Юзеф Крашевский - Там, где Висла-река (польские сказки)
— Как же я без неё уеду, — говорит он дружине. — Я её вырастил-выкормил, от ястреба спасал, от холода укрывал. Она со мной горе мыкала, пускай теперь доли счастливой отведает, во дворце поживёт.
Вскочил Бартек в седло и утку в жёлтый клюв поцеловал. Глядь — не утка перед ним на коне сидит, а красавица, королевна прекрасная.
— Злая волшебница в утку меня обратила, а ты избавил от злых чар, — молвила королевна и поцеловала Бартека.
Поехали они в столицу и зажили припеваючи в королевском дворце. А злой король в избушке-развалюшке стал жить да дрова рубить.
Великаны и храбрый пастушок
Идёт по дороге крестьянский сын, ноги в песке вязнут, терновник ветки колючие с обочины протягивает — за одежду цепляет, а дороге конца-краю нет.
Звать крестьянского сына Павлом, а матушка Павлушей кликала.
Куда он путь держит? Почему дома не сидит?
Нет у него дома, нет своего угла, негде ему голову при клонить. Матушки давно в живых нет, а отец весной занемог и помер.
Кроме хаты убогой, ничего у отца не было: ни клочка земли, ни скотины.
Вот и пришлось Павлу хату продать, крова лишиться и на вырученные деньги отца похоронить. Ведь за всё платить надо: гробовщику — за гроб, могильщику — за могилу, ксендзу — за отходную молитву, служке за то, что землю святой водой окропил, звонарю — за звон погребальный.
Что за хату выручил — за похороны заплатил. И всё-то его богатство — десять пальцев, с этими помощниками и отправился он работу по свету искать.
Вот дошёл он до перекрёстка, в какую сторону сворачивать, не знает. Сиротский хлеб везде горек. Постоял-постоял и надумал в город Ополье идти. Там князь, говорят, богатый.
У князей да графов, известно, полей, пастбищ, лугов столько, что ни за день, ни за два не обойдёшь, а волов, овец, коз, гончих псов — не счесть! Вот и нужны им пахари, пастухи да псари.
«Авось и для меня там работа найдётся», — решил Павел и свернул на дорогу, что в Ополье вела.
Долго ли, коротко ли он шёл и в высокую стену городскую упёрся.
Повезло ему. Нанялся он в подпаски, овец с ягнятами пасти.
На другой день, чуть только солнышко взошло, вывел его старый пастух на луговину, что к густому тёмному лесу спускалась, и говорит:
— Паси овец на лугу, до самой речки гоняй, а в лес смотри не пускай.
— Почему? — спрашивает Павел.
Нахмурился пастух, на лес с опаской поглядел и говорит:
— В лесу три великана живут. Меньшо́й до верхушки мачтовой ели рукой достаёт. Старшо́му самая высокая сосна по пояс. Нас, людей, великаны лютой ненавистью ненавидят. Увидят в лесу овец, поймают тебя и вместе с овцами, как букашек, растопчут — и следа не останется. Смотри в лес не ходи!
Вот высохла роса, и погнал Павел овец на пастбище. И, как пастух велел, в лес не заходит, по краешку пасёт. В лесу трава — по пояс, сочная, густая, а на пастбище — чахлая, солнцем выжженная, скотом вытоптанная. А под соснами — земляники, будто кто полное лукошко красных бус рассыпал.
День проходит, другой…
Пасёт Павел овец на лугу, но трава сочная и земляника красная так и манят его в лес. Вот и думает он: «Далеко в лес овец не погоню, а с краю, на опушке пускай себе попасутся, сочной травы вволю поедят. А я земляникой полакомлюсь».
Погнал он своё стадо в лес. Овцы сочной травы вволю наелись, даже бока у них раздулись.
Стало солнце к закату клониться, Павел стадо в овчарню пригнал, а старый пастух и говорит:
— Уж не в лесу ли ты, сынок, овец пас? Больно бока у них круглые.
— Да нет… — не признаётся Павел. — В низине пас, возле речки.
Один раз сошло с рук, осмелел подпасок и перестал густого леса бояться. Каждый день пасёт там овец, каждый день всё дальше и дальше в лес заходит. И ни разу великанов не повстречал, а овцы возвращаются вечером, словно бочки, толстые.
«Небось выдумал старик про великанов. — думает крестьянский сын. — Неделю уже по лесу хожу, а о них ни слуху ни духу».
И осмелел подпасок ещё больше.
Проходит неделя, другая…
Вот зашёл он как-то со своими овечками подальше в лес. А там на поляне старый дуб растёт, вершиной в облака упирается, корни на сто вёрст в земле раскинул, ветками красное солнце закрывает. Зашелестит листьями — по лесу шум идёт, будто море разбушевалось.
Овцы вокруг дуба пасутся, а Павел в тени сидит и горстями землянику ест. Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер, дуб ветвями закачал, листьями зашелестел, словно песню запел.
Заслушался Павел. А шелест и впрямь в слова складывается, в песню выливается:
Павлуш-ш-ша… Павлуш-ш-ша.Навостри-ка ушиИ тихонько слушайВещий голос мой,Вещий голос мой.Прихватив лопату,Приходи сюда тыВ темноте ночной,В темноте ночной,И поглубже ямуПодо мною прямо,Не робея, рой,Не робея, рой.Знай отныне тайну —Меч необычайныйСпрятан подо мной,Спрятан подо мной.Долго под камнями,Оплетён корнями,Он хранился там,Он хранился там.Этот меч разящий,Пламенем горящий,Я тебе отдам,Я тебе отдам.Кто тот меч достанет,Самым сильным станет,Кто мечом тем рубит,Великанов губит.Рой порой ночноюЯму подо мною,Но всё делай сам,Но всё делай сам.Этот меч разящий,Пламенем горящий,Я тебе отдам,Я тебе отдам.Павлуш-ш-ша… Павлуш-ш-ша.
Павла холодный пот прошиб. Значит, старый пастух не выдумал про великанов!
Глянул он направо, глянул налево и поскорей овец из леса погнал.
«Надо тёмной, безлунной ночки дождаться», — подумал подпасок и стал ждать.
А ждать пришлось долго: на небе ярко светила полная луна. Но вот стала она всходить всё позже и позже и, как серебряный шар, медленно перекатывалась с востока на запад. Наконец она начала худеть. Вот пропал у неё правый бок, словно его кто откусил. Худела-худела луна и превратилась в тоненький серпик, а потом и вовсе исчезла.
Высоко на небе мерцают звёзды, а на земле темно.
«Пора», — решил подпасок, выскользнул потихоньку из овчарни и к тёмному лесу зашагал.
По знакомой дороге, по открытой луговине шагал смело, а в лес вошёл, боязно стало. Каждое дерево притаившимся великаном кажется. Съёжился Павел, от пенька к пеньку крадётся, а у самого душа в пятки ушла… Что это — ель или нога злого великана? А это — корень из земли торчит или пудовый сапожище, который поднимется, и раздавит его, как букашку?
В лесу темно и тихо, будто всё вымерло, будто никогда солнце не взойдёт.
Сердце у Павла колотится — вот-вот из груди выскочит, ноги подгибаются, а он крадётся, за деревья хоронится. Весь в испарине добрался Павел до старого дуба, что одиноко посреди поляны рос.
И тут страх как рукой сняло. Словно дуб заступится за него, в обиду не даст. Выпрямился Павел, на руки поплевал и давай землю копать. Работа спорится. Видно, дуб корни в бок убирает, чтобы не мешали.
Выкопал Павел яму глубиной в пол человеческого роста, смотрит — сверкнуло что-то. Копнул раз-другой — из-под земли рукоять меча показалась.
Ухватился за неё Павел двумя руками, ногами в землю упёрся, поднатужился и вытащил огненный меч.
В лесу светло сделалось, будто солнышко выглянуло. Золотыми колоннами заблистали стволы деревьев. Кусты алым пламенем вспыхнули, листья осины затрепетали, замерцали, будто золотой дождь пошёл. А старый дуб закачал ветвями и тихо зашелестел:
Кто мечом тем рубит,Великанов губит.
Павел прикрыл меч полой сермяги и к опушке заторопился. Не узнать парня: идёт, не гнётся, не спотыкается. Смело вокруг поглядывает да покрикивает дерзко:
— Ну-ка выходи, силой хочу с тобой помериться!
Меч сквозь дырки светит, и по земле за Павлом золотая дорожка бежит.
На другой день пригнал Павел овец на поляну. Под дубом сидит, меч в руке крепко сжимает и по сторонам озирается.
Мало ли, много времени прошло, чует подпасок: земля заколебалась, загудела — не иначе великан к дубу спешит. Так и есть! Видит Павлуша: две высоченные сосны через лесную чащу перешагивают, прямо к нему идут.
Только не сосны это, а ноги великаньи.
Вышел великан на поляну — голова выше дуба, глазищи с луну — да как гаркнет зычным голосом: