Джордж Макдональд - Страна Северного Ветра
Для Алмаза не было лучше похвалы и награды. Видите, стоило ему забыть о своём «я», как об этом «я» стала заботиться мама — она и похвалила его, и подбодрила. Когда мы сами себя хвалим, это отравляет наше «я», оно пухнет и раздувается, пока не станет бесформенным и некрасивым, словно огромная поганка. Другое дело похвала мамы или папы. Она идёт только на пользу, от неё наше «я» хорошеет, в ней находит утешение, она никогда не причиняет вреда. Но как только к ней примешивается наша собственная похвала, она делается опасной, скользкой и ядовитой.
Отец побыстрее расправился с завтраком, встал из-за стола и отправился в конюшню выводить и запрягать лошадь.
— Хочешь взглянуть на мой кеб, Алмаз? — спросил отец.
— Очень хочу. Если я сейчас не нужен маме, — ответил сын.
— Господь с тобой! Иди, конечно, — весело отозвалась мама.
Но не успел он выйти за дверь, как мама его окликнула.
— Алмаз, присмотри-ка за маленьким. Мне нужно сказать кое-что отцу.
Мальчик вернулся, усадил младенца себе на коленки и стал, смеясь и что-то напевая, тыкаться носом в его маленькое тельце, от чего малыш начал радостно кричать, словно молодой петушок. Напевал Алмаз вот эту песенку — она покажется полной чепухой тем, кто не понимает, о чём она. Зато малышу песенка понравилась больше всего на свете:
Будите спящихДетей скорее,Жёлтые ласточкиОсмелелиПокоя не знаютВокруг летаютВесёлых птенцовС собой забираютучат летатьКорм добыватьА если пора имЛожиться спатькрепко спяти во сне дитятихо дышити только слышитсвой сон и себявставай малышслушай скорейкак лёгкий ветерзовёт детейк речке бегущейвсегда поющейгде ягнята пасутсяи щиплют травуа папы и мамыпокоя не знаюти гнёзда свиваютво сне и наявуи весёлые детилучшие на светеи малыш наш весёлыйво сне летаетвеселей не бываетмалыш и Алмаз,Алмаз и малыш —Вставай,если не спишь!
Тут коленки Алмаза принялись отчаянно приплясывать и слегка подкидывать младенца, отчего тот смеялся так заливисто, будто кто-то трезвонил в колокольчик. Мама за дверью услышала несколько строчек из песенки и вошла в комнату со слезами на глазах. Она забрала маленького, поцеловала Алмаза и отпустила его к отцу.
Когда мальчик спустился во двор, лошадь уже стояла в оглоблях и отец закреплял постромки. Алмаз решил взглянуть на лошадь поближе. То, что он увидел, привело его в полное замешательство. Он не слишком-то разбирался в лошадях, все они, кроме их пары, выглядели для него одинаково. Но сейчас он ничего не мог понять. Перед ним стоял вроде старый Алмаз, а вроде и не он. Их Алмаз никогда не опускал голову так низко, но опущенная голова была очень похожа на ту, что старый Алмаз привык держать высоко. У их коня кости не выпирали из-под шкуры, но шкура была такой же, как у Алмаза. Да и кости вполне могли принадлежать старому Алмазу, ведь мальчик раньше их никогда не видел. Но когда, он подошёл к коню спереди, а тот вытянул шею, принюхался и потёрся мордой о плечо Алмаза, мальчик тотчас понял, что это может быть только их старый Алмаз, и тогда он — как и его отец чуть раньше — обнял коня за шею и заплакал, правда, не сильно.
— Вот здорово, отец! — воскликнул мальчик. — Разве я не самый счастливый на всём белом свете? Мой хороший Алмаз!
Он снова обнял коня и поцеловал его в обе мохнатые щеки. Правда, он смог их поцеловать только по очереди: одна щека была слишком далеко от второй, по другую сторону большой морды старого Алмаза.
Отец забрался на козлы с тем же величественным видом, как и раньше, когда был кучером, и мальчик подумал: «Папа всё такой же красивый». Он оставил себе коричневую ливрею, только вместо серебряных пуговиц мама пришила медные: они с отцом решили, что невежливо выставлять напоказ герб разорившегося мистера Коулмана. У старого Алмаза сохранился прежний хомут. На нём тоже красовался серебряный герб, но хозяин решил, что там этого никто не заметит, и оставил герб как память о лучших днях; ведь в том, что они всё потеряли не было вины ни хозяина, ни коня.
— Папочка, позволь мне немножко подержать вожжи, — попросил Алмаз, забираясь на козлы рядом с отцом.
Отец уступил ему место и отдал вожжи. Мальчик нетерпеливо за них ухватился.
— Сильно не тяни, — учил его отец, — а легонько дай ему почувствовать, что ты рядом и следишь за ним. Это я называю разговаривать с конем вожжами.
— Хорошо, отец, я понял, — ответил мальчик, и, обращаясь к коню, произнёс: — Пошёл, Алмаз.
Повинуясь его голосу, старый Алмаз стронул с места свою громоздкую ношу.
Не успели они доехать до ворот, как маленького Алмаза окликнул другой голос, которого он, в свою очередь, не мог ослушаться, ведь это была мама.
— Алмаз! Алмаз! — звала та. Мальчик натянул поводья, и конь стал как вкопанный.
— Отец, — сказала мама, подойдя ближе, — неужто ты собираешься доверить ему кеб? Он же совсем ребёнок!
— Рано или поздно ему придётся учиться. По-моему, пора настала. Точно знаю, он прирождённый кучер, — с гордостью заявил отец. — Да и как по-другому, ведь и мой отец, и мой дед — прадед его, то есть — все кучерами были. Говорю тебе, в нём это уже сидит, любой подтвердит. Да и старина Алмаз гордится им не меньше нас, жена. Посмотри только, как он уши навострил, чтобы не пропустить ни одного слова маленького хозяина. Он бы и голову повернул, да больно воспитан хорошо.
— Что ж, согласна. Но сегодня мне не обойтись без Алмаза. По дому столько работы, мы ведь только вчера приехали. Да и за маленьким присмотреть нужно.
— Господь с тобой, мать! Я и не думал брать его с собой, прокатимся только до конца Эндел Стрит, чтобы он не потерял наш дом из виду.
— Нет, папа, спасибо. Лучше не сегодня, — попросил Алмаз, протягивая вожжи обратно. — Я маме нужен. Поедем как-нибудь в другой раз, когда она позволит.
— Как хочешь, молодой человек, — согласился отец, занимая своё место.
Мальчик, конечно, расстроился немножко, но слез на землю и пошёл за мамой, которая от радости не могла вымолвить ни слова. Она только покрепче сжала руку сына, словно не радовалась, что Алмаз остается с ней, а боялась, как бы он не убежал.
Всё это время никем не замечаемый хозяин конюшни, тот самый, что продал лошадь отцу Алмаза, стоял поодаль у дверей стойла и слышал весь разговор. С тех пор Джон Стоункроп очень полюбил мальчика. С этого многое началось в нашей истории.
В тот же вечер, когда Алмаз, устав от дневной работы, поджидал дома отца, к ним в дверь постучал Стоункроп. Мама пошла отворить.
— Добрый вечер, мэм, — поздоровался он. — Дома ли маленький хозяин?
— Да, конечно, он всегда к вашим услугам, мистер Стоункроп, — ответила та.
— Нет, мэм, это я к его услугам. Я сейчас выезжаю на своём кебе, ежели маленький хозяин хочет, может отправиться со мной. Пусть правит моей старушкой, пока не устанет.
— Поздновато уже для него, — задумчиво произнесла мама. — Знаете, ведь он сильно болел и едва выкарабкался.
«Вот чудно!» — подумал Алмаз. Как он мог выкарабкаться, если никуда не падал? Но, в сущности, мама была права.
— Что ж, — отозвался мистер Стоункроп, — тогда он может доехать до Блумсбери Сквер, а оттуда прибежать домой.
— Чудесно. Я вам так признательна, — поблагодарила мама. И Алмаз, приплясывая от радости, схватил шапку, дал руку мистеру Стоункропу и пошёл с ним во двор, где ждал кеб. Конечно, лошадь была не такая красивая, как их Алмаз, да и мистер Стоункроп не мог сравниться с папой, и всё же мальчик был страшно рад. Он забрался на козлы, а его новый друг встал рядом.
— Как зовут лошадь? — спросил Алмаз, принимая вожжи из рук хозяина.
— У неё некрасивое имя, — ответил мистер Стоункроп. — Не стоит её так звать. Имя ей не я придумывал, да она и так прекрасно слушается. Джек, дай мальчику хлыст. Я-то его не беру вовсе, когда выезжаю со старушкой…
Он не закончил фразы. Джек передал Алмазу хлыст, и тот, взяв его за середину рукоятки, дотянулся до крупа лошади, и они тронулись в путь.
— Осторожно, ворота, — предупредил мистер Стоункроп. Алмаз осторожно миновал ворота, аккуратно направляя безымянную лошадь в нужную сторону. Мальчику было легко учиться, потому что он давно привык делать, что ему говорят, и тотчас следовать любому совету. Ничто другое так не помогает в учёбе, как это. Некоторые не умеют и не привыкли исполнять то, что сказано, и они не могут быстро понять или быстро сделать то, что им велели. А послушный ум мгновенно проникает в самую суть вещей, ибо таков закон вселенной: повиноваться значит понимать.
— Поберегись! — закричал мистер Стоункроп, стоило им повернуть за угол на Блумсбери Сквер.
