Ежик в тумане - Козлов Сергей Григорьевич
СОСНОВАЯ ШИШКА
Светлый вечер в осеннем лесу. Затрещала и смолкла неизвестная птица. Заяц выбежал к ручью, сел и стал слушать, как журчит вода.
– Вода, вода, куда ты бежишь? – спросил Заяц.
– С камушка на камушек по камушкам бегу! «По камушкам. Хорошо ей! – подумал Заяц. – Вот бы мне так!» Пришел Муравей.
– Ты что бродишь? – спросил Заяц. – Скоро зима, а ты по лесу шатаешься?
– Надо, – сказал Муравей. Зачерпнул ведерком воды и пошел.
– Стой! Давай поговорим, – сказал Заяц. Муравей остановился:
– О чем?
– О чем хочешь.
– Некогда мне разговаривать, – сказал Муравей. – Воду надо нести. – И ушел.
– Вот жизнь! – вздохнул Заяц. – Муравьи по воду ходить стали, поговорить не с кем. Раньше хоть какой-никакой гриб попадется, с ним потолкуешь. А теперь и грибы куда-то попрятались.
– А ты со мной поговори, – сказала Сосновая Шишка. Она лежала рядышком у ручья. – Я – старая, много всего видала.
– Что же ты видела? – спросил Заяц.
– Небо, – сказала Шишка.
– Кто ж его не видел? Вот оно!
– Не-ет, я там была, высоко, – вздохнула Шишка. – Меня Ветер любил. Прилетит, бывало: «Здравствуй, Шишка!» – «Здравствуй, говорю, где пропадал?»
– «К морю летал, корабли двигал». Во как! А ты чего скучный такой?
– Не знаю, – сказал Заяц.
– Эх, жизнь была! Утречком проснешься – весь лес в тени, а у нас уже солнышко! Солнышко пригреет.
Ветер прилетит – шумим-веселимся!.. А ночью – звезды. Так в глаза и глядят. Я любила одну.
Зеленая такая, ласковая. Только покажется, а уж Ветерок мой тут как тут. «Полетим, говорит, к звезде, Шишка!» – «Так далеко же!» – «Это нам нипочем!» Возьмет в объятья и понесет.
– Хорошо говоришь, бабушка, – вздохнул Заяц.
– Жили хорошо, Заяц. А что слова? Сам-то чего скучный, молодой вить?
– А где ж он теперь, Ветер?
– Летает. Ветер, он всегда молодой. А я, вишь, старая, упала. Кому нужна?
– Грустно тебе, бабушка?
– Не-е, Заяц. Лежу, на небо гляжу, водичку слушаю, звездочку зеленую увижу – Ветер вспоминаю.
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ ТРАВЫ
Холодно, тихо стало в лесу. Заяц прислушался – ни звука. Лишь осинка на том берегу дрожала последним листом.
Заяц спустился к реке. Река медленно уводила за поворот тяжелую, темную воду. Заяц встал столбиком и пошевелил ушами.
– Холодно? – спросила у него Травинка.
– Бр-р-р! – сказал Заяц.
– Мне тоже, – сказала Травинка.
– И мне! И мне!
– Кто говорит? – спросил Заяц.
– Это мы – трава. Заяц лег.
– Ой, как тепло! Как тепло! Как тепло!
– Погрей нас! И нас! И нас! Заяц стал прыгать и ложиться. Прыгнет – и прильнет к земле.
– Эй, Заяц! – крикнул с холма Медвежонок. – Ты что это делаешь?
– Грею траву, – сказал Заяц.
– Не слышу!
– Грею траву! – крикнул Заяц. – Иди сюда, будем греть вместе! Медвежонок спустился с холма.
– Согрей нас! Согрей! Согрей! – кричали травинки.
– Видишь? – сказал Заяц. – Им холодно! – Снова прыгнул и лег.
– К нам! К нам!
– Сюда! Сюда! – кричали со всех сторон.
– Что ж ты стоишь? – сказал Заяц. – Ложись! И Медвежонок лег.
– Как тепло! Ух, как тепло!
– И меня погрей, Медвежонок!
– И нас! И нас!
Заяц прыгал и ложился. А Медвежонок стал потихоньку перекатываться: со спины – на бок, с бока – на живот.
– Согрей! Согрей! Нам холодно! – кричала трава. Медвежонок катался. Заяц прыгал, и скоро согрелся весь луг.
– Хотите, мы споем вам осеннюю песню травы? – спросила первая травинка.
– Пойте, – сказал Заяц.
И трава стала петь. Медвежонок кататься, а Заяц – прыгать.
– Эй! Что вы там делаете? – крикнул с холма Ежик.
– Греем траву! – крикнул Заяц.
–Что?
– Греем траву! – крикнул Медвежонок.
– Вы простудитесь! – закричал Ежик. А травинки поднялись во весь рост и запели громкими голосами.
Пел весь луг над рекой.
И последний лист, что трепетал на том берегу, стал подтягивать.
И сосновые иголки, и еловые шишки, и даже паутина, забытая пауком, – все распрямились, заулыбались и затянули изо всех сил последнюю осеннюю песню травы.
РАДУГА
Медвежонок прижался спиной к печке. Ему было тепло-тепло и не хотелось шевелиться.
За окном свистел ветер, шумели деревья, барабанил по стеклу дождь, а Медвежонок сидел с закрытыми глазами и думал о лете.
Сначала Медвежонок думал обо всем сразу, и это «все сразу» было для него солнышко и тепло. Но потом под ярким летним солнышком, в тепле, Медвежонок увидел Муравья.
Муравей сидел на пеньке, выпучив черные глаза, и что-то говорил, говорил, но Медвежонок не слышал.
– Да слышишь ты меня? – наконец прорвался к Медвежонку Муравьиный голос. – Работать надо каждый день, каждый день, каждый день!
Медвежонок помотал головой, но Муравей не пропадал, а кричал еще громче.
– Лень, вот что тебя погубит! «Чего он ко мне пристал? – подумал Медвежонок. – Я и не помню такого Муравья вовсе».
– Совсем обленились! – кричал Муравей. – Чем вы занимаетесь изо дня в день? Отвечай!
– Гуляем, – вслух сказал Медвежонок у печки. – Так лето же.
– Лето! – взвился Муравей. – А кто работать будет?
– Мы и работаем.
– Что же вы сделали?
– Мало ли, – сказал Медвежонок. И еще тесней прижался к печному боку.
– Нет, ты мне говори – что?
– Скворечник.
– Еще?
– Камелек сложили.
– Где?
– У реки.
– Зачем?
– По вечерам сидеть. Огонь разведешь – и сиди. И Медвежонку представилось, как они с Ежиком сидят ночью под звездами у реки, варят чай в чайнике, слушают, как плещется рыба в воде, и чайник сперва урчит, а потом клокочет, и звезды падают прямо в траву и, большие, теплые, шевелятся у ног. И так Медвежонку захотелось в ту летнюю ночь, так захотелось полежать в мягкой траве, глядя в небо, что Медвежонок сказал Муравью:
– Иди сюда, садись у печки, а я пойду туда, в лето.
– А соломинку ты за меня понесешь? – спросил Муравей.
– Я, – сказал Медвежонок.
– А шесть сосновых иголок?
– Я, – сказал Медвежонок.
– А две шишки и четыре птичьих пера?
– Все отнесу, – сказал Медвежонок. – Только иди сюда, сядь к печке, а?
– Нет, ты погоди, – сказал Муравей. – Трудиться – обязанность каждого.
– Он поднял лапку. – Каждый день…
– Стой! – крикнул Медвежонок. – Слушай мою команду: к печке бегом, марш!
И Муравей выбежал из лета и сел к печке, а Медвежонок еле-еле протиснулся на его место.
Теперь Медвежонок сидел на пеньке летом, а Муравей поздней осенью у печки в Медвежьем дому.
– Ты посиди, – сказал Медвежонок Муравью, – а придет Ежик, напои его чаем.
И Медвежонок побежал по мягкой теплой траве, и забежал в реку, и стал брызгаться водой, и, если поглядеть прищурившись, в брызгах возникала каждый раз настоящая радуга, и каждый раз Медвежонку не верилось, и каждый раз Медвежонок видел ее снова.
– Эй! – крикнул Муравей в лето. – А кто обещал работать?
– Погоди! – сказал Медвежонок. И снова стал, щурясь, брызгаться и ловить сквозь ресницы радугу.
– Обязанность каждого – трудиться, – говорил Муравей, прижавшись к горячей печке. – Каждый день…
«Заладил, – подумал Медвежонок. – Ну как он не понимает, что это – лето, что оно – короткое, что оно вот-вот кончится и что каждый раз у меня в лапах сверкает радуга"».
– Муравей! – крикнул из своего лета Медвежонок. – Не бубни! Разве я не работаю? Разве я отдыхаю?
И он снова ударил по воде лапой, прищурился и увидел радугу.
ЕЖИКИНА ГОРА
Давно уже Ежик не видел такого большого неба. Давно уже не было такого, чтобы он вот так останавливался и замирал. И если кто у него спрашивал, зачем он останавливается, отчего замирает. Ежик все равно бы ни за что не смог ответить.
