Борис Раевский - У нас на дворе (рассказы)
Витька поспешно отдергивает иглу. Руки у него трясутся.
"Спокойно, спокойно", - внушает он себе.
Мокрой тряпкой осторожно протирает пластинку. Ну, как теперь? Включает проигрыватель. Железный скрежет, лязг, грохот...
- Спокойно! - вслух говорит Витька. - Главное, спокойствие...
Он несколько секунд сидит молча, закрыв глаза.
Берет иголку, осторожно водит ею по бороздкам. Может быть, удастся выколупать оттуда присохшие капли клея. Потом вдруг пугается. Бороздки ведь тоненькие, как волоски, нежные. Малейшая царапина - и каюк. Как бы совсем не загубить пластинку!
Витька чуть не плачет. Как же это?! Как он опрокинул клей? И именно на пластинку! Непонятно. Ужасно. Невозможно. Дико. Нелепо.
Чуть успокоившись, Витька решает: сам больше ни-ни. Нужен специалист. Да, специалист. Он, конечно, исправит.
Витька аккуратно заворачивает пластинку в мягкую фланель. Кладет в бельевой ящик, на самое дно, как всегда. Но передумывает. Мать может наткнуться. Нет, надо пока спрятать. Куда?
Оглядывает комнату. Залезает на стул и засовывает сверток на печку.
Витька и так подавлен. А когда представляет себе, как он скажет матери насчет пластинки, - становится совсем муторно.
И еще этот Николай Кириллович!.. Витька не мог бы точно объяснить, какая связь между испорченной пластинкой и звонком Николая Кирилловича. Но сердцем чувствует: какая-то зависимость есть.
А вдруг мать решит, что Витька со зла на нее нарочно загубил пластинку?
Ночью Витька спит плохо. В школе еле высиживает на уроках.
Очутившись дома, он снимает с печки фланелевый сверток, кладет его в портфель. Кажется, на Девятой линии есть мастерская, где клеят фарфор, хрусталь, чинят пластинки. Витька не помнит точно, где эта мастерская. Помнит лишь - маленькая витрина, склеенные чашки, рюмки, статуэтки.
Он бродит долго. Мастерская оказывается вовсе не на Девятой, а на Седьмой линии.
- Что у тебя, мальчик? - спрашивает заросший щетиной пожилой мастер в серой куртке.
Витька рассказывает про клей, осторожно разворачивает на барьере свой сверток.
- Ловко сработано! - усмехается мастер. Небрежно заматывает фланелью пластинку и сует Витьке:
- Выкинь!
- А счистить? Никак?
- Никак, - мастер поворачивается к следующему клиенту.
Витька, ошарашенный, еще несколько минут топчется возле барьера. "Что же теперь?"
- А скажите, где-нибудь еще есть мастерская? Как ваша, - робея, спрашивает он.
Мастер вздергивает брови.
- Проверочка? Пожалуйста! Прошу! На Садовой есть и на Литейном.
Витька уходит. До Садовой далеко. До Литейного еще дальше. Можно, конечно, автобусом. Шестерка - прямо до Садовой. Но Витька не хочет. Автобусы полны. Еще в сутолоке притиснут портфель. Совсем доконают. Нет уж...
Витька идет пешком. Выходит на набережную Невы, через мост, на Невский. Шагает он долго. Но вот и Садовая.
В мастерской за барьером стоит мастер. Тоже заросший, тоже в серой куртке, тоже руки в пупырышках, как куриные лапы.
Витька опять осторожно разворачивает фланель.
- Будем снимать клей, повредим звуковые каналы, - говорит мастер. Выбрось!
- А что-нибудь придумать? Нельзя? - взволнованно умоляет Витька.
- Придумать? - мастер глядит в упор. - Можно! В самом деле, зачем выбрасывать? Лучше сдай в утиль! - он хохочет, довольный своей шуткой.
У Витьки язык чешется. Сказануть бы этому остряку что-нибудь хлесткое, ядовитое. Но он сдерживается. Может быть, мастер все-таки попробует? Очень нужно...
- Нет! - мастер склоняется к верстаку.
Витька уходит. Уже вечер. И ноги гудят от долгой ходьбы. Но он все-таки идет на Литейный. Понимает, что это бессмысленно. Там, конечно, тоже скажут "в утиль", но все же идет.
Неужели он больше никогда не услышит отца? Никогда?! Он так привык к глуховатому, неторопливому, такому родному голосу. Никогда?!
Тащится он медленно, как старик. Наконец находит мастерскую. Хорошо еще, хоть успел. Вот-вот она закроется.
- Ты б еще бетоном залил, - хмуро говорит мастер.
Всё. Финиш.
Опять шагает Витька по улице. Накрапывает дождь. В асфальте расплываются мутные пятна фонарей. Уже поздно. Мать, конечно, пришла с работы. Беспокоится, наверно. Жаль, перед уходом не сообразил оставить записку. Ну, да разве знал, что так замотается?!
Народ уже схлынул с улиц, и автобусы не так забиты. Витька осторожно влезает в машину. Портфель он держит возле груди, как ребенка. Одной рукой держит, а второй защищает, чтобы не надавили.
Дома он вяло ест, быстро ложится спать. Он и в самом деле устал. Но, главное, мать не будет ставить пластинку. Побоится разбудить.
"Что же все-таки придумать? Надо же что-то придумать..."
Он вспоминает: на Невском однажды видел броскую рекламу. Ателье "Говорящее письмо". В витрине огромная, сверкающая лаком пластинка, наверно, побольше метра в диаметре. Как гигантская луна, только черная.
"Если вы хотите сохранить голос своего ребенка..."
"Вашему знакомому за тысячи километров приятно услышать вас..."
Витька ворочается в постели. Ну и что? Ну, есть такое ателье. Но ведь там записывают, а не чинят...
"Все-таки зайду", - решает он и засыпает.
Днем, после школы, он опять бережно укладывает пластинку в портфель и идет разыскивать это ателье. Спрашивает у милиционера, у прохожих.
И вот - наконец-то. Огромная черная луна на витрине.
Витька входит. Он не знает, к кому обратиться. К этому дядьке? Или к тому? Подходит к сухощавой седой женщине за столиком. Говорят, женщины добрей.
- Да-а, - сочувственно тянет она, выслушав сбивчивый Витькин рассказ. Но мы же, мальчик, только записываем...
Глядит на вмиг осунувшееся Витькино лицо.
- Чье письмо-то?
- Отца.
- А он где? На Севере? На Дальнем Востоке?
- Погиб он...
Женщина умолкает.
- Так, - наконец произносит она. - Так... Знаешь что? Зайди-ка тут неподалеку, на Фонтанку. Там мастер - Сергей Иванович. Запомнил? Сергей Иванович. Попроси. Пусть хоть как-нибудь. Чтоб только один раз прокрутить. А мы здесь - перезапишем. Понял?
Витька кивает. На душе у него становится чуть полегче. И тут только он замечает: ух, как здесь красиво! Стены отделаны полированным деревом, блестящим и скользким, как лед. Все залито светом, хотя ламп не видать. Кресла какие-то чудные, низкие. И столики тоже, как в детсаде, только круглые и ножки - растопыркой. Все это напоминает Витьке кадр из какого-то заграничного фильма.
А вот и сама студия! Дверь в нее приоткрыта. Ну и дверь! Витька думал, такие бывают только в подвалах банка, где хранится золото, или бомбоубежищах. Толстенная! Из одной такой можно пять сделать! Краешком глаза Витька заглядывает внутрь студии; стены обиты чем-то светлым, вроде клеенки, и почему-то все усеяны дырочками. Зачем? Непонятно. На столиках какие-то приборы, вроде микрофонов. Или это и есть микрофоны?
Витька вздыхает: надо идти.
Сергей Иванович оказался тощим и длинным, как гвоздь. Хмур и молчалив. Пожилой уже. Он курил и глухо, надсадно кашлял. Посмотрел на пластинку, присвистнул.
"Сейчас скажет "в утиль", - подумал Витька.
И мастер сказал:
- В утиль...
Витька едва не заплакал. Но вовремя прикусил губу.
- Вы хоть чуть-чуть, - тихо выдавил он. - Хоть немножко... А?
- Немножко? - Сергей Иванович усмехнулся, покачал головой, протянул сверток обратно мальчику.
- А тут что? - ткнул он пальцем в пластинку. - Рок-н-ролл? Буги-вуги?
- Отец, - пробормотал Витька. - Погиб он.
Сергей Иванович из-под лохматых бровей, нахмурившись, оглядел Витьку, молча развернул фланель. Освободив место на столике, стал с лупой разглядывать бороздки.
- Да, - протянул он. - Работенка!
Витька молчал.
Сергей Иванович долго изучал пластинку.
- Где погиб отец-то? - спросил он.
- Возле Зальценбурга. Он сапером был. - Витька помолчал. - А деньги вот - рубль тридцать... Но, если мало, - заторопился он, - я еще добуду.
Сергей Иванович маленькой мягкой щеточкой неторопливо чистил пластинку. С лупой, зажатой в глазу, со щеточкой в руке, он походил на часовщика.
- Так, - сказал Сергей Иванович. - Значит, достанешь деньги? А откуда?
Витька насупился.
- У матери свистнешь? - подсказал Сергей Иванович. - Или коньки загонишь?
- Я не свистну, - сказал Витька. - Я добуду...
Сергей Иванович, разговаривая, продолжал чистить пластинку.
- Под Зальценбургом есть маленький городишко, забыл название, негромко сказал он. - Смешной городок. Все домики разноцветные, с острыми крышами, как игрушечные. И тротуары из желтых кирпичиков, тоже как игрушечные. И флюгера на крышах - тоже игрушки. Тут тебе и Дюймовочка, и Золушка, и Кот в сапогах, и Красная Шапочка. Но больше всего деревянных человечков - Буратино. На крышах, на окнах, на дверях...
- А знаете, - вдруг некстати сказал Витька. - Я родился восемнадцатого апреля. В сорок пятом. В тот самый день, когда погиб мой отец...
