Владислав Дорофеев - Сказки Таргистана
Наконец, кукла-дура принялась за дело.
И только затем между куклой-дурой и куклой-сказкой началась молчаливая внешне беседа, продолжавшаяся три тысячи шестьсот секунд.
– Многоуважаемая кукла-сказка, а, скажите мне, как бы нам усыпить куклу-сон. Нет, ну что вы. Конечно, мне, как кукле-дуре, все равно, будет она спать или нет. Но вы понимаете, уважаемая кукла-сказка, шумно стало очень. Все теперь все время колобродят по ночам и совсем не спят. Нет возможности помечтать. Поэтому я и взялась за это странное мероприятие.
– Любимая моя, кукла-дура!
Спокойно отреагировала кукла-сказка, удобно устроившись для неспешной беседы возле дыры в стене.
Надо признать, что кукла-сказка была самая сказочная по сравнению со всеми сказками мира, потому как кукла-сказка означала все сказки, которые или когда-либо были написаны, или еще только пишутся. И поэтому, например, кукла-дура была самая дура из всех дур на свете, потому-то она и была самая мечтательная на свете.
– Надеюсь для вас это не будет открытием, что все мы – все куклы – сотканы из струй света. Но, несмотря на это, света в нашем пещерном городе не было никогда, поэтому все мы, куклы пещерного города были от рождения слепы, как кроты, поэтому мы и общались друг с другом на телепатическом языке. Свет для духовной жизни языка не нужен. А теперь надо солнце впустить в пещерный город. Я не знаю, как это сделать, я не знаю, почему солнце нужно впустить в город. Но я уверена, что в пещерном городе должно заполыхать солнце, может быть лишь на одно мгновение, чтобы хватило времени для солнечного вздоха – и этого было бы достаточно, чтобы усыпить куклу-сон.
– А что же делать?
Уже подходила к концу три тысячи шестисотая секунда их разговора. Кукла-сказка мечтательно зажмурила свои сказочные очи и почти небрежно обронила.
– А об этом вам надо поговорить с куклой-солнце.
Не успело эхо от ее последних слов растаять в чаще волос на самой сказочной в мире голове куклы-сказки, как вслед за эхом в собственную прическу нырнула и кукла-сказка. А что ей оставалось делать, ей во время разговора стало очень щекотно.
Дело в том, что, воспользовавшись судьбоносной беседой, через дыру в стене прокрался в пещеру кукла-паук, пролез в прическу куклы-сказки и начал плести между волос в самой потаенной части прически паутину. И это было так щекотно, что кукла-сказка с трудом дождалась конца разговора.
Найти куклу-солнце было нетрудно. У нее была не просто самая темная пещера, но темнота в ее пещере была густая, словно, кисель, сквозь который пройти мог бы далеко не каждый.
Коридор же, в котором находится пещера куклы-солнце, кукле-дуре укажет, конечно же, кукла-спасение. А там дальше для такой мечтательнейшей особы, каковой и была кукла-дура, пройти куда-нибудь, внутрь чего-нибудь, даже в пещеру к кукле-солнцу не составляло никакого труда. Просто надо было вообразить стремительный луч, который будто глоток пробивал насквозь пещерный кисель.
– О, значительнейшая кукла-солнце! Нафантазируй солнцу дорогу в город.
Кукла-дура проговорила это, повиснув параллельно полу пещеры, и строя при этом гримасы одна круче другой. При этом она представляла себя в мечтах куклой-младенцем, который забрался в банку с вареньем, а кукла-мама в этот момент, забыв про варенье, красит губки у зеркала.
Зато кукла-дура могла строить гримасы, оценить которые могла лишь кукла-сказка, причем, не увидеть, а именно оценить, почувствовать, значит.
Хорошо, что кукла-солнце, у которой совсем не было чувства юмора, еще не успела отвлечься от своего внутреннего жжения, которое она испытывала всегда и днем и вечером, и ночью и утром, а потому не обратила внимание на эти гримасы. Хотя увидеть она могла бы, потому как у нее, в отличие от всех остальных кукл слов, были глаза, которые, правда, видели лишь в темноте.
Вообще, главная опасность в общении с куклой-солнце состояла в том, что она была снобом, поэтому не терпела никаких вольностей. И, чтобы не дать возможности тугодумной кукле-солнцу поразмышлять насчет ее легкомысленной позы, кукла-дура затараторила.
– Но как сделать так, чтобы запустить солнце в гору и, не разрушить город. Ведь город вырублен глубоко в горе, далеко-далеко от вершин и облаков. Неужели придется пробить огромное отверстие в горе, или взорвать больше половины города?
– Нет, конечно. Но Куклон надо сделать прозрачным.
– Прозрачным? А как это?
– Об этом, моя несравненная кукла-дура, вам надо побеседовать с куклой-слеза. А найти ее вам помогут ваши несравненные гримасы. И выкатывайтесь милая.
– Ой, спасибо.
От такого неожиданного окончания разговора – задолго до окончания три тысячи шестисотой секунды – кукла-дура закачалась в темноте и грохнулась на пол. Да так сильно, что темнота заколыхалась, превратилась в подобие паруса, в которые задул легкий бриз, который был сводным братом кукле-солнце. И пещера понеслась вперед, гоня перед собой волну, а кукла-дура завопила: «Караул». И еле-еле успела выпрыгнуть на ходу в коридор.
И пошла она искать куклу-слеза. И где ее искать, и на что она похожа, думала кукла-дура, посылая на ходу в каждую новую пещеру свои несравненные гримасы. Но вот напротив одной из пещер ее гримаса вдруг соскочила и куда-то улетела, то есть испарилась. Это было очень неожиданно, поскольку возле каждой пещеры, каждая новая гримаса отскакивала от темноты, как каучуковый мяч от асфальта, и шмякалась назад – иногда это было довольно ощутимое шмяканье. Но кукле-дуре все равно делать было нечего, ей было скучно, вот она и развлекала себя таким странным, может быть для всех умников, способом.
В очередной раз, приготовившись к шмяканью, кукла-дура лишь услышала такой особенный всасывающий звук, как будто кто-то через трубочку всосал последние капли ее шоколодного коктейля, когда кукла-дура на секунду отвернулась от бокала в правую сторону.
Конечно, кукла-дура расстроилась. Поводов было два: во-первых, кто-то украл у нее коктейль – а ведь последний глоток всегда самый вкусный, во-вторых, кто-то уволок ее гримасу. Было, конечно, еще одно незначительное расстройство – вместе с гримасой этот некто стащил благополучно и шмяканье. Но на последнее расстройство кукла-дура решила великодушно не обращать внимания – двух первых было предостаточно.
Кукла-дура выпустила из себя иголки, будто кукла-ежик или кукла-дикобраз, – у нашей героини было еще одно чудное свойство, она умела принимать облик или только часть облика любого из жителей Куклона.
Например, она могла быть куклой-слоном, или одновременно куклой-пепельницей, куклой-столом и куклой-львом. Или же одновременно, хоботом куклы-слона, ножкой куклы-стола и гривой куклы-льва. А иголки она выпускала в минуты раздумий.
Одним словом, что же делать, как понять, куда девалась гримаса? Кто же уволок ее самую смешную гримасу? Стоп! А, что сказала на прощанье высокомерная кукла-солнце?! Что-то насчет моей гримасы. А может быть пропажа моей гримасы – это проделки куклы-слезы.
Ну, конечно, все удовольствия и радости, и шалости сменяются печалью и покоем. Как же я могла это забыть? Ведь мне же об этом когда-то рассказывала кукла-сказка!
И кукла-дура вкатилась в пещеру, мокрую от начала и до конца, и во всех направлениях, утром и вечером, одним словом, всегда и полностью.
Конечно, она и не вкатывалась и не шла, но у нее было в первой момент ощущение, будто бы она подскользнулась; и потом уже до самого конца разговора с куклой-слезой она не могла избавиться от впечатления, что ей и скользко и мокро, и что-то щемит в глазах, словно, кто-то их тискает. Конечно, она попала к настоящей кукле-слезе.
– Помоги нам впустить солнце в город.
– Ну, хорошо, – не прерывая своего смешного занятия, ответила кукла-слеза.
Вы не ослышались. Кукла-слеза занималась своим любимым делом – она смеялась. Таргистанцы совсем перестали плакать. Это была уже только обязанность горюнов.
Да! А в пещере было совсем мокро. Не удивляйтесь. Это же пещера куклы-слезы.
– Для этого надо сделать гору прозрачной, и Куклон станет прозрачным.
– Мне уже говорила об этом кукла-сказка. Но я не понимаю, что, значит, сделать гору прозрачной?
– Душа моя! Спроси у куклы-плач! Все равно мне нужна помощь куклы-плач, одна я не справлюсь. От моих слез только половина горы станет прозрачной. А для того, чтобы сделать прозрачной вторую половину горы, нужно уже не просто лить слезы, но плакать. И когда найдешь куклу-плач, то имей ввиду, что моя сырость по сравнению с ее сыростью – это просто прожженная солнцем пустыня.
Но найти куклу-плач было совсем не просто. Таргистанцы давно забыли, что такое плач, и поэтому все уже почти забыли и слово плач, потому как привыкли жить совсем счастливо и совсем умно, а потому совсем не плакали.
