, и если б я его имел, он был бы полон неудобств для вас, так как этот старик беспрерывно мешал бы нам, особенно, если он почувствовал, как мне кажется, безотчетную антипатию к вам.
— Но вы, конечно, можете его разубедить, — сказала Сильвия. — Вы сказали, что с ним можно сделать что угодно.
— Я прихожу к заключению, что им не так легко управлять, как мне казалось. И в настоящее время, — прибавил он с грустью, — если мы хотим спасти профессора, боюсь, что нужно покориться старому Факрашу.
— Так вы мне предлагаете порвать с вами? — воскликнула она. — Я никогда не думала, что так будет.
— Для вашего же блага, — сказал Гораций, — и ради вашего отца. Если вы этого не сделаете, тогда сделать это обязан я! Но вы меня избавите от этого? Мы оба должны согласиться на разлуку и верить, что когда-нибудь сойдемся вновь.
— Не пытайтесь обмануть меня или себя, Гораций, — сказала она. — Если мы теперь расстанемся, то уж навсегда.
У него было тяжелое предчувствие, что она права.
— Мы должны надеяться на лучшее, — сказал он мрачно. — У Факраша может быть какая-нибудь причина, которой мы и не подозреваем. Или он смягчится. Но в настоящий момент мы должны расстаться.
— Хорошо, — сказала она. — Если он поможет отцу, я от тебя откажусь. Но не иначе.
— Решила ли девица? — спросил джинн, внезапно появляясь опять. — Ибо срок для размышлений миновал.
— Девица Фютвой и я, — отвечал за нее Гораций, — согласны прервать наши отношения, пока вы не одобрите их возобновления, но под условием, чтоб мы сейчас расколдовали ее отца.
— Согласен! — сказал Факраш. — Ведите меня к нему, и мы устроим это дело не откладывая.
В коридоре они встретили г-жу Фютвой, которая шла от мужа.
— Вы здесь, Гораций? — воскликнула она. — Кто этот господин?
— Это… гм! гм! — сказал Гораций. — Это виновник несчастья с профессором, и он пришел сюда по моей просьбе, чтобы поправить дело.
— Это было бы так любезно с его стороны! — воскликнула опечаленная женщина, которая была уже за пределами удивления или злопамятства. — Я убеждена, если бы он знал, что мы все испытали… — И она повела всех в комнату мужа.
Как только отворилась дверь, профессор как будто узнал своего мучителя, несмотря на перемену одежды, и так сильно взволновался, что зашатался на всех четырех ногах и принял самый плачевный вид.
— О, человек необычайных дарований, — начал джинн, — которого я заставил, по причинам тебе известным, принять браз мула! Говори, заклинаю тебя, и скажи мне, куда ты спрятал надпись на печати, которою ты владеешь?
Профессор заговорил, и впечатление внятной речи, исходившей изо рта, который, казалось, принадлежал обыкновенному мулу, до того было странно, что не поддается описанию:
— Сначала пусть тебя черт возьмет, — сказал он сердито. — Ты не можешь сделать мне больше зла, чем уже сделал.
— Как хочешь, — сказал Факраш, — но если я не получу обратно надпись, то не верну тебе прежнего вида.
— Если так, — с бешенством сказал мул. — то вы найдете ее в верхнем правом ящике моего письменного стола, ключ — в диоритовой чаше, на камине.
Джини отпер ящик и вынул металлическую крышку, которую и положил во внутренний карман своего несуразного фрака.
— Так, — сказал он. — Теперь отдай мне истолкование, которое ты написал и поклянись хранить в глубокой тайне его содержание.
— Знаете ли вы, о чем просите, сударь? — сказал мул, злобно прижимая уши. — Думаете ли вы, что я, для вашего удовольствия, уничтожу самое замечательное открытие во всей моей научной деятельности? Никогда, сударь, никогда!
— Раз ты мне отказываешь, я тебя опять лишу речи и оставлю тебя мулом гнусного вида, каков ты теперь, — сказал джинн. — К чему тебе открытие, о котором ты не можешь никому сообщить? Однако можешь выбирать!
Мул закатил свой единственный глаз, оскалил все зубы и злобно заскрежетал ими.
— Вы стали моим истязателем, — сказал он, — и я вынужден уступить. Вон, в бюваре, лежит единственная копия, которую я сделал.
Факраш отыскал бумагу, которую растер между ладоней до полного исчезновения, как мог бы сделать всякий обыкновенный заклинатель.
— Теперь подыми твою переднюю правую ногу, — сказал он, — и клянись всем для тебя святым, что ты никогда не обнародуешь того, что узнал.
Профессор произнес клятву крайне неохотно и нетерпеливо.
— Хорошо, — сказал джинн с угрюмой усмешкой. — Теперь прикажи одной из твоих женщин принести мне чашку чистой воды.
Сильвия вышла и вернулась с чашкой воды.
— Она профильтрована, — сказала Сильвия с беспокойством, — я не знаю, годится ли?
— Этого достаточно, — сказал Факраш. — Пусть обе женщины удалятся.
— Вы, конечно, не думаете удалить из комнаты его жену и дочь в такой момент? — запротестовала г-жа Фютвой. — Мы будем сидеть тихо и можем даже помочь, если понадобится.
— Делайте, как приказано, моя милая, — рявкнул неблагодарный мул, — делайте, как приказано! Вы только будете мешать. Не думаете ли вы, что он не знает своего свинского ремесла?
Они вышли. После этого Факраш взял чашку — обыкновенную бульонную чашку с бледно-голубым греческим узором по краям — и, обливая мула водою, воскликнул: «Покинь твой теперешний образ и прими свой прежний!»
Прошел жуткий момент, когда казалось, что слова не производят никакого действия: животное только стояло и вздрагивало. Вентимор почувствовал мучительное сомнение, не забыл ли, действительно, Факраш, как совершается именно это колдовское действие.
