Сиблинги - Лариса Андреевна Романовская
– Смотри!
Гошка отпустил руль, растопырил руки и пролетел над пригорком. Так низко, что роса испуганно брызнула во все стороны. Приземлился. Разрешил Женьке ощупать велосипед – поискать тайный механизм.
Женька ничего не нашёл, попробовал сесть в седло. Сразу упал. Гошка сказал – бывает. Вон, Людку тоже сперва учили просто держаться на велосипеде. Не в воздухе, на земле. Она, конечно, пищала, а потом как рванёт вверх! От испуга руль выпустила, грохнулась, но не сильно. Короче, Людка нормально летать научилась раньше, чем ездить. А руль – вон он там, в сосне висит, видал?
– Да как они летают-то вообще? – Женька отпустил велосипед, присел на край взлётно-посадочной полосы.
Гошка сел рядом. Под сосной блестела рыжая хвоя. Две белки копошились в куче игл. Одна по-нормальному, а вторая закопалась в хвою так, что только серый хвост торчал снаружи.
– Велики летают, потому что летают! Не играл, что ли, так никогда? Ну, когда кричишь: «Чур, я лётчик!» Когда велик как самолёт, а ты как штурман?
– Не играл.
– Неважно. В общем, в эксперименте надо, чтобы мы умели летать. И всё. Нам трудно, что ли!
Женька вспомнил свою нынешнюю классную, Марину Генриховну. Она тоже так говорила: «Если мне надо, чтобы вы принесли макулатуру, вы пойдёте и принесёте. А если мне надо будет, чтобы вы с крыши прыгнули, вы пойдёте и прыгнете».
Женька разозлился:
– А что ещё им надо, чтоб мы умели?
– Соль передавать!
– Какую соль?
– Ну, анекдот такой. Про смысл жизни. Человек после смерти спрашивает Бога: «Скажи, в чём был смысл моей жизни?» Бог говорит: «Помнишь, однажды тебя в столовой попросили соль передать?» – «Ну, помню. И что?» – «Вот в этом!»
Анекдот был странный. Женька не улыбнулся. Мысль цеплялась за смысл жизни, Марину Генриховну и тот вопрос, на который Женьке не ответили.
– Просто езжай давай, – сказал Гошка. – Давай как я.
И взлетел.
Женька кое-как поднялся в небо, попробовал снизиться, потом подняться. Черепица на крыше слилась в рыжую заплату. Стало совсем страшно.
Он даже дышать боялся. Пальцы взмокли. И очень хотелось нос почесать.
– Ногами работай! А то навернёшься! – орал Гошка.
Они кружили над соснами. Гошка поднялся повыше, потом резко пошёл вниз.
– Жень! За мной не повторяй!
Гошка начал спуск. Он обматывал главную сосну по спирали. Педали почти не крутил. А когда до земли оставалось метра полтора, развернулся. Так резко, что опавшие сосновые иголки с земли вспорхнули. Взлетел вверх! Сбросил скорость, подлетел так близко, что до него можно было рукой дотронуться.
– Нравится?
– Впечатляет, – Женька не спеша объезжал макушку сосны. Смотрел на шишки.
Смысл жизни, значит. «Если мне надо будет, чтобы вы с крыши прыгнули…» Человек после смерти. «Чур, я лётчик!»
Гошка снова взлетел над соснами, медленно прокручивал колёса, сверкал спицами на солнце.
Женька вцепился в руль, дёрнул переднее колесо вверх, резко надавил на педали…
6
– Дебилы! Оба!
Макс вклинился между ними, загасил скорость, дотащил оба велосипеда до земли на своём, как на буксире. Приземлился на пригорок – с грохотом и лязгом. И теперь держал Женьку за ворот футболки, как щенка за шкирку.
– Гастелло, блин! Разбиться захотел?
– А что?
– Сперва падать научись. Дятел, ты бы не разбился. Даже инвалидом бы не стал. Мы же неубиваемые. Это жизнь после жизни. Понял?
– Неубиваемые? А что мне тогда тут с вами делать?
…В мастерской до сих пор пахло горелым. Рядом с железным, похожим на большую холодную плиту хронометром стояли песочные часы. Они были совсем огромные, выше Женьки. Колбы – как банки для компота. Песка хватало надолго.
Возле часов – кресла, диван. Надо сесть и замереть. Шелестят секунды, серой струйкой убегает время.
Женька сидел напряжённо, словно в кабинете стоматолога. Но потихоньку выдыхал, успокаивался. Ловил суть. Долька с Максом тоже разглядывали песчаный ручеёк, как будто первый раз его видели. Время текло, Женька за ним следил.
В окне – ветка сосны, на ней белка с дымчатым хвостом. Тишина.
Женька разглядывал неторопливый песок, а Максим с Долькой объясняли, что тут к чему. Говорили чётко, но тоже неторопливо. Так информация лучше запоминается.
В общем, сперва в НИИ научились отматывать чужие прожитые жизни и выяснять, почему у человека ничего хорошего не получилось, а потом придумали, как таких людей из прожитых жизней вытаскивать…
– Тут все, значит, вытащенные? Ну, на планетке этой?
– Кроме куратора. Ну, Вениамина Аркадьевича, ты его видел же.
– И у всех жизнь… ну…
– Не сложилась. Да.
Максу не хотелось, чтобы Женька спросил про свою жизнь. Реальная биография у Женьки была такая, что… Палыч говорил, она даже в учебниках есть. Только не уточнил, в каких. По криминалистике? По истории? По психиатрии?
– Жень, знаешь, некоторые мечтают никогда не взрослеть, чтобы вечное детство, – сказала Долька. – У тебя сбылось.
– Я, может, хотел, чтобы оно побыстрее кончилось, – мрачно ответил он.
– Ерунды не говори, – отрезал Макс. – У меня вот, если хочешь знать, кончилось. Это что там – чайник, что ли, свистит?..
Долька понимающе усмехнулась, поднялась, вышла за дверь. И тогда Макс рассказал.
Ему было шестнадцать, когда его сюда забрали. Тоже вызвали, стандартно: вышел из одного места, вошёл в другое. Только там, откуда Макс вышел, были… ну, уроды. Которым Макс помешал – просто фактом своего существования. Потому что он «чёрный». Ну, непонятно, что ли?
Женька неопределённо кивнул.
Макс поздно вечером ехал в электричке, с гитарой. И вошли эти… четверо. Старше Макса, пьяные или укуренные. А может, то и другое. И в вагоне, кроме него и этих четверых, больше не было никого. Они, как вошли, сразу начали до Макса докапываться. Он сперва молчал, потом понял, что сейчас поведётся и от него точно не отвяжутся. Схватил гитару, в тамбур выскочил, хотел дверь рвануть в соседний вагон… А она заперта. А их четверо, и он для них «чёрный»…
А потом дверь вагона всё-таки открылась, и там – темнота. А потом уже НИИ. И хроника оставшейся жизни – на несколько минут.
– Вот такие дела, Жень.
– Так ты теперь мёртвый, да?
– Сам ты мёртвый, дятел! – Макс щёлкнул Женьку по носу. Легонько, чтобы не больно было. – Чувствуешь? Ну, и я тоже.
Помолчали.
Макс сидел, смотрел на огромные колбы. Песчинки привычно утекали в бесконечность. Часы не пострадали. Это только хронометр сгорел, да и то изнутри. Может, оно и к лучшему сейчас – у Женьки-то история не слаще Максовой. Даже наоборот. Но аппарат скоро починят. И Женьке всё равно придётся узнать о себе правду. Трудно ему будет.
Ведь и Максу тоже трудно было, и сейчас бывает. Он тоже не железный. Да, ему нравится исправлять прошлое, реально. Но всё равно – это дикая ответственность, и на отходняке выматывает так, что мама не горюй. А вот живут
