Николай Внуков - Рассказы
Орька положил письмо на стол.
— Все? — спросил я.
— Все. Там дальше идут подписи, — сказал он.
— Что будем делать? Все-таки пятьсот долларов.
— Очень-то нам нужны эти американские доллары, — сказал Орька.
— А фотоаппараты? — сказал я.
Орька посмотрел на меня так, что я сразу понял, какой я дурак.
— Идем к Алексею Николаевичу, — сказал он.
* * *Наша республиканская газета напечатала заметку о «Розовой Гвиане». Заметка называлась «Необычайная находка». В ней в двадцати строчках рассказывалось обо всем, что я здесь написал, и еще о том, что ученик шестого класса второй средней школы Орион Кириков подарил марку городскому краеведческому музею.
Орька купил сразу десять газет и из всех вырезал эту заметку. Одну из них он подарил мне.
УРОК ИСТОРИИ
В классе об этом по-настоящему никто не знает. Только я знаю все по порядку. Я с Борькой за одной партой сижу, а Борька в то воскресенье ходил в лес за дикой хурмой. Самая крупная хурма растет у Волчьих Ворот, за пемзовым рудником. Знаете, что такое дикая хурма? Не знаете? Ну, тогда и не объяснишь. В общем, немного похоже на грушевое повидло пополам с вареньем из облепихи.
В понедельник Борька принес в школу полные карманы хурмы и эту самую штуку. Меня-то в лес тетка не отпустила, заставила колоть дрова и убирать мусор во дворе. Она всю жизнь так: то двор подметай, то огород копай, то картошку чисти, то еще что-нибудь выдумает. Если с утра не успеешь сбежать, значит, все пропало.
В тот день на истории Владимир Николаевич рассказывал нам про походы Святослава. Слышали, как Владимир Николаевич рассказывает? Все будто в кино видишь: и красные щиты дружинников, и железные шлемы с переносьями, и тяжелые копья с наконечниками из булата. А впереди — сам Святослав. Панцирь у него тусклый, изрубленный, ручищи до плеча голые — это чтобы легче работать мечом. Как рубанет половца, так с одного раза от плеча до пояса. Вот как рассказывает Владимир Николаевич. Потом в учебник и заглядывать не надо, все само собой запоминается.
У Владимира Николаевича вместо левого глаза черная повязка и вся левая половина лица в шрамах. А волосы совсем белые, хотя он и не особенно старый. Это оттого, что он был на фронте. Однажды мы попросили его рассказать про войну, но он пожал плечами и сказал, что по программе мы до войны дойдем только в девятом классе.
— Князь Святослав спал прямо на сырой земле, накрутив на руку повод своего коня. Шлем он надевал перед самым боем, а иногда и совсем не надевал. Ел из деревянной миски, которую возил в мешке, притороченном к седлу...
И вдруг я перестал видеть Святослава и дружину, потому что Борька приподнял крышку парты, сунул руку в портфель и вынул из него здоровенную желто-бурую грушу. У меня даже слюнки потекли, потому что я знаю эти груши. Борька меня однажды угощал. Они растут у них в саду и, когда кусаешь, прямо брызгают соком.
Вынул Борька грушу из портфеля и повернулся ко мне спиной. Заслонил. Значит, один съесть хочет. Вот тебе и товарищ! Позавчера, когда я приносил семечки, я ему честно отсыпал полторы горсти и потом еще добавил немного. А он грушу один хочет съесть. Еще и заслоняет.
Я так обозлился, что ткнул Борьку кулаком в бок.
— Ты чего? — прошипел он.
— Дай откусить.
— Чего откусить? — спросил Борька.
— От груши.
— Вот чудак! — прошептал Борька. — И никакая это не груша, а граната.
— Какая граната?
— Самая настоящая. Боевая, — сказал Борька.
Я сначала даже не поверил.
— А где ты взял?
— Нашел в землянке, — сказал Борька. — В той, у Волчьих Ворот, знаешь?
Я опять не поверил:
— А ну покажи!
— Не лапай, не твоя, — сказал Борька и оттолкнул мою руку локтем.
— Врешь ты все, Борька, — сказал я. — Ту землянку я знаю, как свою комнату. Мы ее с Гришкой всю облазили. Там сейчас даже винтовочной гильзы не найти.
— Вы не нашли, а я нашел, — сказал Борька.
Вот везет человеку! Когда мы выковыривали из глинистой кручи пули на старом стрельбище, я нашел только три штуки, и то какие-то сплющенные, похожие на мелкие уродливые грибы... А Борька раскопал одиннадцать штук, тяжелых, блестящих и совершенно целехоньких, будто их только что вынули из патронов.
— Борька, — прошептал я, — дай посмотреть.
— Только уговор: не лапать, — сказал Борька и повернулся ко мне.
Граната, обросшая ржавчиной словно бурым мохом, лежала у него на ладони. И вовсе не на грушу была похожа, а на большой лимон с коркой, надрезанной аккуратными квадратами. На одном конце у нее был выступ вроде невысокого горлышка, и на этом горлышке, на железном стерженьке с дырочкой, подрагивало кольцо, совсем тонкое, перержавевшее. А сбоку к горлышку подходил плоский и тоже очень ржавый рычаг.
— Ты бы ее хоть почистил, — сказал я.
— Зачем? — удивился Борька.
— Все-таки покрасивее будет.
— Чепуха, — усмехнулся Борька. — Боевому оружию красота не нужна. Ты бы еще к ней розовую ленточку привязал.
— Нет, Борька, ленточки, конечно, не нужно. Но разве приятно стрелять из какого-нибудь ни на что не похожего пистолета? Да его в руки будет взять противно. Ты посмотри, какие красивые у нас боевые ракеты. Помнишь кино про парад на Красной площади?
— Чепуха, — сказал Борька. — Дали бы тебе, так ты бы любой пистолет взял, даже самый страшный.
— А я бы и не взял, — сказал я. — Что с ним делать в мирное время, с пистолетом-то?
— Все-таки хорошо, когда у тебя пистолет. На всякий случай, — сказал Борька.
— Ну какой такой случай может случиться? Вот ведь все люди живут без пистолетов. И неплохо живут. Без всяких случаев. Другое дело — война...
— Тебе просто завидно, — сказал Борька.
Честное слово, мне ни капельки не было завидно. Ну ни сколечко. Только обидно, что мы с Гришкой просмотрели гранату. Ведь мы в этой землянке раз двадцать были, все там перекопали.
— Подумаешь — граната! — сказал я.
Борька усмехнулся и. слегка разжав ладонь, взвесил гранату на руке.
— Тяжелая? — спросил я. — Дай подержать. Только на одну секундочку.
— Ты что, с ума сошел? — сказал Борька. — Ведь она может взорваться. Как грохнет...
— Она никогда не взорвется, — сказал я. — У нее внутри все перержавело.
— У нее внутри тол, а тол не ржавеет, — сказал Борька.
Я потрогал гранату пальцем. Холодная и шершавая. И ничего особенного. Железка железкой.
— Не взорвется... — повторил Борька. — Помнишь, как возле маслобойки нашли немецкие мины? Они там лет двадцать лежали, и ничего в них не перержавело. Когда саперы за железнодорожным переездом их взорвали, так грохнуло, что у нас в окнах чуть все стекла не полопались.
Это я помнил — как взрывали. Мы с Гришкой лазили тогда на крышу смотреть. Только ничего, кроме большого дыма, не увидели.
— Ты что с ней будешь делать?
— Еще не знаю, — сказал Борька. — Может, до лета оставлю. А может, в лесу взорву. Спрячусь за дерево — и брошу. Знаешь, как долбанет!
— А ты умеешь с ней обращаться?
— Конечно, умею! Я, наверное, тысячу всяких военных книжек прочитал. Я очень люблю про войну. Так в тех книжках про такие гранаты все по порядку написано. Смотри, как надо. Значит, сначала вот этот рычаг прижмешь, — он прижал рычажок ладонью к рубчатому корпусу гранаты, — а потом за кольцо раз!..
Кольцо выдернулось вместе со стерженьком из горлышка и осталось в Борькиных пальцах, а внутри гранаты что-то слабо щелкнуло. Я даже воздухом захлебнулся, и все в глазах у меня пожелтело и поплыло куда-то в сторону. А по спине побежала противная слабость.
— Чепуха, не бойся, — сказал Борька. — Пока не отпустишь рычаг, она не взорвется. Это рычаг боевого взвода, понял? А чеку можно вставить обратно.
Он стал засовывать стержень в отверстие в горлышке. Но стерженек почему-то не засовывался, и я увидел, что пальцы у Борьки начали дрожать, и дрожали все сильнее и сильнее. Скоро и сам он начал дрожать, да так сильно, что даже скамейка под ним заскрипела.
— П-пон-нимаешь, — сказал Борька. — Т-там эти д-дырки сдвин-нулись, и ник... ник-как...
Я не понимал, о каких дырках он говорит, но почувствовал, будто на меня наплывает какое-то душное облако, а к горлу подкатывается тошнота.
— Бо... Борька, а ч... а ч... а что же теперь делать?
— Держ-ж-жать... Р-рычаг держ-ж-жать. А то в... взорвется.
Он сжал гранату в руке с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
Теперь класс начал поворачиваться вокруг меня и слегка покачиваться, а я видел все будто из-под воды. И ноги стали какие-то мягкие, как кисель, и внутри меня все будто оторвалось от своих мест и опустилось в живот и там дрожало, как студень. И думал я только об одном: вот ведь никто, ни мальчишки, ни девчонки, ни Владимир Николаевич, не догадывается, что под крышкой парты в Борькином кулаке зажата холодная, ржавая смерть. Чуть-чуть отпустить рычаг — и она вырвется из этого железного лимона с ужасным грохотом, с дымом, с огнем, в щепки разнесет парты, высадит окна, и ты ни о чем даже не успеешь подумать... Какая она противная на вид, эта граната! Прямо смотреть не хочется. Надо же было додуматься принести ее в класс...
