Ева Ибботсон - Великий поход привидений
— Не может быть! — воскликнул Скользящий Килт.
— Может! Это тетя Гортензия! — сказала Ведьма, взволнованно хлопая крыльями.
Дверь кареты открылась. На обеденный стол ступила леди, одетая в огромную фланелевую ночную рубашку с вышитыми шток-розами. В вечернем свете над довольно грязным воротником ее обрубленная шея, слегка зазубренная в том месте, где побывал топор, светилась розовым.
— Что такое, тетушка? Что случилось? — спросила Уинифред.
Повисла пауза, пока шея Гортензии кружилась по комнате. Казалось, что она что-то ищет. Затем она нырнула обратно в карету и вынула какой-то предмет. Это была ее голова.
— Меня выгнали из моего дома, — сказала голова Безголовой тети Гортензии. Выглядела она злой и печальной, а ее запутанные серые волосы были всклокочены.
— О, нет!
— Да, — кивнула голова, и из левого глаза скатилась слеза.
— Такие вот события, — продолжила она. — Вы знаете, как комфортно мне было в Ночном Аббатстве?
Все кивнули. Еще при жизни тетя Гортензия была домоправительницей во дворце Хэмптон- Корт короля Генриха Восьмого. Правда, тетушка была слаба в арифметике. И однажды, при подведении баланса она сказала, что пять пухлых каплунов, фляга меда и две сальные свечи стоят одиннадцать пенсов и три фартинга, тогда как они стоили одиннадцать пенсов и пол пенни. И Генрих, который целую неделю никого не казнил, велел арестовать ее, как раз тогда, когда она ложилась спать, то есть, в ночной рубашке и длинных шерстяных панталонах, и отрубить ей голову.
Какое-то время тетя Гортензия жила во дворце. Но он был настолько переполнен призраками (в коридорах уже рыдали и стонали три жены Генриха), а ей было настолько не по себе в этой ночной рубашке и длинных шерстяных панталонах среди грандиозно одетых придворных дам, что однажды ночью в 1543 году она одолжила призрачную карету из королевских конюшен и уехала искать свое место для жилья.
И нашла Ночное Аббатство — разрушенный и скрипучий дом на Восточном побережье, к которому прилагались висящие на петлях двери, свисающие со стропил мерзкие глыбы летучих мышей и мили пустынного солончака, где могли бегать ее безголовые лошади.
— Четыреста тридцать два счастливых года провела я в том доме, — продолжала голова тети Гортензии. — А три месяца назад…
Выяснилось, что три месяца назад некий мистер Херст, купил Ночное Аббатство и решил реконструировать его.
— А что это значит? — спросил Хамфри.
— Еще бы вы не спросили, — завопила голова тети Гортензии. — Это значит стиральные машины в прачечной, где раньше жили мои лягушки; это значит флуоресцентное освещение, отрицательно сказывающееся на ваших флюидах. Это значит центральное отопление!
— Фу! — сочувственно содрогнулись Ведьма и Скользящий Килт.
— Конечно, «фу», — подтвердила тетя Гортензия. Она вытянула свою полную руку — и там, где задралась ее ночная рубашка, они увидели, что тетина эктоплазма стала сухой и свернувшейся, с чрезвычайно нездоровым желтым оттенком. — Говорю вам, это место стало невыносимым.
— Ну, разумеется, ты должна остановиться у нас, — сказала Ведьма.
— Дело не только во мне, — угрюмо промолвила тетя Гортензия. — Подобные вещи творятся повсюду. Старые здания сносятся, прекрасные мутные пруды осушаются, почтенные руины превращаются в отели или Бинго Холлс. Я слышала, что Леофрик Изувеченный живет на колбасном заводе.
— Ну, в Крэггифорде-то с нами ничего плохого не случится, — успокаивала Ведьма, собирая на тарелку крысиные хвосты для своей безголовой тетки.
Но вот тут она ошибалась.
Глава 2
Тетя Гортензия была хорошей, но с ней не так-то легко было жить в одном доме. Во-первых, она была жутко рассеянной. Она не только забывала свою голову в спальне, когда спускалась к завтраку, она оставляла ее в шкафу для обуви, когда выходила в сад собирать чихотник обыкновенный или белладонну. А однажды, будучи игриво настроенной, она так неожиданно кинула свою голову Хамфри, что тот уронил ее, и та назвала его растяпой в очень неприличной манере.
Кроме того, она постоянно всех путала по поводу того, что пыталась сказать. Обрубленная шея тети Гортензии научилась говорить простые вещи, например: «Еще, пожалуйста», «Нет» или «Фу!». Но если она хотела сказать что-то посложнее, где нужно было использовать больше слов, ей приходилось пользоваться своей головой. Будучи такой рассеянной, ее шея иногда говорила одно, а голова — совсем другое. Например, если Ведьма спрашивала: «Хочешь еще сандвич из лягушачьей кожи, тетя Гортензия?», шея могла сказать: «Да», в то время как ее голова из другого конца комнаты говорила: «Знаешь, Мейбл, меня от этой лягушачьей кожи пучит». Подобного рода вещи, если вам приходится жить с этим, могут сильно утомлять.
Но что раздражало их больше всего, так это то, что она была несдержанной насчет Хамфри. Все понимали, что Хамфри не так ужасен, как должен бы быть, но им абсолютно не хотелось, чтобы кто-то еще указывал на это. Делать личные замечания о детях, которые живут в доме, где ты останавливаешься, не очень-то прилично. Но тетя Гортензия их делала.
— Право же, Мейбл, — говорила она, отвлекая Ведьму, когда та сидела на кухне, переписывая проклятья в книгу рецептов или подравнивая блуждающие огоньки, — твой мальчишка пахнет свежескошенным сеном.
Такие слова сильно раздражали Ведьму.
— Вовсе нет. Ни капельки. Я допускаю, что Хамфри не унаследовал мои лучшие запахи, но…
— Ты уверена, что он вообще привидение? — сказала тетя Гортензия, перебивая ее. — Что он не фея, не домовой или еще кто-то? Я бы нисколько не удивилась, обнаружив, что он выползает по ночам и делает людям добро.
На этот раз Ведьма так разозлилась, что вылетела через крышу.
— У тебя нет никакого права говорить такие вещи, тетя Гортензия, — сказала она, спустившись. — Только вчера, когда я была в саду, я видела, как один цыпленок в ужасе бежал от Хамфри.
— Цыпленок! — фыркнула тетя Гортензия.
Когда что-то расстраивало Ведьму, она всегда обсуждала это с мужем.
— Она постоянно критикует Хамфри, — сказала она той ночью Скользящему Килту, когда они готовились ко сну. — Просто потому, что он уронил ее проклятую голову.
— Мы должны быть терпеливыми, дорогая, — сказал муж, вытаскивая из своей груди меч и аккуратно кладя его на подушку. — В конце концов, она пережила тяжелые времена. Ты заметила, как вздулась ее шея? И потом, Мейбл, ты же сама знаешь, что курица бежала не от Хамфри. Она бежала к своей матери.
Ведьма покраснела и наполнила комнату ароматом раздавленного навозного жука.
— Ну ладно, — она забралась в кровать рядом с мужем и с любовью положила свою страшную голову рядом с его зияющей раной. — Может, мы могли бы опрыскать его чем-нибудь, чтобы он страшно пах, — сонно пробормотала она. — Может, гной из открытого фурункула сработает … смешанный с прокисшим молоком… или горелые резиновые сапоги…
Но когда наступило утро, у всех появились вещи поважнее, чем мысли о том, как заставить Хамфри пахнуть так же ужасно, как его мама. Потому что в то утро пришли люди.
Людей было много. Четыре человека с заурядной внешностью, в шапках и плащах, прибывшие в голубом фургоне и бегающие вокруг с рулетками, отвесами и длинными полосатыми шестами. И двое с внешностью поважнее, с толстыми красными шеями, приехавшие в большой серой машине, в толстых пальто и с тетрадями, которые хлопали на ветру.
Они все утро топтали землю, тыкали перочинными ножами во все деревянное, кричали друг на друга. А на следующий день после того, как они ушли, приехало еще больше людей, и через день тоже.
Это сильно напрягало призраков. Они не понимали, что происходит, и, разумеется, из-за всех этих людей им приходилось оставаться невидимыми. Привидения могут дни напролет быть невидимками, но им это не нравится. Они от этого чувствуют себя ненужными.
Потом люди несколько недель не приходили, и все снова стало спокойно. Но бедным призракам недолго оставалось наслаждаться покоем в Крэггифорде, потому что следующие, кто тут появились, были бульдозеры.
— Мама, они копают Западный Луг, — взволнованно сказал Хамфри. — Что же будет с теми чудесными кротами?
Но людей не заботили кроты, как не заботили и молодые деревья в Хейзл Корпс или дрозды, ночующие в живых изгородях. Они просто прокопали все бульдозерами, а когда остался лишь ровный, мертвый камень, они начали строить. А строили они много-много маленьких деревянных домиков, которые длинными рядами выстраивались по направлению к замку.
— Может, армия идет? — слегка воодушевившись, предположил Скользящий Килт, так как он был хорошим и сильным солдатом.
