Георгий Полонский - Рыжий, честный, влюбленный
А Папа качался, вольно раскинувшись, и повторял:
– Образ твой и все его оттенкиЯ навеки в памяти унес:Желтый пух и тонкие коленки...
Глава 16.
Тайна на зависть всем
Вначале песенка звучала без слов, с одним «ля-ля-ля-ля»... Но голос – голос был хорошо знаком тем, кто его услышал. Например, зайчатам – Юкке-Ю и Туффе-Ту. Они довольно вяло занимались прополкой своего огорода, когда песенка долетела до них и заставила разогнуться, переглянуться...
– Людвиг? – определил Юкке. – Узнала?
– Раньше тебя! Он мне снился сегодня...
– Мириться, что ли, хочешь?
Туффа поежилась и осторожно спросила:
– А ты?
Юкке тоже уклонился от ответа, только в затылке почесал. А между тем их бывший приятель - наш герой появился на лесной тропе и запел свою песню, уже со словами:
Дорогая мама,Не сердись на сына,В нем играет что-то,Но не баловство:Есть у сына тайнаЦвета апельсинаИли даже солнцасолнца самого!
Кажется, что простоВлезть на ту осину!Одолеть шакаловВсех до одного!А все дело в тайнеЦвета апельсинаИли даже солнца самого!
Поблизости от лесной тропы, по которой топал Людвиг, расплескивая свое вдохновение, сейчас замер Ежик Нильс: именно песенка его и остановила! Выбрал он себе позицию среди густых ветвей и, замаскировавшись, подсматривает. А песенка – набирала силу!
Я горю – пылаюЖарче керосина!Мне бы повидаться -Больше ничего -С этой милой тайнойЦвета апельсинаИли даже солнца,солнца самого!
Минуя зайцев, Людвиг сморщил нос и отвесил им иронический поклон, не задерживаясь.
– А про что это он? – спросила Туффа. – Тайна какая-то... апельсинового цвета... – Эй! Твоя тайна – это тыква, что ли? – крикнул Юкке Людвигу.
Наш герой оглянулся, смерил экс-приятеля взглядом, полным сожаления, даже сочувствия. И сказал:
– Тыква – это на плечах у некоторых...
И больше внимания не уделил, – похоже, торопился.
Глядя ему в спину, Ежик Нильс приблизился к Туффе и Юкке:
– Слушайте, зайцы... Эта его тайна – она случайно не имеет отношения к Желтому Питону?
– Какое? Почему? Вряд ли...
– Не знаю... не знаю... Цвет, во всяком случае, сходится. Надо будет навести справки... Но хуже всего угнетает его ликующая физиономия! Мне это показалось или вы тоже видели, что она у него действительно счастливая... непритворно?
– Вроде да... непритворно...
Ежик сплюнул. Ликование нашего героя он расценил как личную обиду! Прямо-таки возмущен был Ежик Нильс:
– А чему это он радуется? На каком основании? Я тоже мог бы придумать себе тайну... другого какого-нибудь цвета... и распевать про нее на весь лес, чтоб все завидовали! Но я не могу себе этого позволить! На мне заботы – и не свои, а чужие, общие! Ишь ты... счастлив он! По какому праву? И чем именно? Нет, непременно навести справки... Вот вам, пожалуйста: задевает он всех, да? Вас тоже? А кто будет выяснять, разбираться? Ежик Нильс... Вечно один за всех... А кто за меня?!
Продолжая бубнить что-то такое же сварливое, Нильс исчез в зарослях.
А мелодия Людвиговой песенки, простодушная и заразительная, слова про солнечную эту тайну – кружили все еще над лесной тропой, над огородом, над белой мазанкой зайцев, над ними самими...
– Юкке... я хочу тайну! Чем мы хуже Людвига? – куксилась Туффа.
– Да ничем... только вот как ее заиметь? И какого цвета?
– Может, морковного?
– Видишь – ты все к желудку приспосабливаешь сразу! А тайна - это другое... это что-то для души...
Глава 17.
Поэтом можешь ты не быть...
Если заглянуть на тот самый двор, где Людвиг гостил у кур и у Максимилиана, – к тогдашним впечатлениям прибавилось бы кое-что совершенно неожиданное. И почти сногсшибательное... но не сразу!
На фоне той конуры и прочих подсобно-хозяйственных построек, мы б увидели сейчас сапоги – внушительного размера, мягкой кожи, добротные. Голос их владельца произносил особым, воспитательным тоном:
– Кристина, я устал тебя уговаривать. Если ты сейчас же не отправишься с нами к бабушке, вот сию минуту... пеняй на себя, дочь! Лисенка тебе не видать тогда! – завтра же я подарю его детям фру Янсон...
– Вот еще! – возмутился девчоночий голосок. – Такую прелесть – чужим отдавать! Я иду, папочка... я уже!
«Сапоги» выслушали этот ответ и направились к автомобилю марки «вольво»... Следом – новенькие детские сандалеты и белые гольфы...
–»Я назвала его – Микке!» – захлебывался голосок. – «Папа, правда, здорово – Микке»?
О чем шла речь? И почему предлагается такая точка обзора, позволяющая «судить не выше сапога»? Да потому, что за Хозяином и его дочкой следила Тутта Карлсон – никто иной! А ей видно было только это – такого уж она роста... С огромным нетерпением ждала она отъезда хозяйского... Вот послышался шум мотора, наконец. Вот хлопнула дверца.
«Поехали? Ну и прекрасно... Подольше бы не возвращались», сама себе сказала Тутта, притаившись у сарая. Но в этот миг над ней нависает в полном сознании своего значения фигура отца – Петруса Певуна.
– Тутта! Ты почему здесь? Занятия в танцклассе идут полным ходом, тебя ждут!
– Да-да... – Тутта подавила вздох: ну и жизнь, ни минутки нельзя располагать собой, как хочешь сама! – Иду, папа...
И она поплелась туда, откуда слышался менуэт и где желтели балетные пачки ее сестер и подружек... А к тому объекту, к которому с неодолимой силой тянуло ее, из-за которого она так ждала, чтоб убрались, наконец, люди, – туда направился Петрус Певун. Там в клетке из стальных прутьев сидел наш незадачливый герой. Да-да, Людвиг Четырнадцатый – попался!
В каком он настроении – не нужно, наверно, описывать, понятно и так. И сидящий поодаль Максимилиан подавлен, мрачен. Почему – можно было понять из ехидных, издевательских комментариев Петруса Певуна.
– Ну что, Макс? Опять сел в калошу? Глупо, не правда ли? Хозяин поймал этого щенка голыми руками! А про тебя опять сказал: пора, мол, нашему Максимилиану на покой... на пенсию! Был у него, дескать, талант к охоте на лис – да весь вышел!
– А ты кто такой? – оскалился старый Макс. – Чего лезешь не в свое дело?
– Я говорю, что слышал – и только. Да все это слышали! Но хозяин главного не знает – что тебе просто некогда стало гоняться за всякими рыжими пройдохами... Твоя погоня трудней – за образами, за сравнениями... за рифмой! ...Слушай, а почему бы тебе не податься в город, не устроиться в какое-нибудь солидное издательство? Провоешь там свои стишки – и, может, возьмут... Швейцаром, а?
Из последних сил терпел эту наглость Максимилиан! Петрус, держась на безопасном расстоянии от него, обходил клетку с пленником кругом, высоко задирая ноги в красных сапожках со шпорами. Предмет его особой гордости – длинная шпага в ножнах, с изысканным эфесом. Чтобы подразнить Людвига, глядевшего сквозь прутья с горьким презрением, Петрус вынул шпагу... Она оказалась смехотворно коротенькой, длиной с карандаш! Однако, и ею он сумел пощекотать Людвига – тот зло отбивался, рискуя уколоться.
Максимилиан распорядился:
– А ну, пошел от клетки! Кыш! Павлин недоделанный... Вот я встал уже, я не поленюсь...
Торопясь убраться, Петрус Певун хотел выпалить весь заряд своей издевки, но – только так, чтобы за это не поплатиться:
– Ты ведь шутом стал, Максик – курам моим на смех! Да, да – а все из-за твоих этих куплетов... И даже у этого лисенка нет к тебе почтения! Шляпа, раззява... сочинитель блохастый!
Вот тут Петрус немного не рассчитал – Максимилиан ринулся за ним, и, судя по всему, догнал его за сараем: оттуда полетели пух и перья. А сам сторож вышел оттуда с теми длинными красивыми ножнами, которыми так бравировал владелец! В кожаных лапах Максимилиана и ножны эти, и шпага гнулись, как разваренные макароны!
– Правильно, что вы ему наподдали! – обрадовался Людвиг, несмотря на свое печальное положение. – А то он хвост чересчур распустил... Ой! – тут Людвига кольнула мысль, сменившая восторг неловкостью. – Нехорошо я сказал, нельзя мне так: ведь он – отец Тутты...
– Ну и что? – не понял Максимилиан.
Людвиг отмолчался.
– Ты действительно думал, что над такой раззявой, как я, посмеяться можно?
– Я? Да никогда! Над вами?! Да вы для меня...
– Но ты пришел снова! А я ведь советовал не шутя: забудь дорогу в курятник...
– Я помню, да... Но, понимаете, мне очень-очень-очень хотелось...
– В курятник?! Ну да... чего уж тут не понять. Ты оказался неблагодарным... В общем, самый обычный прохвост... А примазывался к поэзии!
– Да мало ли зачем я сюда шел!..
