Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 3)
- Десятый будет без меня, - сказала она. - Я же учительница начальных классов.
- А я, например, - сказала Маша, - помню, как зовут мою первую учительницу.
- Странно, - улыбнулась я. - Неужели и нас кто-то будет помнить?
Потом была парикмахерская и время для раздумий.
Наверное, я все время улыбалась чему-то своему, так что парикмахерша наклонилась ко мне и неожиданно спросила:
- Замужем?
- Не-а! - засмеялась я.
- В новом году выйдешь! Предсказываю!
Я усмехнулась, но на всякий случай вгляделась в зеркало. Неужели похоже?
Я вспомнила панику в интернате, звонок из инспекции, скрипучий голос и неожиданный поворот темы:
- Целую тебя!
Сумерки за окном сменил густой мрак. Когда я вышла из парикмахерской, на остановках клубились толпы, а переполненные автобусы, надрываясь, с трудом набирали скорость. Поразмыслив, я двинулась пешком.
Вначале шагалось легко, я вспоминала предсказание парикмахерши и глупо улыбалась. Замуж? Готова ли я к таким переменам? Правда, дома мне объясняли, что чем раньше, тем лучше.
Поживем - увидим. Пока никаких намеков нет, и Виктор молчит. Может, сегодня? Как в рассказе у Чехова... Мы поедем с какой-нибудь ледяной горки после вечера, под утро, и он шепнет мне: "Я люблю тебя". Только уж я не стану сомневаться, как та дурочка, то ли ветер ей принес эту фразу, то ли послышалось... Да, конечно!
Мороз подстегивал меня, я то шла, то, припрыгивая, бежала и смеялась сама себе: ну какая же я бестолковая! Конечно! Виктор скажет. Именно сегодня. Ведь этот вечер почти семейный, как он объяснил.
Я катилась по ледяным дорожкам на тротуарах, раза два шмякнулась как следует, но даже не почувствовала боли.
Мне было смешно и радостно. Бежать, катиться. Мне было смешно и радостно от дурацких мыслей.
Может, я бегу одна в последний раз?
Нет, я, конечно, могу бегать и кататься в одиночестве, разве он запретит? Но я буду бежать тогда, зная, что не одна. Что где-то есть он. Ждет меня. Или даже не ждет - в командировке. Впрочем, и там тоже ждет.
Он ждет меня, а я его, и я могу бегать, и кататься, и знать, что я не одна, если даже одна!
О! Я совсем и забыла!
Лепестинья и Зина Пермякова глядят на меня восторженно. Стол: полон яств - холодец, заливное, пироги с капустой, с грибами, с луком - ой, чего тут только нет - и в двух рюмочках дрожит алая наливка домашней, с осени, изготовки.
- Заждали-и-ся! - стонет Лепестинья, а я бессмысленно трачу слова, что опаздываю, что не могу...
Стены моего закутка колышутся от примеряемых платьев, я выбираю макси вишневого цвета с крупными желтыми цветами по подолу. Выхожу к столу.
Зина ахает совершенно как Лепестинья, по-старушечьи, и я еще успеваю подумать, что маленькие дети великолепно приспосабливаются не только к характеру любимого человека, но даже к его возрасту.
- Надешда, - фамильярничает, балуясь, Зина, - шадитешь скорее жа штол! Проголодалишь, крашавиша?
- От красавицы слышу! - отвечаю Зине.
Лепестинья и Зинаида заливаются смехом - один сдержанный, старческий, с хрипотцой, другой звонкий, стеклянно-чистый - уж не спутаешь по голосам старого Да малого! Но Зина и впрямь красавица. Она ведь теперь владелица Целого набора прицепных бантов. В интернате хранит их в коробке из-под обуви, а здесь банты разложены на высокой спинке старинного дивана - точно клумба с цветами. Светло-зеленый с белыми точечками, темно-зеленый, белый с голубыми горошинами, пурпурный, спокойно-коричневый, голубой, белый, с красными полосками. Зина оказалась кокеткой, каждый час велит Лепестинье сменить ей бант, а Лепестиньин замысел мне известен - купить девочке платьев побольше, но с деньгами пока туго, и вот наделала бантов, они с любым платьишком годятся.
Сейчас Зина с нежно-розовым бантиком, на самую макушку Лепестинья ухитрилась приспособить фонтанчик из серебряного серпантина, так что в розовом блестят струйки светящихся огней, и девочка посматривает на себя в зеркало.
- Ну! - говорит Лепестинья, наливая Зине морсу в рюмочку. - Давайте выпьем за нашу Надежду!
- Надежда-то, может, и ваша, - сержусь я, - но Зине из рюмки пить не надо.
Лепестинья меняет посуду, они тянутся ко мне чокнуться, но тут уж я упираюсь как могу. Еще этого не хватало. Прийти к Виктору под хмельком? Я из-за этого даже в школе шампанское едва пригубила.
- Ну! С Новым годом вас! - воскликнула я, чмокнула Лепестинью, посмотрела в глаза Зине. - А тебе желаю, - что ж, совсем неплохое пожелание! - походить на тетю Липу!
Зина серьезно разглядывала меня и кивала на каждое мое слово. О боже! Как можно думать, что они маленькие и ничего не понимают!
- Я ее дочка, - сказала Зина, кивнув на Липу. - Она меня долго не находила. А теперь нашла.
И в это время раздался стук.
"Может, Виктор? - подумала я. - Догадался бы раздобыть такси!"
Но в комнату ворвалась Евдокия Петровна, зубной врач. Она вбежала в комнату, схватилась за мое плечо. Будто выстрелила в меня:
- Анечка исчезла!
22
Я проклинала свое вишневое макси с желтыми цветами. Оно путалось в ногах, мешало идти, а мы бежали.
Я наклонилась и задрала подол. Видок, наверное, ничего себе!
Сначала мы двигались в сторону центра, время от времени останавливаясь и голосуя мчавшимся машинам. Черта с два! Никто даже не притормаживал. Я попробовала забраться в троллейбус, какие-то подвыпившие парни, пошучивая, втиснули меня на подножку - дверь у троллейбуса не закрывалась, но Евдокию Петровну никто не подсадил, она не привлекла внимания парней, и мне пришлось спрыгнуть на ходу.
Я упала, больно ушибла колено, задрала подол и увидела лопнувший капрон и ссадину. Весело начинался новогодний вечер!
Время исчезало, безжалостно таяло, как ледышка, принесенная в тепло. Стыдно признаться, но я думала о времени, прежде всего о нем. А потом об Ане.
Это была нелепость, какое-то недоразумение. Заблудилась, город-то незнакомый, и сейчас в детской комнате милиции играет куклами. Первым делом, конечно, надо туда. И позвонить, позвонить!
Я подбежала к первому автомату, набрала две цифры. Аппарат молчал. До следующего пришлось бежать целый квартал, в который раз выслушивая подробности от Евдокии Петровны.
Анечка исчезла в сумерках. Попросилась на улицу. Ребята лепили там снежную бабу. Захватила морковку для носа бабе, ушла и пропала.
Евдокия Петровна обежала соседских детей. Все видели Анечку, она принесла морковку, и это запомнилось. Но потом исчезла.
- Я думала, она ушла в интернат, - пояснила Евдокия Петровна, - а там никого не оказалось, и дежурная дала ваш адрес.
Объяснение казалось мне глупым, просто-таки идиотским, позвони тотчас в милицию, и тебе немедля вернут ребенка. Детей у нас, слава богу, не воруют. Любой взрослый, увидев девочку, которая заблудилась, передаст ее милиции.
Евдокия Петровна как-то быстро переменилась в моем представлении. Прежде казалась мягкой и приветливой, а теперь все это обернулось безволием и глупостью.
"Как можно отдавать детей таким людям", - мелькнуло во мне. Точно это не я отдавала.
Я даже замедлила шаг. Взяла под руку Евдокию Петровну. Стало совестно. Боюсь опоздать на вечер и спешу ради этого вынести преждевременный приговор хорошему человеку!
Впервые за этот вечер я вгляделась в Евдокию Петровну. Лицо заплакано, постарело. Одинокий добрый человек. Анечке, конечно же, нет никаких причин сбегать от нее, это отпадает. Какая-то случайность, вот и все.
Пробуя успокоить женщину, я сказала ей, как Анечка, побывав в поликлинике, целый день показывала свой рот ребятам, и это было очень забавно. Не постеснялась и директора, вот детская непосредственность!
Врачиха слабо улыбнулась, но тут же принялась плакать.
- Больше не дадите мне Анечку?
- Сначала давайте найдем! - как можно мягче ответила я.
Автомат, который мы разыскали, отозвался удивительно довольным голосом. Будто человек только что сытно пообедал:
- Дежурный по городу майор Галушка слушает!
Милиционер с вкусной фамилией записал все нужные данные - Анечки, мои, Евдокии Петровны, пояснил, что детская комната пуста, и обещал объявить немедленный розыск.
- Позвоните через час! - предложил он.
- Звоню с автомата, - ответила я. - И мы очень волнуемся.
- Ну что же делать? - ответил Галушка. - Тогда приезжайте сюда.
Он оказался кряжистым, полнотелым, похожим на опиленный дубок, приветливым человеком. Сразу узнал Евдокию Петровну.
- Не помните? Как мне зуб драли? И плохо стало! Еще нашатырем отхаживали.
Такому крепышу, и плохо? Но Евдокии Петровне не до воспоминаний.
- Теперь вот мне нехорошо.
- Да ничего страшного не должно быть! - успокоил майор. Снова принялся выспрашивать подробности. Пояснил: - Уже ищут. Дана команда по рации всем патрульным машинам. Найдут!
Надо бы сообщить директору, подумала я, припоминая школьный телефон. Позвонить дежурному, узнать номер директора и... преподнести подарок к Новому году. Ничего себе сюрпризик!
