Д.О.П. (Департамент Особых Проектов) - Борис Борисович Батыршин
Наталья снова улыбнулась – на этот раз сочувственно, уловив, похоже, её страхи.
– Тогда позвольте порекомендовать вам Семёна. Лишним он не будет, уверяю вас….
Она обернулась к двери в комнату-арсенал.
– Семён, как ты, согласен?
А то, как же, Натальгеоргивна! – парень снова возник на пороге. В правой руке он держал моток ремней, из которого торчала рукоятка револьвера, а в левой – неуместная здесь плоская чёрная коробочка УКВ-рации. – Оченно благодарен буду, если барышня меня с собой возьмут. Не подведу, как Бог свят!
И истово перекрестился, ухитрившись не выпустить при этом из рук оружейной сбруи.
– Тогда решено. – кивнула Наталья Георгиевна. – Отправляйтесь, Алиса, дорогуша. Семёна можете оставить при себе до самой вашей… – она снова замялась, – …экскурсии. Пригодится, да и связь с нашей конторой у вас будет – и по рации, и сбегает, если что…
Алиса снова кивнула и вслед за провожатым, на ходу напяливавшим под поддёвку наплечную кобуру, направилась к выходу.
V
Москва,
Площадь трёх вокзалов.
Апрель, 1888 г.
Пролётка протарахтела по брусчатке Каланчёвской улицы, свернула, оставив справа здание Рязанского вокзала[2], и выкатилась на площадь. В этот час здесь было не протолкнуться: среди извозчичьих пролёток и телег ломовиков плыли, подобно пароходам в гуще рыбацких лодчонок, вагончики недавно пущенной до Сокольников конки. Шум, гам, ругань – то весёлая, то озлобленная. Экипажи сцепляются осями, озлобившиеся кучера то хватаются за вожжи, растаскивать, то слезают с облучка и суют виновнику столкновения кулачищем в физиономию, встречая столь же тёплый приём. Лошади ржут, храпят, кусаются, между телегами шныряют мальчишки, стреляя по сторонам острыми глазёнками. Несутся с разных сторон трели свистков – городовые вносят свою лепту на площади столпотворение. Московские пробки, версия 1888 года.
– Вам к самому Николаевскому, барин? – Извозчик, бородатый дядька в подбитом ватой кафтане и четырёхугольной высокой шапке, отороченной заячьим мехом, повернулся к пассажиру. – Я к чему: ежели, значить, торопитесь – лучше бы вам пешочком прогуляться, а то мы тут д-оолгонько телепениться будем. Сами видите, какой Содом с Гоморрою!
Геннадий сунул извозчику горсть медяков и сошёл с пролётки. Предстояло миновать площадь, не угодив при этом под конские копыта – желательно, не вступив по дороге в изгаженный навозной жижей апрельский снег или россыпь конских яблок. Появляться в заляпанных дрянью туфлях в ресторане Николаевского вокзала, по праву считающемся одним из лучших заведений Первопрестольной, ему не хотелось.
Правила конспирации, которые Геннадий не уставал вдалбливать своим соратникам, предписывали по возможности избегать подобных мест массовых скоплений людей. В особенности – вокзалов, где и полицейские агенты работают, и жандармские филёры, и это помимо карманников и жуликов всех мастей, тоже способных создать массу ненужных проблем.
Но сегодня приходилось рисковать. В полученном накануне послании было ясно указано место, и не явиться на эту встречу Геннадий не мог. Риск, конечно, немалый, и единственное, что он мог сделать – принять все мыслимые меры предосторожности. Для этого Геннадий предварительно два часа кружил по городу, менял извозчиков, пересаживался на конку, дважды заходил в питейные заведения, пока не убедился в отсутствии слежки.
Неизвестно, кого сейчас стоит опасаться сильнее – жандармских шпиков или собственных сторонников? Те ведь не забыли, чем закончилось недолгое сотрудничество с авантюристом по имени Стрейкер: подставой, перестрелкой, гибелью одного из боевиков-радикалов, а под конец – поспешным бегством бельгийца в сопровождении другой предательницы, Вероники Клеймёновой. Кое-кто до сих пор полагал, что последующий провал покушения на императора, как и неудача московской вылазки, целиком на совести Стрейкера и его пассии…
Сам Геннадий, однако, подобных иллюзий не питал. Да, в своё время он с удовольствием пустил бы бельгийцу пулю в лоб – но с тех пор немало воды утекло и слишком многое успело перемениться. Несколько месяцев назад эмиссар Стрейкера вышел на Геннадия и предложил сотрудничество, намекнув, что представляет некую весьма серьёзную организацию. Ответа на вопрос – «какую именно?» – не последовало, но по некоторым недомолвкам Геннадий догадался, что речь идёт о британской разведке. Судя по всему, Стрейкер снова вернулся в Россию, но в Москве ни разу не засветился – действовал, в-основном, в Петербурге, опекая столичные масонские и эзотерические тайные общества. Как жалел Геннадий, что не имеет возможности проследить за деятельностью бельгийца! Но все, на кого он мог рассчитывать (по большей части, это были студенты-народовольцы, причастные к мартовскому покушению на императора) давно схвачены или бежали за границу.
На сотрудничество он, конечно, согласился. А что оставалось? После катастрофического мартовского разгрома в прошлом году, у них не было ни денег, ни надёжных явок, ни связей. А «варяжский гость» с ходу выложил весьма солидную сумму, посулив ежемесячные щедрые вливания – а в перспективе и помощь в налаживании полезные контактов за границей. И не обманул – без его помощи группе ни за что не удалось бы встать на ноги и возобновить активную деятельность, пусть и в нынешних, скромных масштабах.
Сегодня предстояла очередная встреча с их «ангелом-хранителем», и можно было только гадать, случайно ли совпали два события: его появление в Москве и – возвращение Евсеина со товарищи из будущего. Геннадий в подобные совпадения не верил.
Здание Николаевского вокзала – роскошное, выстроенное из багрово-красного кирпича, обильно украшенное резьбой, лепниной и прочими атрибутами николаевского ампира, нависало над Геннадием. Справа от распахнутых дверей, откуда хлынул поток пассажиров с прибывшего петербургского почтового, угадывалось крыльцо ажурного чугунного литья – вокзальный ресторан первого класса. Он затормозил, пропуская людскую волну и, миновав вращающиеся стеклянные двери, вошёл в буфетный зал.
Здесь, в замкнутом мире особо важных персон, было пусто, тихо и чисто – разительный контраст с шумной, грязной привокзальной площадью. Повсюду крахмальная белизна скатертей, отсветы электрических светильников – модной новинки, не так давно появившейся в старой столице – играют на выпуклых боках китайских ваз и начищенных до блеска бронзовых канделябрах. Имперский стиль главной дороги, связывающей старую и новую столицы, тщился поразить приезжих своим великолепием.
– Чем могу служить, сударь? Столик? Отдельный номер?
Метрдотель, предупредительный, важный как премьер-министр, и в столь же безупречной фрачной паре, возник беззвучно, словно ниоткуда.
– Меня здесь должны ждать. – ответил Геннадий. – Господин…
Он назвал имя – вымышленное, разумеется. Они не пользовались настоящими именами. К самому Геннадию его визави при прошлых встречах обращался «герр Шелькинг».
Метрдотель отступил в сторону, сделав приглашающий жест. Геннадий направился к дальней стене, где рядом с кадкой, в которой красовался невероятных размеров фикус, его
