Мир! Дружба! Жвачка! Последнее лето детства - Дмитрий Викторович Севастьянов

– Федя, мне не нужен опус про Ивана Сергеевича. Тебе понятно или нет?!

– Все-таки прочитали. Как вам? – с затаенной надеждой спросил Федор.

– Честно?

– Да.

Юрий Полиэктович молча выудил стопку листов, а затем демонстративно запихнул их в фанерный лоток, куда складывали газеты и прочую замену туалетной бумаги.

– Вот, – сухо проронил декан и вышел из туалета.

– Подумаешь… – с досадой проворчал Федор. Он вытащил рукопись из лотка и отряхнул, скривившись. – Сам дерьмовые стихи пишет…

– Федя! – Юрия Полиэктович возник в проходе, и Федор вытянулся по струнке. – Я же слышу все!

В аудитории пахло деревом. Обитые лакированной фанерой стены отсвечивали в закатном солнце, поэтому казалось, что серые портреты Лескова и Горького улыбались. Но главное – здесь было тихо. Достаточно тихо, чтобы Федор мог страницу за страницей перечитать свой, как выяснилось, неудавшийся роман. Он вспомнил часы, когда перебирал материал и сверял события. Как вместе с Иваном проживал день за днем, чтобы во всех красках передать его историю. Какие надежды он возлагал на рукопись, уповая выручить хотя бы немного денег.

И все это – пустая трата времени. Федор смял лист и швырнул в урну. Достал следующий. Выбросил и его.

– Федор Иванович! – Дверь приоткрылась, и в аудиторию заглянула очкастая женщина с волнистыми волосами. Библиотекарь Татьяна привыкла стучаться уже после того, как входила в помещение. – А я опять к вам. Вы «Житие протопопа Аввакума» не сдали.

– Нет у меня никакого «Жития», – отрешенно ответил Федор.

– Потеряли? Вы тогда поищите еще, а я к вам завтра снова приду. Если вы не найдете – не страшно. Я… – Она медленно прикрыла дверь. – …спишу как ветхую.

Федор смял очередной листок.

Татьяна смутилась и неуверенно спросила:

– Федор Иванович, что-то случилось?

– Нет. Нет. Нет. Все хорошо. Просто я думал, что я писатель. Оказалось, обычный графоман. – Он пожал плечами и опять скомкал лист. – И место мое на базаре.

– Да что вы говорите? – Татьяна подалась вперед и ринулась к столу, приблизилась настолько, что Федор отчетливо различил запах «Красной Москвы». – Не может быть, чтобы человек с такой любовью к литературе плохо писал.

– Но вы же не читали… – Федор посмотрел на Татьяну. Пожалуй, ей немногим более тридцати. Милая, в нежно-розовой блузке с кружевным воротником, она напоминала аккуратную фарфоровую куклу.

– А давайте я прочту… – робко предложила она. – Я вам честно и непредвзято скажу, насколько вы талантливый.

Федор на секунду задумался. Встал и протянул библиотекарю уцелевшую часть рукописи.

Взгляды их встретились. Оба смотрели друг на друга почти в упор.

– Ладно. Спасибо вам, Татьяна.

– Можно просто Таня. – Она скромно улыбнулась.

– Таня… – Федор вынул из корзины и разгладил выброшенные листы, которые неожиданно снова приобрели ценность.

Таня взяла стопку, уселась за парту и принялась изучать. Федор бродил по аудитории. Добирался до последнего ряда и поглядывал в окно, а потом принимался наблюдать, как сменяют друг друга страницы в руках Татьяны.

– Федор Иванович. Федор Иванович! – Татьяна сияла. Она наконец дочитала рукопись.

– Да? Да, я здесь.

– Вы новый Пикуль! – восхитилась Татьяна.

– Чего?

Она осеклась, взяла в руки роман и поднялась со скамьи.

– Вы – Маркес. Я хотела сказать, новый Маркес!

– Вот еще. Маркес… – Федор чуть покраснел.

– Сейчас… Мой любимый момент. – Таня вытащила, наверное, самый измятый листок, подошла к Федору и прочитала: – «Если бы любовь измеряли термометром, то их квартира давно покрылась бы тонкой шалью серебристого инея». Вы… вы так точно… вы чувствуете одиночество. Вы… Я не могу, я сейчас заплачу. – Она сняла очки и достала платок.

– Ой, не надо! – забеспокоился Федор и повторил: – Не надо нам плакать. То есть вам не надо…

Когда они поравнялись, Федор шепотом добавил:

– А мне не надо, чтобы вы плакали. Не плачьте, пожалуйста.

– Федор Иванович. – Татьяна набралась смелости. – Можно я вас… поцелую? Не как мужчину, как гения.

– Ну… можно. Почему бы и нет? Хм… В щечку можно.

Татьяна слегка прикоснулась губами к его щеке. Быстро, но Федору показалось, что длился поцелуй непростительно долго.

– Только не называйте меня гением. Я обычный писатель.

– Федор Иванович, ваш роман… Мир должен его увидеть!

– Не-а. – Витя осмотрел разбитую машину. – Передние стойки погнулись, считай – жопа. Проще новую из Германии пригнать. А десять тыщ бакинских – пусть терпил разводят.

Алик присел у передней фары, свисавшей, как выбитый глаз, и уставился на сложенный пополам бампер.

– По их понятиям, это косяк. Могут предъявить.

– Пусть попробуют. – Витя устроился на капоте. – Сунутся – шарахнем их, как год назад.

– А если они потом к моим придут? – Алик затянулся сигаретой.

– Давай я пару бойцов на РПГ поставлю, и все? – Витя расплылся в ностальгической улыбке. – И вернутся Зурабы в горы. С полными галифе.

Алик с досадой пнул фару и приткнулся рядом с Витей. Краем глаза заметил измотанного Саню, выходящего из-за ворот.

– Да ни им, ни нам щас война не нужна.

– А война, командир, никогда не кончится. Один раз прогнемся, потом всю жизнь нагибать будут.

– Дядя Алик, я все сделал. Машину разгрузил, – отрапортовал Саня.

Витя довольно рассмеялся удавшемуся приколу.

– Не понял, – удивился Алик. – Какую машину? – И вопросительно посмотрел на Витю.

Они направились к совершенно пустому грузовику. Саня гордо продемонстрировал: все разобрал. Витя достал из кармана банку тушенки и вскрыл.

– И где? – недоумевал Алик.

– На склад отнес. – Саня начинал кое о чем догадываться. Судя по взгляду дяди, он сделал что-то не так, значит, сейчас последует разбор полетов.

– Молодец. – Глаза Алика расширились. – Тащи обратно.

– Как так?

– Санчо, мы тока загрузили, чтобы в дом престарелых везти. Ты… – Алик было замахнулся, но Сане, как обычно, подзатыльник не достался.

До парня дошло, что случилось. Он молча побрел в сторону склада.

– Стоять! Куда пошел? Отставить! – скомандовал Алик. – Поехали, я тебя домой отвезу. Пока еще че-нить не отчебучил.

Витя поразился:

– Эй? А кто тушку будет обратно грузить?

Алик сурово посмотрел на Витю. Как в вестернах. Они сошлись, и завязалась суровая битва в «камень, ножницы, бумагу».

Три раза подряд у обоих – «камень». Четвертая попытка – Витя выкинул «ножницы».

Сломались об «камень».

– Да бляха от ремня! – не сдавался Витя. – Алик, давай до трех побед? Командир!

Алик уселся на мотоцикл. Санька запрыгнул на заднее сиденье, обхватил Алика обеими руками.

– За соски только не щипай.

У Саниного подъезда