Лев Кассиль - Чаша гладиатора
- Да-а... Щепетильная ваша работа,- промолвил, несколько поеживаясь, Незабудный.
Саперы, негромко переговариваясь, продолжали свою кропотливую и опасную работу, настойчиво и безбоязненно прикасаясь к снарядам, каждый из которых грозил мгновенной смертью при малейшей ошибке.
Один из них вынимал из расщелины стены рубчатые, как кукурузные початки, гранаты "ПОМЗ"; сосед извлекал полусгнивший деревянный корпус "ПМДБ".
Третий осторожно складывал на пол плоские, круглые металлические коробки, смахивающие на те, в каких обычно возят киноленты.
Минеры работали спокойно, лишь изредка обмениваясь краткими замечаниями:
- Вазелинки!
- Эски!
- От скрипуна - к шестиствольному миномету.
- Принимай! - со сдержанной торопливостью приказал вдруг один из минеров.
Из провала стены заскользила, все убыстряя свое зловещее наползание, огромная, похожая на акулу, бомба. У нее было длинное, тупоголовое, узкое к хвосту, оперенному стабилизаторами, тулово. И снова выпрямился Артем Незабудный, не чуя страшной слабости, только что подступавшей к сердцу, отжал в сторону минеров, принял в свои объятия многопудовое чудовище, словно онол-ьц ванное у хвоста стальной манжетой.
- Полегче! - предупредили его сзади.
Какой-то неуловимый, юркий звучок, словно кто-осторожно выклевывался из бомбы, егозил под обшивко; ее. Подбежали трое молодых саперов, хотели принять из рук Незабудного тяжеловесную бомбу. Но он снова отвел их плечом и, тяжело ступая, поддерживаемый под локти шаг за шагом подвигался к лестнице под люком.
Он помог поднять бомбу наверх. И вместе с саперами вынес страшный снаряд на насыпь, где бомбу осторожно погрузили в лодку, которая тотчас же отплыла с нескол: кими саперами.
От чудовищного перенапряжения Незабудный вконец обессилел. Ноги уже не держали его. Он сел на дамбу отвалился, прислонясь спиной к откосу. Отлежавшись немного, он снова поднялся и хотел опять сойти в подвал, где, может быть, нужна была его сила, чтобы помочь сапе-рам. Но его недавний гость крепко взял за локоть Артема Ивановича и, встав перед ним, загородил собой дорогу.
- Не пущу, Артем Иванович. Как хотите, не пущу. Требую, чтобы вы немедленно на берег. Поглядели бы вы на себя. Как это вы еще только на ногах стоите? А тот не чувствовал уже ни усталости, ни боли. Никогда еще он так не гордился своей силой. Вот теперь наконец она по-настоящему пригодилась. Ни разу в жизни, кажется, еще не был так счастлив Артем Незабудный.
Рассветало. Бледная полоса неба в разрыве уходивших туч на востоке отражалась в глади успокоившегося водохранилища. Играли петушиную свою зорю кочеты во дворах Сухоярки. Сейчас запоют и гудки на шахтах, зовя к утренней, смене. Но все еще полнилось предрассветным покоем. И сладостно было Незабудному вслушиваться в тишину, властвовавшую над этим с детских лет ему родным и сейчас им убереженным от погибельной беды краем.
Взрыв!!! Всеоглушающий грохнул взрыв... Его чудовищный звук вломился в уши, жгутом полоснул по глазам и ударил нестерпимой болью в сердце. Незабудный повалился на дамбу.
Но он еще нашел в себе силы приоткрыть глаза. Он увидел, что все, обступая и склоняясь над ним, всматриваются со страхом... Ему показалось, что все вокруг слышали тот сокрушительный удар и, должно быть, испугались. Он прежде всего хотел успокоить людей.
- Тю! - Он повел коснеющим от боли ртом.- То не беды... То у меня вот... ось тут только...
В Сухоярке живой души уже не было. На мертвенно-пустых улицах горели все электрические фонари, ставшие теперь желтоватыми при свете начинающегося утра. Их, видно, забыли погасить. Дождь совсем уже кончился. Только ручейки, виляя и перепиликиваясь в тишине, как утята, сбегались со всех сторон к водохранилищу. Поднятые по тревоге из-под земли шахтеры и комсомольские патрули увели людей за холм, на безопасное место, в песчаные карьеры. Саперам еще предстояло работать в подвале на островке несколько часов. Необходимо было соблюдать осторожность. Командир саперов разрешил вернуть жителей на место лишь после того, как все будет проверено и станет ясно, что не осталось больше ни одной мины.
Артема Ивановича нельзя было везти далеко. Доктор Левон Ованесович, прибывший в машине "скорой помощи" на лодочную пристань, куда доставили распростертым на дне дощаника Незабудного, заявил:
- В данную минуту больной нетранспортабелен.
Кто-то на берегу напомнил было, что район объявлен небезопасным, и надо бы и самому доктору... Но Левон Ованесович так глянул поверх очков на говорившего, что тот мигом смолк. Доктор между тем уже расстегнул рубашку на широкой выпуклой груди Незабудного. Пальцы у доктора были быстрые, настойчиво пытливые, бережные, как у тех саперов, что сейчас разминировали подвал на островке.
Потом Незабудного осторожно, с великим трудом - так он был огромен и тяжел! - перенесли впятером в домик лодочника. Доктор Арзумян сделал укол и попросил всех выйти, чтобы оставить больного в полном покое. Доктор выглядел очень озабоченным.
Машина с красным крестом умчалась куда-то, но вскоре же вернулась. Из нее выпрыгнула девушка в белом халате, прижимая к груди что-то похожее на большого гусака с очень тонкой шеей. Это была кислородная подушка. Девушка взбежала на крылечко домика и, открыв локтем дверь, скрылась за нею. Сеня и Пьер терпеливо и безмолвно сидели на крыль-це домика, смотрели на дверь и ждали, что будет. Их пе-реправили сюда на том же дощанике, на котором вили Незабудного. Сейчас все о них забыли.
Подошла лодка с островка. С нее шагнули на берег кифор Колоброда и Богдан Анисимович Тулубей с перевя-занной головой. Богдан Анисимович, бесшумно ступая, не скрипнув дверью, вошел в домик. А Никифор Колоброд приблизился к ребятам. В руках у него посверкивал ку-бок, оставленный впопыхах там, на островке.
- Этот, что ли? - спросил Колоброда.- Там оставал-ся. Вот, значит, нашелся.
Мальчики молчали. Они только голову повернули на миг и снова впились в дверь. Она тихо открылась. Показался Богдан Анисимович.
- Ну как? - осведомился Никифор Колоброда.
Богдан Анисимович только головой покачал.
- Тромб! - произнес он короткое, плотное слово, будто налитое тяжким свинцовым значением.- Закупорка сосуда, доктор говорит. От перенапряжения.
Послышался поблизости шум автомобильного мотора с характерным погромыхиванием металлического кузова. Из-за угла выкатил порожний самосвал. Сеня сразу узнал машину отца. На большой скорости самосвал подлетел к лодочной пристани. Обе дверцы кабины распахнулись. На землю легко соскочила Галина Петровна Тулубей. С другой подножки спрыгнул Тарас Андреевич Грачик.
- Что с Артемом? - беспокойно спросила Галина Петровна.- И кто это разрешил тут ребятам оставаться? Всех вывезли, а эти что за особенные?.. Можно к Артему?
Богдан Анисимович остановил ее и незаметно показал себе за спину, на мальчиков.
- Не велел доктор никого пускать... Худо. Вот как в жизни чудно складывается, Галя!.. Гора-Человек, на три жизни хватило бы в нем. А тут вот эдакая,- он отмерил ногтем на пальце,- и проточила мышь гору.
- Может быть, все-таки зайти мне, Богдан? - неуверенно сказала Галина Петровна, которую муж незаметно отводил в сторону от ребят.
- Лучше не надо, Галя. Разбередишь человека. Нельзя ему. Меня и то Левон Ованесович за дверь выставил. Говорит Артему: "Может быть, довольно разговоров на сегодняшний день?" А тот, понимаешь, еле языком ворочает, но боль чуток у него полегчала, как ему укол сделали, так он сразу за свое: "У меня, говорит, может быть, завтрашнего дня и не будет, доктор". Доктор ему: "Хватит разговоров". А Артем на это: "У меня, говорит, доктор, разговоры только-только и начались. Все у меня, говорит, в жизни не о том речь шла, о чем бы надо". Ну, доктор и велел всем выйти. С ним и так уже намучились. Артем все, понимаешь, как у него чуточку отпустит, так ничком лечь норовит: "Не хочу, говорит, понимаешь, чтобы смерть меня тушировала на обе лопатки". Еле-еле его доктор с сестрицей уложили как надо.
Пьер сидел на ступеньках крыльца, упершись локтями в колени и ладонями зажав голову. Ему казалось, что он смотрит на все уже из какой-то дали, куда его насильно уволакивает непоправимое несчастье. Оно тащило его прочь от этих уже ставших ему дорогими людей. Отчаяние, какого он никогда еще не испытывал, било его всего. Опять рушилось все в жизни, все, что с таким трудом было обретено, все, что складывалось во что-то наконец ясное и много впереди обещавшее.
Дед Артем... Если не будет его, ставшего теперь самым родным и необходимым, страшно подумать, какая черная пустота зазияет опять в жизни. Ведь за его широкой спиной входил Пьер в новую, сначала казавшуюся такой непривычной жизнь.
Так когда-то, припав к крыше трамвайного вагона, въезжал Пьер под кров депо, где можно было отогреться и соснуть хоть немного в сухом месте, чтобы утром снова оказаться вышвырнутым на холод, в бездомный долгий день, под слепое, безучастное небо. Неужели же опять гнало его в пустоту, чужую, неприкаянную, где и раньше не найти было мальчишке места, а теперь уже и не хотелось искать...
