Николай Печерский - Красный вагон
Долго молол Глеб языком.
Посадив волчонка, которого они поймали с Колькой Пуховым, на цепь, Глеб взял ружье отца и отправился выслеживать медведя.
Медведь этот был не простой, а ученый. Он сбежал из иркутского цирка и с тех пор промышлял в селах нахальным разбойным делом.
В одном месте он унес прямо со стола два килограмма ветчиннорубленной колбасы, в другом — неизвестно зачем спер корыто с бельем, в третьем...
Захлебываясь от нахлынувших на него воспоминаний и перескакивая с одного на другое, Глеб зарядил ружье картечью, прицелился в медведя, но тут, в эту самую решительную и ответственную минуту, лесной объездчик поднялся и сказал:
— Ну, парень, хватит. У меня сейчас времени нет. Айда, домой вас провожу.
Лесной объездчик прошел с Варей и Глебом минут пятнадцать — двадцать и вывел их прямехонько к реке. К той самой реке, откуда они начали знаменитые розыски Зины-Зинули.
Объездчик простился с Варей, пожал руку Глебу и очень душевно и искренне сказал:
— Ну, Глеб, до свиданья. Когда будешь снимать шкуру с медведя, позови. Помогу...
Глава девятая
Глеб ничего не сказал Луке про Зину-Зинулю и сумку.
Только заикнись — вообще со света сживет.
Глеб решил, что с рассказами можно пока подождать, а там все устроится как-нибудь само собой.
К тому же, как с Лукой разговаривать, когда он даже не смотрит на него. Придет вечером, поест втихомолку и снова куда-то уходит. Только про свои дела и думает...
А дела эти, как понял Глеб, были совсем неважные.
Георгий Лукич, который, наверное, до сих пор не помирился с десятиклассниками, повесил на дверях «конторы» красную фанерную доску и на ней мелом написал:
«Вчера бригада лесорубов выполнила свою норму на 32 процента».
А что такое тридцать два процента, Глеб знал хорошо. Это почти то же самое, что в школе двойка или самый настоящий «кол».
Глеб случайно подслушал разговор Луки и Сережи Ежикова, и картина для него стала совсем ясной.
После обеда Глеб сидел в вагоне и рассматривал там сумку.
Сумка была очень старая, с растрескавшейся кожей, но все равно настоящая, командирская сумка. На кожаной крышке ее изнутри чернильным карандашом были выведены две буквы «И.Д.». Наверное, это были имя и фамилия ее прежнего владельца.
Интересно, кто это такой «И.Д.»?
Глеб вынул из сумки тетрадь и принялся читать.
Но ничего полезного в этой тетради не было. Какие-то непонятные слова и очень плохие, на скорую руку нарисованные картинки и чертежи. Если б Глеб захотел, он бы в сто раз лучше нарисовал.
Глеб хотел было тут же швырнуть тетрадь в печку, но передумал. На тетради была хорошая клеенчатая обложка. Из такой обложки, если подумать, можно сделать много всяких интересных штуковин.
Глеб спрятал тетрадь на прежнее место и снова принялся за сумку. Повертел так, повертел сяк и решил, что сумку надо переделать.
Во-первых, надо укоротить ремень, а во-вторых, пристроить гнездо для компаса.
Какая же сумка без компаса?
Без компаса никакой настоящей сумки не бывает!
Глеб отцепил ремень, отпорол кожаный карманчик и хотел сделать еще что-нибудь такое же важное и нужное, но тут услышал за дверью голоса Луки и Сережи Ежикова.
Лука и Сережа стояли возле вагона и говорили все о тех же тридцати двух процентах и еще о Димке Кучерове.
Оказывается, Димка Кучеров снова отколол номер.
Вчера, когда все ребята пилили деревья, Димка ушел втихомолку в кусты и завалился спать.
Тут-то его и накрыл Георгий Лукич.
Георгий Лукич потолкал-потолкал Димку, но так и не растолкал. Тогда он пошел к Луке и сказал:
— Если это еще раз повторится, я вышвырну его отсюда вверх тормашками.
Принципиально Глеб против этого не возражал. Пускай вышвыривает!
Но в данный момент ему все же стало неприятно и даже обидно.
Подумаешь, расшвырялся!
Лука и Сережа Ежиков поговорили-поговорили и ушли.
Глеб сидел в вагоне и думал: если бы у него был какой-нибудь товарищ, он бы сейчас пошел к этому товарищу и все ему рассказал.
Вдвоем они наверняка придумали бы, как насолить этому вредному человеку.
Но товарищей тут не было, и идти к Варе нельзя, потому что Варя дочь Георгия Лукича...
Да и вообще после всего, что произошло в тайге, Глеб не желал встречаться с Варей.
Глеб поскучал-поскучал немного, а потом решил: если он пойдет и просто так посмотрит, что делает эта зазнайка, то ничего плохого не будет.
Говорить с ней, конечно, не нужно. Она этого не заслуживает. Просто пройдет возле «конторы», ядовито усмехнется, и все. Пускай знает, что он в ней ни капельки не нуждается.
Глеб вышел из вагона, а в это время, тоже случайно, из «конторы» вышла Варя.
Глеб прошел несколько шагов и остановился.
Варя тоже прошла несколько шагов и тоже остановилась.
«Пускай идет первая, — решил Глеб. — Если она первая пойдет, так и я тоже пойду».
Варя посмотрела на Глеба и снова сделала несколько шагов.
Глеб подумал и, в свою очередь, продвинулся вперед. Но немножко поменьше, чем Варя.
Так Глеб и Варя шли-шли, пока совсем не подошли друг к другу.
— Влетело тебе от Луки? — спросила Варя.
— Еще чего не хватало! А тебе?
— Не. Мне не влетело. Я совсем отсюда ухожу, — очень грустно и, как заметил Глеб, с сожалением сказала Варя.
— Врешь!
— Не. Я не вру. Я с папой навеки перессорилась.
Варя ковырнула туфлей землю, подумала малость и начала рассказывать Глебу, что произошло.
— Я пришла и увидела на красной доске тридцать два процента, — сказала Варя. — Ну, я взяла и стерла. А потом папа пришел, и я папе сказала: «Ты, папа, зачем там написал? Ты хочешь, чтобы им стыдно стало? Ты там ничего не пиши». А папа говорит: «Не лезь не в свое дело. Пойдем и сейчас же напиши то, что стерла». А я говорю: «Я ничего писать не буду, а если ты будешь на меня кричать, так я сразу к маме уйду». А потом папа начал искать мел и опять на меня закричал: «Давай сейчас же сюда мел!» А я говорю: «У меня мела нет, потому что я гадостей на доске не пишу, и мела я не выбрасывала». А папа говорит: «У кого же тогда мел? Мел тут лежал». А я говорю: «Мел у того, кто на доске пишет, а я на доске ничего не пишу». А папа тогда взял и дернул меня за ухо.
— Сильно дернул? — поинтересовался Глеб.
Варя отслонила рукой свои прямые, белые, как солома, волосы и показала Глебу ухо.
Ухо было как ухо, и даже совсем не красное.
— Он тебя не сильно дернул, — сказал Глеб.
— Конечно, не сильно, — согласилась Варя. — А если бы сильно, так я бы от него сразу ушла.
— А ты разве не уходишь?
— Не. Теперь я не ухожу. Я теперь передумала. Я папе рубашки буду стирать. Он тут без меня совсем пропадет.
После того как Глеб и Варя помирились, они стали думать, чем бы таким интересным заняться.
Думали-думали, но ничего путного так и не придумали.
— Пойдем посмотрим, как наши рубят деревья, — предложила Варя.
Интересного в этом, конечно, ничего не было, но Глеб согласился.
Не в домино же с Варей играть.
Играть в домино с ней было вообще невозможно. То косточку под рукав спрячет, то шестерку к двойке поставит. Хоть смотри, хоть не смотри — все равно смошенничает.
Глеб и Варя пришли к тому месту, где десятиклассники рубили в тайге просеку, то есть длинный узкий коридор.
Когда-нибудь по этому коридору с шумом и грохотом помчатся товарные и пассажирские поезда. Далеко-далеко, к высоким, не видимым отсюда берегам сибирской реки Лены.
А там уже плыви на пароходе куда хочешь — хоть в Якутск, хоть в порт Тикси, где днем и ночью бьют в причалы тяжелые холодные волны моря Лаптевых, хоть в Северный Ледовитый океан.
Да, это совсем неплохо — прокатиться на скором поезде по новой таежной дороге, а потом забраться на пароход, на самую верхнюю палубу и посмотреть оттуда, что там кругом делается и как там живется в неведомых далеких краях.
Только уж очень долго ждать.
А ждать долго Глеб не любил. Ему если бы раз-раз — и готово. Вот тогда бы да! Тогда дело другое!
В тайге стучали топоры. От земли тянуло крепкими, немного печальными запахами свежей порубки.
Срубленных деревьев было совсем мало.
Раз, два, три, четыре, пять...
Варя пересчитала их по пальцам и сказала:
— Вот это и есть тридцать два процента. А если сто процентов, так это вон до той лиственницы. Понял?
Но Глеб и без Вари все прекрасно понимал.
Вместе со всеми был на просеке и Георгий Лукич.
В стареньком железнодорожном кителе, с закатанными до локтя рукавами он стоял возле Димки Кучерова и учил его уму-разуму.
— Ты подсекай! — убеждал он Димку. — Ну, вот так... Да не так же! Я ж тебе говорю — подсекай... Какой ты, право, бестолковый!
Димка безропотно слушал Георгия Лукича и старался, как видно, изо всех сил. Длинные волосы его мотались из стороны в сторону, из-под топора летели куда попало белые щепки.
Георгий Лукич постоял еще немного возле Димки, покачал головой, как будто бы хотел сказать: «Эх ты, дурак ты, дурак. Хоть учи тебя, хоть не учи, все равно толку не будет», — и пошел к Луке.
