Серафима Власова - Клинок Уреньги
Когда же ночь опять пришла, загремели пики, и дреколья, и луки. Люди Щелкана были уже наготове.
Рядом с ним скакала на своем, как пена, белом коне Сулея, верным товарищем Щелкана, потом Козьма Серьга, а за ним все остальные.
На другой день к вечеру, когда одна дорога с гор в степь пошла, а другая все выше и выше в горах подниматься начала, Щелкан наскочил на засаду Кудаша.
Под шум бурлящего на перекатах Уя с визгом, криками лавиной из-за горы напали Кудашевы конники на Щелканову ватагу.
Вот уж была отрезана Сулея от Щелкана. Он отбивался, как мог. Кудаш кинулся за Сулеей: она медленно отступала.
А куда? Ведь со всех сторон ползли враги, и только за ее спиной, где-то там, в пропасти, кипел Уй, да небо над головой синело.
Коршунами сомкнулись враги вокруг Сулеи. Вот они совсем близко, и впереди других — Кудаш. А там, за стеной врагов, Щелканова ватага перешла в наступление. Это хорошо видела Сулея.
Но вдруг Кудаш соскочил с коня и пешим кинулся на Сулею.
Видать, живьем хотел он ее взять, но в это время Сулея, собрав все силы, пнула ногой Кудаша в лицо.
У него в руке сверкнула пика. Сверкнула раз, другой, и конь под Сулеей вместе с ней пропал в ущелье.
Не обнял своей Алены и Щелкан. Один конь домой воротился. И с той поры место, где девушка погибла, Сулеей зовется, а ватажники Щелкана — как Козьма Серьга или отчаянная голова Иван Мизень, или Валей, храбрец из храбрецов, спасшиеся от кудашевых конников, — рассказывали людям о гибели Сулеи и Щелкана.
А что же стало с Юлтаем?
Чудом удалось ему спастись от смерти. Лучники — недруги Кудаша — выкрали его из ямы, где должен был он умереть голодной смертью, спрятали в таком месте, что даже материнскому глазу не найти. Степные ветры и снадобья из ароматных трав вернули ему силы.
Когда же зажили его раны, то родная мать бы не признала своего сына, батыря Юлтая, в старике с покрытой словно снегом головой.
Говорят, с тех пор он ходил по аулам и людям песни пел про Сулею и брата Щелкана.
Когда же отпелось его сердце, он сыновьям Щелкана эти песни передал.
Давным-давно безымянное озеро, возле которого жил Щелкан, Щелкунским люди называют, а пещера, в которой лежат чудские клады, и теперь не одну тайну ушедших поколений хранит...
Увильдинская легенда
Там, где шумит голубая волна Увильды и ветер по соснам гуляет, свою бесконечную песню поет, родилась эта легенда.
В те поры спал наш Урал, как могучий богатырь-великан. Не будили его гудки паровозов, не дымили заводские трубы, не сверкали огни больших городов, трактора на полях не гуляли.
Тихо было в горах, безлюдно в степях, только воды рек и озер неумолкно шумели. Травы цвели, птицы в лесах гнезда вили.
Мало было людей в те годы у нас на Урале. А кто и жил, тот свету не видел.
Не было в те времена озера Увильды — большой чаши с хрустальной и чистой водой, только речка в логу между гор пробивалась. С косогоров бежали ручьи, но тут же в земле прятались...
На берегу реки землянка стояла, в горе на отшибе. Жил в землянке рыбак-охотник старик Абдрахмат вместе с дочкой своей — красавицей Саймой.
Полевым цветком Сайма росла. Рано утром она просыпалась. Студеной водой умывалась. Варила уху, диким медом лакомилась и за работу бралась.
В верстах же в десяти от избы, на высокой скале у реки, каменный дворец возвышался. Белым мрамором был выложен он. В окнах слюда мерцала. Вокруг дворца стража стояла. От заката и до восхода его дворец охраняла.
Жил во дворце старый жестокий мурза — верный слуга хана — Карым. Большие богатства он имел, на много верст кругом его земли лежали. В горах рабы самоцветы искали.
Верстах в тридцати от Карымова дворца дорога проходила. Новгородские гости шли по этой дороге. В теплые страны они свои товары продавали. Обратно разные ткани, шелка и вина везли.
Не раз Карым с ватагой своих воинов и слуг на купцов нападал, все их богатства отбирал.
Боялись люди Карыма, шайтаном его называли. Страх он на всех нагонял своим видом. На себя работать заставлял.
Был он высокого роста, с маленькой головой и глазами удава. Без блеска, зеленые, они не мигали, а холодом обдавали. Никогда никого не жалел Карым. Не знало его змеиное сердце страданий людских, счастья матерей, радостей юности мятежной.
И вот однажды Карым заскучал, надоели ему богатства и жены, кони и редкие вина...
Узнал сам хан про Карымову грусть. Велел подарок ему снарядить, как говорят, для утешения и развлечения. Знал хан цену Карыму, верным псом служил Карым хану.
Хитрый хан догадался, чем можно змею отогреть. Не золота и самоцветных камней надо было Карыму. Не табуны лошадей — степных скакунов самых проворных. Надо было Карыму в сердце огонь развести, чтоб забилось оно сильней. А что больше песни сердца людей согревает?
Приказал хан мурзам своим выбрать из полоненных с вольных степей ковыльных морей певцов самых отменных. Пал ханский выбор на двух гусляров-певцов — Петро и Грицько да девушку Алену.
Одной тяжелой цепью всех их связали и отправили во дворец к Карыму. Было это весной. Трава в полях зеленела, весеннее небо голубело. С гор бежали ручьи, птицы пели в лесах. Оттого пуще прежнего злился Карым, злобой кипел, тоской исходил.
Как-то раз сидел Карым, как шайтан, окруженный стражей. Вдруг раскрылись дворцовые двери, вошел посланец самого хана. Оживился Карым. Ханский подарок велел принять. Сняли карымовы слуги цепи с полоненных. Тут же дали им гусли и заставили петь, хоть певцы от усталости с ног валились.
На мягких подушках расселись жены Карыма, под балдахином из золотой парчи разлеглись ханские гости.
Первым ударил по струнам Петро, запел за ним красавец Грицько, а за ним соловьем залилась Алена, хотя слеза у нее с песней мешалась.
Доволен остался ханским подарком Карым. С большими дарами послов он отпустил, а потом часто стал слушать русскую песню, что широкой волной неслась по горам и лесам.
Нелегко было жить полоненным в неволи. Тоска и злоба на Карыма им сердца жгла. Больше всех сохла Алена... Оттого, видать, нет-нет да и прибежит к Сайме она. Верность в дружбе у Саймы почуяла девка.
Научила Алена подругу про волю песни петь, недругов-визирей ненавидеть.
Да что и говорить. Не девка Алена была, а сам жемчуг накатный иль алмаз голубой. Высокая, статная, с гордой осанкой и тяжелой русой косой.
Не болтлива, степенная, а когда говорила, то будто слово каждое дарила.
— Не по времени ты, Алена, на свет родилась. Тебе бы парнем быть, атаманом ватажным, на лихом коне скакать, с матушки-земли врагов гнать, — говорили ей не раз Петро и Грицько, а она им в шутку отвечала:
— Бой красен мужеством, а приятель-—дружеством. Што бы я делала одна — без вашей подмоги?
Когда же Карым отпускал Петро и Грицько за ворота дворца на дальние горы поглядеть, вольным ветром освежить себя, приходили друзья к избе Абдрахмата. Садились возле реки и пели печальные песни.
Пели они про чудесные бескрайние степи, про ясное солнце и дальний курган. Про любовь, как жар-птицу, что в сердца людей залетает и к свободе зовет.
Один раз, когда все кругом уснуло, ночь пришла в леса и горы, замигала дальняя звезда, сидели все четверо у костра, пригорюнились. Не пелось друзьям в ту ночь. Устали шибко на работе. В горах били руду, самоцветы искали, в студеной воде стояли.
Не спалось в ту ночь и Карыму. Душно было кругом. Над горами где-то далеко небо молниями озарялось.
Пошел Карым со стражей своей на берег реки, людской разговор услыхав... Подошел. Не успел Грицько ветку в костер бросить, как отблеск от огня заиграл на клинках карымовой стражи.
От злости согнулся Карым. Змеей зашипел на полоненных. За то, что без спроса ушли они, да еще ночью, без карымовой воли. Приказал он всех четверых на цепь посадить в подземелье. Хотел он плетью Алену стегнуть, но вдруг плеть сама опустилась в руке Карыма.
Замер на месте он, как бывает с удавом, если его кто заворожит. Не смог больше Карым плеть поднять, глаз отвести.
Подошел он ближе и увидел перед собой Сайму. Ее черные кудри вокруг лица волной лежали, взгляд злобой горел.
Распрямился Карым, крикнул слуг, но потерял он силу свою. Усмирила Сайма змею, но зато на себя большое накликала горе.
С той поры лишился покоя вовсе Карым. Чаще стал он заставлять петь полоненных. А потом как-то раз в дальней горе напали на Сайму карымовы слуги. Билась, кричала она. Отца Абдрахмата звала. Да разве в горах дозовешься?
Притащили слуги почти мертвой ее во дворец и женам Карыма отдали. Обрядили жены ее в белый атласный бешмет. В отороченную соболем шапку кудри спрятали. На ножки атласные сапожки надели, шею монистом драгоценным украсили и повели к Карыму.
На пушистых коврах сидел Карым, ожидая Сайму. Вокруг него визири стояли. Ввели Сайму. Будто звезда с неба опустилась и, как говорят, девицей оборотилась.
Вскочил с ковров Карым, кинулся к Сайме и только было хотел ее схватить, как раздался топот копыт. Не успели визири и Карым к окнам подойти — ханские гости входили в двери. Будто дождем смыло карымовых жен. Вышли и слуги. Подал Карыму посол грамоту хана. Начал он беседу с послами. А потом — не успели в небе звезды погаснуть и утренняя заря над горами подняться — загремели ворота и мост. Карым помчался в набеги.
