Многоножка - Вячеслав Береснев
Именно поэтому Тамара и решила рассказать про «скрытый смысл». Решила… но по какой-то причине заговорила совсем о другом. Заговорила медленно, но на удивление осознанно подбирая слова, будто бы внутри её головы они уже когда-то были.
— Есть… такое слово, которое звучит как «цубасано». Оно японское. Оно означает очень сложную вещь. Как бы тебе это объяснить. Это когда тебе… одному тебе совершенно наплевать на что-то, о чём другие очень сильно заботятся. То есть, ты видишь, как люди с этим носятся, и думаешь: ну и ладно. И ничего не чувствуешь. И при этом тебе не плевать на что-то или на кого-то ещё — на вещь или человека, про которого никто и не думает даже. «Цубасано» — это, наверное, то ощущение, когда ты понимаешь, насколько твои интересы разнятся с интересами кого-то другого. Будто бы пропасть открываешь, и тебе грустно, что она есть. И кажется, что, если бы её не было — люди гораздо легче находили бы общий язык.
— Что-то я не совсем вкуриваю, — вздохнул Егор. — Можешь понятнее объяснять?
Разговор происходил в комнате. На кухне за стеной закипал чайник. Тамара совсем не сердилась на брата за то, что такие неожиданные слова он не воспринимает всерьёз. Отчасти, может, это и было «цубасано»?
— Понимаешь, это вот то самое чувство, когда ты говоришь кому-то: «какой здоровский мультик! Он просто класс!» А человек тебе: «ну ладно, наверное, да, но смотреть я его не буду». Это и есть «цубасано». Когда ты чувствуешь, что не в состоянии задеть человека чем-то, что тебе дорого, а он не в состоянии этого оценить. И с этим ничего не сделаешь, потому что вы все разные. Или когда… когда ты говоришь кому-то: «смотрите, он неплохой человек!» А все тебе в ответ твердят, что плохой. А объяснить ты никому не можешь, потому что тебе не верят.
— И часто у тебя такое?
— Ещё как! Я, к примеру, верю, что когда-нибудь смогу ходить и без Стикера. Мне просто нужно найти способ, и тогда мы с ним… разорвём контракт. А мне все говорят, что я инвалид, что ноги нужно беречь, что три месяца осталось, и на сцене играть не смогу, и бла-бла-бла… Но сейчас не об этом. В общем… Мы с Ромкой познакомились во дворе, тут недалеко. Он разбивал какую-то клавиатуру, которую ему подарили, а он её не хотел, и кнопки летели во все стороны, как… брызги. И мне стало так её жалко. Я подошла и остановила его. Сказала, что так не надо. Тогда он меня назвал чокнутой, но с тех пор мы и… подружились?
За окном медленно сгущались весенние сумерки. Егор внимательно слушал свою сестру.
— В общем, чем дальше я его узнавала, тем больше понимала, что он ведь неплохой человек. Даже хороший. Просто ему запудрили с детства мозги, внушили, что он плохой, потому что у него неприятная фамилия. И он решил соответствовать. Чтобы… мстить миру за то, что он с ним сделал, как бы это ни звучало. И я его прекрасно понимаю. Когда тебе делают больно — первое, что тебе хочется, так это сделать кому-то ещё больнее. Отреагировать. Чтобы кто-то понял, как тебе больно. Отчасти для этого Ромка и творил пакости: пытался «Звезду Народов» распилить, испортил граффити… Понимаешь, это странно, и я не оправдываю, но в каждом его поступке есть не просто смысл, а причина… И если в ней разобраться, то получится, что он ничуть не хуже других людей. Но разбираться-то никто не хочет. Легче просто взять первое попавшееся, и из этого сделать ярлык! А мне… мне так не легче. Потому что я его чувствую. Рома стал мне другом. Не потому что мы суперски понимаем друг друга, и не почему-то ещё. А просто потому что. И я чувствую, что он думает так же.
— Окей, с долгим предисловием покончили, — устало потёр глаза Егор. — Что сегодня-то произошло?
— Дело в том, что… Он испортил то граффити, которое мы сегодня видели, и в этот момент я ему помогала.
— Чего?!
— Ну, не то, чтобы прямо помогала! Я просто напросилась с ним и… стояла рядом. Мне тогда не казалось это чем-то преступным. Но теперь я узнала, что это один мальчик нарисовал. Он чем-то тяжело болел и… и сегодня та девушка сказала, что он умер в больнице. Она учится в нашей школе, Даша зовут. Она знала, что это были мы с Ромкой. И, видимо… не знаю. Видимо, дружила с тем художником.
— И из-за этого краской тебя поливать?
— Я заслужила это, понимаешь? — со слезами на глазах спросила Тамара, сжимая в руках взятый за ствол Стикер. — А Ромка… он бы тоже извинился перед ней, я уверена. Но он не смог сегодня прийти, потому что в больнице, — она тяжело выдохнула, содрогнувшись плечами, и шмыгнула. — Ты прости, Егор. Не надо было деньги на меня тратить.
— Да хватит уже!!!
Тамара повернула голову. Егор смотрел на неё почти что зло.
— Что ты тут развела?! Какие-то «цубасано», какие-то «заслужила»… Что за хрень?! Тебя что, головой уронили?! Ладно, с Твариным дружить — дело твоё, влезать не стану. Но гордость-то твоя где?! С каких пор ты позволяешь каким-то тупым девахам втаптывать тебя в грязь? «Заслужила»?! Как бы не так!
— Но я ведь…
— Даже если ты была виновата — ты извинилась. А то, что эта мымра вылила на тебя краску — это бредятина, и это не нормально, и это точно не то, что моя сестра могла заслужить. Будь бы она парнем, я бы ей врезал за подобную хрень. Одежда, блин, вообще-то не бесплатная, она хоть в курсе?! Так что не смей себя убеждать, что ты это заслужила! Ты — Тамара Суржикова, ты заслуживаешь только лучшего! Ну-ка нос задери! Да, вот так! И сопли вытри!
— Да я ж болею…
