Туве Янссон - Весенняя песня
— Я приду к нему, когда захочу! — не на шутку рассердился Снусмумрик. — Может, я еще вообще не приду. Может, я пойду совсем в другую сторону.
— Но он тогда, наверно, обидится, — сказала кроха. Она уже начала подсыхать, и оказалось, что спинка ее покрыта мягким светло-коричневым мехом. Снова потеребив рюкзак, она осторожно спросила: — А может быть, ты… Ты так много путешествовал…
— Нет, — сказал Снусмумрик. — Не сейчас. —И он с раздражением подумал: «Почему они никак не могут оставить меня в покое? Неужели они не могут понять, что я все только испорчу своей болтовней, если начну об этом рассказывать? Тогда ничего не останется, я запомню только свой собственный рассказ, если попытаюсь рассказать о своих странствиях».
Надолго воцарилось молчание, снова закричала ночная птица.
Наконец малышка поднялась и едва слышно проговорила:
— Да, конечно. Тогда я пойду домой. Пока.
— Пока, — сказал Снусмумрик. — Да, послушай-ка. Я насчет твоего имени. Тебя можно было бы назвать Ти-ти-уу. Ти-ти-уу, понимаешь, веселое и задорное начало и долгое и грустное "у" на конце.
Малышка стояла и смотрела на него не мигая, и в отблесках костра глаза ее светились, словно желтые огоньки. Она немного подумала, тихонько прошептала свое новое имя, точно пробуя его на вкус, примерилась к нему как следует и наконец, задрав мордочку к небу, провыла это свое новое, свое собственное имя, и в вое этом было столько восторга и тоски, что у Снусмумрика по спине пробежал холодок.
Затем коричневый хвостик юркнул в зарослях вереска, и все стихло.
— Эх, — вздохнул Снусмумрик и поддал ногой угли в костре. Выбив трубку, он поднялся и закричал: — Эй, вернись! — Но лес молчал. — Ну вот, — сказал Снусмумрик. — Нельзя же постоянно быть приветливым и общительным. Просто-напросто не успеваешь. И ведь малышка получила свое имя…
Он снова сел и, прислушиваясь к журчанию ручья и ночной тишине, стал дожидаться своей мелодии. Но она не появлялась. И тогда он понял, что она улетела уже слишком далеко и ему ее, наверное, никогда не догнать. У него в ушах звенел лишь восторженный и робкий голосок этой малявки, которая все говорила, говорила и говорила…
— Ей бы сидеть дома со своей мамой, — проворчал Снусмумрик и улегся на еловые ветки. Через минуту он приподнялся и снова закричал, глядя в сторону леса. Он долго вслушивался в ночную тишину, потом надвинул на глаза шляпу и приготовился спать.
На следующее утро Снусмумрик отправился дальше. Он чувствовал усталость и был не в духе; не глядя по сторонам, он держал путь на север, и в голову ему не приходило ничего даже отдаленно напоминающего мелодию.
Снусмумрик не мог думать ни о чем другом, кроме этой малышки. Он помнил каждое ее слово, помнил все, что говорил сам, раз за разом перебирал в памяти все подробности их встречи, он все шел и шел и присел отдохнуть, лишь почувствовав полное изнеможение.
«Что это со мной? — вконец сбитый с толку, раздраженно думал Снусмумрик. — Такого со мной еще никогда не бывало. Наверное, я заболел».
Он поднялся и побрел дальше, и все началось сначала, он снова начал вспоминать все, что говорила малышка, и все, что он ей отвечал.
Наконец он не выдержал. Где-то во второй половине дня Снусмумрик решительно повернулся и пошел обратно.
Через несколько минут он почувствовал себя лучше. Он шел все быстрее и быстрее, бежал, спотыкался. В ушах его звучали обрывки песен, но ему было не до них. Ближе к вечеру, снова оказавшись в березовой роще, он принялся звать малышку.
— Ти-ти-уу! — кричал он. — Ти-ти-уу!
И ночные птицы отвечали ему: ти-у-у, ти-у-у. Но малышка не отзывалась.
Снусмумрик исходил все вокруг вдоль и поперек, он искал ее и звал, пока не стемнело. Над полянкой появился молодой месяц. Снусмумрик посмотрел на него и подумал: «Загадаю-ка я желание, ведь это же молодой месяц».
И он чуть было не загадал то же, что обычно загадывал; новую песню или, как иногда бывало, новые приключения. Но он вдруг передумал и сказал:
— Хочу увидеть Ти-ти-уу.
И он повернулся три раза кругом, потом пересек поляну и вошел в лес. Ему показалось, в кустах что-то зашуршало, что-то коричневое и пушистое.
— Ти-ти-уу, — тихо позвал Снусмумрик. — Я вернулся, чтобы поболтать с тобой.
— А, привет, — высунувшись из кустов, сказала Ти-ти-уу. — Хорошо, что ты пришел. Я покажу тебе, что у меня есть. Моя собственная табличка с именем! Смотри! Когда у меня будет свой дом, я повешу ее над дверью. — Малышка держала кусочек коры, на котором было вырезано ее имя, и важно продолжала: — Красиво, правда? Всем очень понравилось.
— Замечательно! — воскликнул Снусмумрик. — А у тебя будет свой дом?
— А как же! — просияла малышка. — Я ушла из дома и начала жить, как большая! Это так интересно! Понимаешь, пока у меня не было собственного имени, я просто бегала по лесу и всюду совала свой нос, а все события происходили сами по себе, иногда было очень страшно, иногда нет, все это было не по-настоящему… Ты меня понимаешь? — Снусмумрик попытался что-то сказать, но малышка тут же снова заговорила: — Теперь я стала личностью, и все, что вокруг происходит, все это что-нибудь да значит. Потому что происходит это не само по себе, а происходит со мной, Ти-ти-уу. И Ти-ти-уу может подумать одно, а может подумать другое — понимаешь, что я имею в виду?
— Конечно, понимаю, — сказал Снусмумрик. — Я, пожалуй, все же навещу Муми-тролля. Мне даже кажется, я немного по нему соскучился.
— Что? А-а, Муми-тролля? Да, да, конечно, — сказала Ти-ти-уу.
— А если хочешь, я мог бы тебе немного поиграть, — продолжал Снусмумрик. — Или что-нибудь рассказать.
Малышка выглянула из кустов и сказала:
— Рассказать? Да, да, конечно. Только попозже. А сейчас у меня дела, ты уж меня извини…
Коричневый хвостик скрылся в кустах, но через несколько секунд Снусмумрик увидел малышкины ушки и услышал веселый голосок:
— Пока, привет Муми-троллю! А я тороплюсь, я потеряла столько времени! — И в тот же миг она исчезла.
Снусмумрик почесал в затылке.
— Вот оно что, — протянул он. — Так, та-ак.
Он улегся на мох, лежал и смотрел в весеннее небо, ясно-синее прямо над ним и цвета морской волны над верхушками деревьев. И тут он услышал свою мелодию, зазвучавшую у него где-то под шляпой, мелодию, в которой было и томление, и весенняя грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий и одиночества.
