Анна Гарф - Ак-Чечек — Белый Цветок
Не вытерпел сеноставец, высунул мордочку из норки.
— И-и-и, — улыбнулась лиса, — как он с лица-то хорош! Взглянуть бы и на спинку! Говорят, со спины он еще краше.
Сыгырган спрятал голову и выставил спинку.
Тут лиса и ухватила его! Сеноставец даже крикнуть не успел.
Бежит лиса к себе в горы, своих деток сеноставцем угостить спешит. Крепко сеноставец зубами лисьими прижат.
Плачет бедняга, приговаривает:
— Ох, несчастный мой отец, бедная мать…
Услыхала сорока этот громкий плач, распахнула свою черную шубу с белой оторочкой, полетела следом за лисой и застрекотала:
— Сам, сам ты, сеноставец, лисе в зубы полез, о чем-чем-чем ты теперь плачешь?
— Как мне не плакать, слез не лить? Отец и мать меня всегда просили, уговаривали: «Не оставляй нас, сынок, куда бы ты ни вздумал ехать, и мы с тобой!» Но вот видишь, сорока, случилось так, что сам я в горы еду, а стариков своих дома оставил. Никогда мне этого отец с матерью не простят. Всю жизнь на меня будут в обиде.
Остановилась лиса. Не выпуская сеноставца изо рта, она пробормотала:
— Я могу и штариков твоих вжять. Где они?
— Тут близехонько, вон в тех камушках живут.
— Пожови их шкорей! — сказала лиса и разжала зубы.
— Сыйит! Сыйит! — крикнул сеноставец и юркнул в щель между камней.
Лиса тут же спохватилась, успела поймать малыша за хвост. Цепко держит, не отпускает. Однако и сеноставец крепко засел в щели, не вылезает.
Тянула его лиса за хвост, тянула, никак не вытянет. Рванула из последних сил, да вдруг как перекувыркнется! Затылком о камни стукнулась, еле-еле на ноги встала — в зубах у нее только сыгырганов хвост.
С того дня у лисы морда вытянулась, а сеноставец остался без хвоста.
Сто умов
Как стало тепло, прилетел журавль на Алтай, опустился на родное болото и пошел плясать! Ногами перебирает, крыльями хлопает.
Бежала мимо голодная лиса, позавидовала она журавлиной радости, заверещала:
— Смотрю и глазам своим не верю — журавль пляшет! А ведь у него, у бедняги, всего только две ноги.
Глянул журавль на лису — даже клюв разинул: одна, две, три, четыре лапы!
— Ой, — крикнула лиса, — ох, в таком длинном клюве ни одного-то зуба нет…
Стоит улыбается, а зубов у нее не сосчитать!
Журавль и голову повесил.
Тут лиса еще громче засмеялась:
— Куда ты свои уши спрятал? Нет у тебя ушей! Вот так голова! Ну, а в голове у тебя что?
— Я сюда из-за моря дорогу нашел, — чуть не плачет от обиды журавль, — есть, значит, у меня в голове хоть какой-то ум.
— Ох, и несчастный ты, журавль, — две ноги да один ум. Ты на меня погляди — четыре ноги, два уха, полон рот зубов, сто умов и замечательный хвост.
С горя журавль еще длиннее вытянул свою длинную шею и вдали увидел человека с луком и охотничьей сумой.
— Лиса, почтенная лиса, у вас четыре ноги, два уха, замечательный хвост, у вас полон рот зубов, у вас сто умов — охотник идет!!! Как нам спастись?!
— Мои сто умов всегда сто советов дадут.
Сказала и скрылась в барсучьей норе.
Журавль подумал:
«У нее сто умов», — и туда же за ней!
Никогда охотник такого не видывал, чтобы журавль за лисой гнался.
Сунул руку в нору, схватил журавля за длинные ноги и вытащил на свет.
Крылья у журавля распустились, повисли, глаза как стеклянные, даже сердце не бьется.
«Задохся, верно, в норе», — подумал охотник и швырнул журавля на кочку.
Снова сунул руку в нору, лису вытащил.
Лиса ушами трясла, зубами кусалась, всеми четырьмя лапами царапалась, а все же попала в охотничью суму.
«Пожалуй, и журавля прихвачу», — решил охотник.
Обернулся, глянул на кочку, а журавля-то и нет! Высоко в небе летит он, и стрелой не достанешь.
Так погибла лиса, у которой было сто умов, полон рот зубов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост.
А журавль одним своим умишком пораскинул и то смекнул, как спастись.
Нарядный бурундук
Зимой крепко спал в своей берлоге бурый медведь. Когда синичка запела весеннюю песенку, он проснулся, вышел из темной ямы, лапой глаза от солнца заслонил, чихнул, на себя посмотрел:
— Э-э-э, ма-аш, как я похуде-ел… Всю долгую зиму ничего не е-е-ел…
Его любимая еда — кедровые орехи. Его любимый кедр — вот он, толстый, в шесть обхватов, у самой берлоги стоит. Ветки частые, хвоя шелковая, сквозь нее даже капель не каплет.
Поднялся медведь на задние лапы, передними за ветки кедра ухватился, ни одной шишки не увидел, и лапы опустились:
— Э, ма-аш! — пригорюнился медведь. — Что со мной? Поясница болит, лапы не слушаются… Состарился я, ослаб… Как теперь кормиться буду?
Двинулся сквозь частый лес, бурную реку мелким бродом перешел, каменными россыпями шагал, по талому снегу ступал, сколько звериных следов чуял, но зверя ни одного не настиг: охотиться пока еще силы нет…
Уже на опушку леса вышел, никакой еды не нашел, куда дальше идти, сам не знает.
— Брык-брык! Сык-сык! — это, испугавшись медведя, закричал бурундучок.
Медведь хотел было шагнуть, лапу поднял, да так и замер: «Э-э-э, ма-а-а-ш, как же я о бурундуке забыл? Бурундук — хозяин старательный. Он на три года вперед орехами запасается. Постой-постой-постой! — сказал самому себе медведь. — Надо нору его найти, у него закрома и весной не пустуют».
И пошел землю нюхать, и нашел! Вот оно, бурундуково жилище. Но в такой узкий ход как такую большую лапу сунешь?
Трудно старому мерзлую землю когтями царапать, а тут еще корень, как железо, твердый. Лапами тащить? Нет, не вытащишь. Зубами грызть? Нет, не разгрызешь. Размахнулся медведь — рраз! — пихта упала, корень сам из земли вывернулся.
Услыхав этот шум, бурундучишка ум потерял. Сердце так бьется, будто изо рта выскочить хочет. Бурундучок лапами рот зажал, а слезы из глаз ключом бьют: «Такого большого медведя увидав, зачем я крикнул! Для чего сейчас еще громче кричать хочу? Рот мой, заткнись!»
Быстро-быстро вырыл бурундук на дне норы ямку, залез туда и даже дышать не смеет.
А медведь просунул свою огромную лапу в бурундукову кладовую, захватил горсть орехов:
— Э, ма-аш! Говорил я: бурундук хозяин добрый. — Медведь даже прослезился. — Видно, не пришло мое время умирать. Поживу еще на белом свете…
Опять сунул лапу в кладовую — орехов там полно!
Поел, погладил себя по животу:
«Отощавший мой желудок наполнился, шерсть моя, как золотая, блестит, в лапах сила играет. Еще немного пожую, совсем окрепну».
И медведь так наелся, что уж и стоять не может.
— Уф, уф… — на землю сел, задумался:
«Надо бы этого запасливого бурундука поблагодарить, да где же он?»
— Эй, хозяин, отзовитесь! — рявкнул медведь.
А бурундук еще крепче рот свой зажимает.
«Стыдно будет мне в лесу жить, — думает медведь, — если, чужие запасы съев, я даже доброго здоровья хозяину не пожелаю».
Заглянул в норку и увидел бурундуков хвост. Обрадовался старик.
— Хозяин-то, оказывается, дома! Благодарю вас, почтенный, спасибо, уважаемый. Пусть закрома ваши никогда пустыми не стоят, пусть желудок ваш никогда от голода не урчит… Позвольте обнять вас, к сердцу прижать.
Бурундук по-медвежьи разговаривать не учился, медвежьих слов не понимает. Как увидел над собой когтистую большую лапу, закричал по-своему, по-бурундучьи: «Брык-брык, сык-сык!» — и выскочил было из норки. Но медведь подхватил его, к сердцу прижал и речь свою медвежью дальше ведет:
— Спасибо, дядя-бурундук, голодного меня вы накормили, усталому мне отдых дали. Неслабеющим, сильным будьте, под урожайным богатым кедром живите, пусть дети ваши, и внуки, и правнуки беды-горя не знают…
«О-о, какой страшный голос, — дрожит бурундук, — о-о, какое грозное рычание…»
Освободиться, бежать хочет, медвежью жесткую лапу своими коготками изо всех сил скребет, а у медведя лапа даже не чешется. Ни на минуту не умолкая, он бурундуку хвалу поет:
— Я громко, до небес благодарю, тысячу раз спасибо говорю! Взгляните на меня хотя бы одним глазком…
А бурундук ни звука.
— Э, м-маш! Где, в каком таком лесу росли вы? На каком пне воспитывались? Спасибо говорят, а он ничего не отвечает, глаз своих на благодарящего не поднимает. Улыбнитесь хоть немножко.
Замолчал медведь, голову склонил, ответа ждет. А бурундук думает:
«Кончил рычать, теперь он меня съест». Рванулся из последних силенок и выскочил! От пяти черных медвежьих когтей осталось на спине бурундука пять черных полос. С той поры и носит бурундук на рядную шубку. Это медвежий подарок.
Как богатырь Сартакпай шмеля победил
Весеннее солнце землю согрело, белым цветом черемуха закипела.
