Елена Ланецкая - Одолень-трава
— Чудесно, Машенька! А тебя?
— Тамара, — отвечала вторая, с бирюзовыми глазами.
— Ну, вот и знакомы… Так, Маша, значит начнем с тебя. Скажи мне, где и когда ты родилась, назови год, месяц, число и час рождения. А если не помнишь часа, то хотя бы — утром или вечером…
Марина взяла с рояля довольно странную колоду карт. Там не было ни дам, ни королей, а нарисованы были какие-то весьма необычные для карт картинки. Тут были и Луна, и Солнце, а на одной Маша, содрогнувшись, заметила Смерть с косой. Марина перетасовала колоду и положила на столик перед диваном со словами: «Не таи от меня ничего и не бойся, я тебе помогу, расскажу и что было с тобой, и что будет, и суженого покажу, и все про него нагадаю, а если хочешь — приворожу… Ты не пугайся только, откройся мне. Если враг какой у тебя — и этому горю поможем, отведем твоего врага, да так сделаем, что вся жизнь ему с овчинку покажется…»
Марина говорила быстро, слегка картавила, пробуравливая Машу темными своими зрачками. И Маша никак не могла заглянуть ей в глаза — разбегались они.
— Нонна сказала, что вы и лечите… — повернулась к ним Тамара, которая стояла перед книжными полками и рассеянно скользила взглядом по корешкам книг. Ни имен писателей, ни названий таких ей до сих пор не встречалось. Погладив черную полированную крышку рояля, она машинально приоткрыла ее и, вскрикнув от омерзения, тут же отдернула руку… На клавишах кишели тараканы! Крышка со стуком захлопнулась.
— Что хватаешь? Не трогай, чего не дозволено! — прикрикнула разгневанная Марина. И тотчас успокоившись, протянула насмешливо: — И-и-ишь, какая брезгливая! Так, говоришь, Нонна сказала… Могу и вылечить. Что тебя беспокоит? А, впрочем, не говори, я сама вижу. Горло у тебя слабое, частые ангины, головка побаливает, так? — Тамара кивнула. — Ну вот! Да и хронический бронхит у нас, девуля, имеется. Куришь, небось? Ну да ты пока посиди. Марина указала на стул у двери. — А я Машей займусь. Не беспокойся, дойдет и до тебя. — И хозяйка так зыркнула на нее глазами, что Томку было потянуло тут же подняться и уйти, но бросить Машу она не хотела…
Тамара застыла на стуле, точно пригвожденная к месту чьим-то властным взглядом. Это глядела на нее, проницая насквозь, красавица с портрета напротив. На какое-то мгновенье девочке почудилось, что черное перо у нее в волосах заколыхалось, а полные губы улыбнулись какой-то ужасной оскаленной улыбкой… Томка попыталась встать, но ноги не слушались, все тело сделалось словно ватное и, не в силах оторваться от властного взгляда дамы на портрете, она потеряла всякий счет времени, слыша будто сквозь сон, как Марина гадает подружке…
Уже в сумерках, ночною порой — ведь в июне темнеет поздно, — девушки вышли из подъезда, покинув, наконец, пропыленную маринину квартиру. Они брели по Арбату, словно оглушенные, не замечая все еще бойкой торговли там и тут: всяких маечек, побрякушек, забавных игрушек и книжек на любой вкус, словом, всего того, что так приманивает юных девушек! Они не слышали ни поющих под гитару молодых людей, ни замызганного полупьяного поэта, с ожесточением выкрикивающего свои стихи перед жиденькой толпою зевак… И еще многого другого не видели и не слышали девочки — будто кто высосал из них все соки, вытянул силы и самую душу…
Отяжелевшие, больные, брели подружки, уставясь с унылым безразличием в замусоренную мостовую, наступая на плевки и окурки. Над головами их зажглись звезды, а большая, яркая Зеленая Звезда мигала так отчаянно, будто подавала на Землю сигнал «SOS»… Но девочки сигнала того не заметили и, добредя до Арбатской площади, не посоветовавшись и толком не попрощавшись, расстались…
Машенька, побледневшая еще больше, с огромными серыми кругами вокруг наивно распахнутых глаз, шатаясь, словно вяленая рыбешка на проволоке, побрела вниз, в метро. А Томка присела на закругленный гранитный парапет около «Праги». Голова у нее раскалывалась, все болело, точно ее долго били, хотя Марина и пальцем к ней не притронулась, а только водила руками и будто разрывала что-то вокруг нее… Все-то Тамаре теперь было тошно: и Москва, куда она так рвалась из своего Воронежа, и подруга ее, и учеба, и даже тот славный юноша, который вчера на Патриарших читал ей такие замечательные стихи…
«Не хочу ничего, — подумала она, — пропади все пропадом! И домой не хочу: хватит, нашли тоже маменькину дочку. — Она и о себе сейчас думала с каким-то ожесточением. — Разве это жизнь: одно и то же, одно и то же, — а вот она жизнь!»
Томка подняла голову и взглянула на шикарных женщин, сидящих за столиками на открытом балконе «Праги». Даже сюда, к переходу, доносились сверху их голоса, смех и звон бокалов. Тамара поднялась и, не отдавая себе отчета, направилась к ресторану.
Больше ни Машу, ни Томку никто не видел — они затерялись где-то в огромной, остывающей к ночи Москве.
Глава II
Когда первый удар грома спугнул голубей, сидящих на подоконнике, Ксюн будто очнулась.
— Скучун! Ты почему пирожки не ешь? Вкусные… — Она огляделась: Скучуна в ее комнате не было. Урч, Кукой и Кутора уплетали теплые пирожки за обе щеки, а пушистый ее дружочек… Как же могла она проглядеть его?..
Ксюн в отчаянье кинулась к окну. Крупные редкие капли ударяли по листьям и цветам как по клавишам; вот невидимый дирижер взмахнул палочкой — и мощные потоки дождя обрушились на землю. Молнии, полыхавшие одна за другой, подсвечивали двор, словно театральные софиты… Началась самая настоящая симфония дождя!
— Урч, Кутора, его здесь нет!
— Как нет?! Кого нет?! — все тут же перестали жевать, а Кукой так и застыл с полуоткрытым ртом, из которого выглядывал пирожок… Старый Урч мигом сориентировался и, проглотив кусок, заявил:
— Так! Все ясно! Он удрал на поиски места, указанного на карте! Надо было мне, старому, следить за ним, да получше… Но теперь уж не воротишь. Ксюн, поскорее разыщи Скучуна; Бог весть что с ним может случиться, а ты все же как-никак знаешь город…
— Да, уже бегу! — Ксюн наскоро, путаясь в рукавах, напялила кофточку. — Это я, дуреха, недоглядела. Теперь-то ясно, что он только и думал, как бы поскорее сбежать из дому в то потайное место! Но зато я знаю где его искать спасибо бабушке! Сидите тихо и ждите нас. Без Скучуна не вернусь… — и она исчезла за окном в шуме дождя.
Когда Ксюн отыскала угол улицы Качалова и Алексея Толстого, на ней сухой нитки не оставалось. Но она словно не замечала этого. Тучи, летящие над головой, казалось, торопили ее и указывали путь. И когда сквозь дождливый туман Ксюн увидела бело-розовый особняк с орхидеями, она ни секунды не сомневалась, что именно это место искал Скучун, и он, конечно же, здесь!
Спустя три минуты Ксюн уже склонялась над своим пушистым другом, который, лежа на прохладном полу, улыбался во сне…
— Скучунушка, мой хороший, проснись, это я! — Ксюн ласково шебуршила густую зеленую шерстку. Капли дождя, пропитавшего ее одежду и волосы, скатывались ему на мордочку, и Скучун, все еще улыбаясь, открыл глаза.
— Ксюн, как хорошо, что ты здесь! Посмотри вокруг… какая сказка! Ой, да ты вся мокрая! Простудишься, надо скорее переодеться…
— Это потом, все потом, расскажи мне скорее, что тут с тобой произошло… Ты какой-то совсем другой, будто светишься!
— Сейчас я все тебе расскажу. Вот, послушай: С тобою в Москве повстречавшись, Мы в тайный отправились путь, Мечтали о цели желанной На лик Красоты взглянуть…
— Что это? Боже мой, Скучун, ты заговорил стихами, как это здорово!
Земные завесы скрывают Ее зачарованный лик… Никто в целом мире не знает…
— Скучун, сюда идут! — перебила его Ксюн. Не отрываясь от широко раскрытых, будто изумленных глаз Скучуна, читавшего стихи нараспев, вдруг услыхала она чьи-то шаги. Это появились служители музея Максима Горького, размещенного в особняке. Рабочий день начался, смотрители разошлись по своим местам. Наших героев могли обнаружить, и Ксюн увлекла Скучуна к выходу во внутренний двор.
И все же их заметили… Молодая женщина, вся в сиреневом, с добрыми, чуть печальными глазами увидела девочку, которая вела мимо застывшей волною лестницы маленькое пушистое существо. Его наэлектризованная шерстка потрескивала, глаза сияли, и громко, восторженно, радостно это неведомое существо читало стихи человеческим голосом! Девочка была совершенно мокрая, и по полу за ней тянулась влажная, грязноватая дорожка. Милая Наталья Алексеевна — сиреневая хозяйка особняка — ничего никому не сказала. Она только покачала головой, взяла тряпку и быстро вытерла следы. И больше странных посетителей никто не увидел… А Тамара Алексеевна любила этот сказочный дом и хорошо знала, что здесь может произойти все что угодно…
Скучун, казалось, ничего не замечал вокруг. Он все еще был словно в трансе…
К победе душой устремляйтесь Спасайте больную Москву! Заветный свой путь загадайте И сбудется он наяву! В шкатулке — пути указанье…
