Страсть на холсте твоего преступления - Mirin Grots
— Я просил Альбу позаботиться о них, — он вывел меня из раздумий своим тихим голосом. Я обняла себя за плечи и подошла в упор к нему. Такой высокий, красивый, элегантный волк с безжизненно голубыми глазами. Его можно было бы сравнить с летним морем, но он был Антарктидой, самым ледяным морем в мире. Его холод сковывал горло, леденил легкие и заставлял дрожать до мурашек. Мы долго молчали, смотрели друг на друга, не скрывая своих взглядов. Харрис потянулся к моим волосам и захватил непослушную прядку рыжих волос в свои пальцы. Даже ощущение его длинных пальцев рядом с моим лицом вызывало тепло. Обманчивое тепло, потому что он никто иной, как робот с заученными эмоциями. Харрис их не понимает, не чувствует, не испытывает. Он знает про раздражение и злость, но остальное… Страх, сочувствие, жалось, радость и любовь. Всё чужое.
— Мы забудем всё, что было в Италии? — одновременно спросила, одновременно утвердила то, что сказала. Харрис облизнул пухлую губу, и я застыла, рефлекторно поджав губы. Он был первым мужчиной, кто прикасался ко мне, не прося ничего взамен. Он успокоил меня, своеобразно поддержал, избавил от мыслей и сразу же уложил спать. Два раза подряд. Харрис не просил ничего взамен.
— Никак иначе, — беззаботным холодом ответил Харрис, и я грустно хмыкнула. Морозный вечер проникал под одежду, под рёбра, замораживая последние частички сердца.
— Скажи, мне правда нужно меньше разговаривать? Ты, как властный управляющий должен лучше разбираться в качествах, — спросила и ощутила его древесный запах. Он приблизился, продолжая теребить прядку волос.
— Жила была девочка-пепел. Её вечно хотели переделать, перевоспитать, ограничить. Но однажды её украл холодный, эгоистичный и жестокий дракон. И ему всё в ней нравилось, и как она зажигает, и как горит, и как дымит. Если пепел тлеет, то еще не поздно подкинуть огня, девочка, — он шептал ласково, обманчиво сладко и забывчиво. Я распахнула для него зелёные глаза, а он коснулся большим пальцем моей скулы. Щёки загорелись красным, даря обещанное тепло. Он коснулся самого нутра, самих внутренностей. Залез под кожу, выгравировав слова на душе. Что происходит с человеком, когда он начинает чувствовать привязанность? Если пепел тлеет, то еще не поздно подкинуть огня.
— Ты странный, Харрис. Вот ещё одно твоё качество. Ты заботишься обо мне, принимаешь меня настоящую, защищаешь, не отдаёшь никому, кроме себя. А для чего? Чего ты хочешь этим добиться? Я не нужна тебе. Так и делай всё для того, чтобы доказать это, — я отхожу на шаг, теряя близость с его рукой.
— Я сказал тебе, что вижу в тебе ребёнка, которому нужна помощь. Не выдумывай, не строй надежды, не питай ко мне чувств. Человек слаб, когда влюблен, Тереза. А я не дам тебе того, что ты хочешь у меня забрать, — сердце.
— Ребёнок? Ты относился ко мне совсем не как к ребенку, чёрт возьми, — я кричала, отступая от него. Он убрал руки в карманы штанов, смотря на меня с тотальным безразличием.
— Я же просил тебя не смотреть на меня, словно загнанный оленёнок, — он прорычал слова, но сразу же взял эмоции под жестокий контроль.
— Так тебя возбуждал страх и безысходность в моих глазах? — со смехом спросила я.
— Я всегда был падок на тех, кто нуждался в помощи. А ты молча молила меня помочь тебе, будто я — всё, что тебе нужно, — он говорил спокойно, а я горела. Было неправильно и обидно слушать всё, что он доносил до меня.
— Молила о помощи? Молила ублажать меня пальцами, доводя до оргазма? Молила безжалостно целовать меня, будто ища во мне последний глоток воздуха? Молила искать похожих? Не оправдывай моей слабостью свои чувства, чертов мудак, — выплюнула я, подходя ближе к нему. Его выражение лица меня пугало, но я не обращала внимание на грозы и бури в глазах, пока сама горела изнутри.
— Я не скрываю свои чувства к тебе. Теперь я убиваю их, — последнее, что сказала я и заставила его сделать рывок ко мне. Он с силой схватил меня за горло, другой рукой удерживая за спину. Я оказалась в объятиях ловушки, скованной в руках Харриса.
— Не говори мне о своих чувствах. Ты девочка, Тереза, не знающая правильного отношения к себе. Я не сделал для тебя абсолютно ничего, кроме нормального отношения, а ты повелась на него так легкомысленно, подумав о влюблённости. Не кричи о том, что лучше оставить умолченным, — величественная тень Харриса возвышалась надо мной. Было больно, он раз за разом бил по чувственным местам и знал, как сделать ещё больнее.
— Хорошо, Харрис, — обыденным тоном успокоилась я, пытаясь не выражать ничего. Я больше не покажу ему себя. Я последний раз взглянула на него, запоминая каждую частичку лица.
Харрис отступил, и я скрылась в своей клетке, где сразу же поставила холст напротив окна.
Каждый цвет, каждая кисточка становятся моим голосом, громким криком моей души. Я переношу на холст все эмоции, все те непостижимые чувства, которые тревожат меня. Он становится отражением моих глубоких мыслей. Мои краски становятся свидетелями того, что я испытываю. Часто в моих работах есть сплошная абстракция, словно я пытаюсь отобразить сложность своей души. Боль, печаль, разочарования — все это находится здесь, на этом холсте. Я рисую все негативные эмоции, чтобы освободиться от них, чтобы они больше не сжимали мое сердце. Я смотрю на итоговую картину, когда на часах уже глубокая ночь. Оценив трезвым умом холст, я горько усмехаюсь.
Мужчина стоял посреди туманной картины, словно незримый властелин мистического мира. Его силуэт выделялся на фоне серого марева, олицетворяя силу и мужество. Туман, как пелена, окружал его со всех сторон. Он смотрел вперед с непоколебимым взглядом, словно готовый к любому испытанию. Два голубых сапфира светились на фоне тёмных красок. Мой тёмный незнакомец. Я смотрела на холст, замечая в нём Харриса.
Я провожу по засохшей краске подушечками пальцев, очерчивая полные губы Харриса. Табун мурашек разгоняется в пояснице, поднимаясь по спине к сердцу. Откуда они? Что меня испугало? Темнота? Холод? Нарисованный опасный взгляд голубых глаз? Нет. Мурашки неприятно заставляли вздрогнуть.
— Это не от холода и темноты, причиной моих мурашек всегда был ты, —
