Борис Житков - Джарылгач (сборник)

Прошло два часа. Директор не вытерпел. Он кликнул дежурного капельдинера и сказал:

— Подите, товарищ, скажите им, что пора кончать… Посмотрите, что они там делают, может, я даром для них свет держу. И доложите мне.

Дежурный побежал.

Директор заходил по конторе, очень не терпелось ему узнать, что застанет там на арене дежурный.

Через две минуты вернулся дежурный.

— Ну что? что? — спросил директор и задышал громко.

— Никого нет, ушли и свет погасили.

Директор выпустил воздух и повернулся спиной.

Публика уселась, оркестр из большой ложи рванул марш, и яркий свет ударил сверху. Бойко выскочил из прохода на арену вороной конь, белый наездник легко, как бумажный, подлетел и стал в рост на спине лошади.

Спектакль начался. Парадный воскресный спектакль. Номер шел за номером. И вот очередь клоунам, но это пять минут, за ними следом все ждали клетку тигров и среди них артистку на лошади.

Музыка играла, на арене было пусто. Клоуны не выходили.

А посланный от директора стучал во всю мочь в двери Захарьеву:

— Идите, — кричал служитель, — скандал, директор бесится.

— По-сле тигров! — крикнул Рыжий из-за дверей, — скажи: последний номер наш. А не хочет — пусть своего племянника выпускает.

— Товарищ Рыжий, — завопил служитель, — музыка второй раз играет! Директор велел…

— Пусть сам, катается кубарем, коли хочет, — крикнул Захарьев. — После тигров и шабаш!

Служитель зашлепал рысью по коридору.

Все видели, как директор, разинув глаза и растопыря руки, слушал, что передавал ему служитель. Потом вдруг нахмурился, покраснел и крикнул зло:

— Клетку!

Капельдинер вышел на арену и сказал громким голосом:

— Граждане! антракт на десять минут.

А служители бросились укреплять высокую железную решетку вокруг арены.

И вот под звонкий марш, под медные трубы, мягкой походкой, один за другим прокрались по решетчатому коридору тигры.

Они вошли на арену, жмурились на свет и заходили в беспокойстве вдоль решетки. Они зло искоса глядели на публику, и люди невольно прижимались к стульям.

Оркестр переменил музыку, заиграл плавный вальс, и на арену въехала Луиз Кандерос на высокой белой лошадке.

Артистка улыбалась и кланялась публике, кивала головкой и не глядела, как скалились тигры — и как на них косила глаза белая лошадка.

— И гоп! — крикнула Кандерос и взмахнула вверх рукой.

Лошадка стала на дыбы и пошла под музыку вкруг арены. Тигры заметались, забегали в клетке, но наездница не глядела на них и беспечно покачивала головкой в такт музыке. Лошадка сделала полный круг и дошла до подъемных дверей клетки.

— Алле! — крикнула артистка. Лошадь опустилась, и вдруг все заметили, что что-то случилось. Будто лошадь наступила на лапу тигру, и в тот же миг зверь махнул лапой, лошадь рванулась, артистка едва усидела, весь цирк завыл, публика забилась, затопотала на своих местах. Но уже десять железных шестов просунулось в клетку, как пики, и выстрелы залпом ударили в воздухе. Никто не мог понять, что происходит, все ждали ужаса и крови, сейчас, сию минуту, и люди не слышали своего крика за ревом зверей. Публика не заметила, как помощники артистки успели поднять вмиг железную дверь. Эти помощники были всегда наготове, с шестами и револьверами. На один миг они напугали тигров и за этот миг сделали все. Зрители пришли в себя, когда лошадь с артисткой была уже в решетчатом коридоре и железная дверь опустилась сзади нее. Через две минуты все было в порядке, и тигры один за другим, рыча, шли по коридору вон с арены.

Публика волновалась, некоторые уходили, уводили детей.

Но в это время на арену вышел сам директор и зычным голосом, как из бочки, возгласил поверх всего шума:

— Граждане! Артистка невредима! Легко ранена лошадь. Спектакль продолжается.

И сейчас же грянула веселая музыка. На арену выскочил Рыжий, в руке он держал обруч, публика сразу стала садиться на места.

Директор вспотел от волнения, он стоял в проходе и утирал красное лицо платком. Он с радостью замечал, что публика начинала успокаиваться, и водил глазами по верхним местам. Он не заметил, как подбежал к нему Рыжий:

— Гражданин директор! — крикнул над самым ухом Рыжий. Директор вздрогнул, котелок соскочил на толстый затылок. Смех легким шумом пробежал в публике.

— Гражданин директор, держите обруч! — и Рыжий тянул директора за рукав на арену.

Толстый директор шагнул два шага.

— Держите колесо! — Рыжий совал ему в руки обруч. — Я прыгай, как велосипед! — заорал Рыжий.

Он отбежал и колесом покатился к обручу. Но в это время из прохода вбежал Захарьев.

— Мой обруч! — взвизгнул Захарьев на весь цирк и вырвал у директора обруч. Рыжий вскочил на ноги:

— Что-о? твой? отдай!

— Мой, — завизжал Захарьев и бросился бежать.

А директор стоял, мигал глазами и не знал, что затеяли клоуны, — но уж рад был, что публика весело гудит и на галерке и в ложах.

— Гражданин директор! — подскочил Рыжий. — Можно я ему по морде дам? Сегодня. Воскресная оплеуха?

Директор кивал головой, растопырив руки.

— А! можно! — закричал Рыжий и во всю прыть погнался за Захарьевым. Захарьев бежал по барьеру арены, Рыжий за ним. Захарьев дал такого хода, что уж сам сзади стал нагонять Рыжего, а Рыжий бежал в двух шагах впереди, орал:

— Держите его! — и вдруг упал и встал на барьере горбом. Захарьев с разбегу вбежал на него и… и не сбежал вниз: он с разгону так и пошел вверх, пошел прямо по воздуху, быстро семеня ногами, как будто под ним был твердый помост.

Весь цирк ахнул.

А Захарьев орал во весь голос сверху:

— Держите, держите меня! ой, что со мной делается! — И еще шибче перебирал ногами.

Летучая немка Амалия, откинувшись на стуле, хохотала в ложе.

А Захарьев кругами забирал в воздухе все выше и выше. Он уже был у перил, что отделяют галерею, и тут вдруг попал ногами на эти перила и побежал.

Рыжий уже влез туда же и бежал за ним следом, они добежали до пустого пролета, и вот Захарьев пробежал по воздуху над пролетом как ни в чем не бывало. Рыжий повернул назад.

— Ой, держите меня! — орал Захарьев, — за что попало, хватайте меня! — и бежал по воздуху, поперек, через цирк. И вдруг Рыжий выскочил из-за барьера галерки и — цап! поймал за обруч. Захарьев бежал теперь по воздуху, перевернувшись вверх ногами, он по-прежнему бежал ногами, будто муха по потолку. Рыжий висел на обруче. Они были на самой середине арены, но уже всего на двух саженях высоты.

— Дай! — крикнул Рыжий. — Бах! и оплеуха щелкнула звонко на весь цирк.

Захарьев бросил кольцо, и Рыжий полетел вниз. И в этот миг потух свет. Он вспыхнул через минуту.

Захарьев с Рыжим стояли рядом посреди арены и кланялись публике. Захарьев помахал клоунским колпачком, и вот колпак сам поднялся в воздух. Только тогда публика увидала тонкий проволочный канат, что шел к самому куполу цирка. Он был черный, его нельзя было сразу заметить. Это был тот самый канат, на котором летала Амалия.

Цирк хлопал, хлопал от веселой души; забыли все про страшных тигров. Директор махал клоунам котелком из своей ложи.

В уборной Рыжий снимал сам, запыхавшись, с потного Захарьева ременную сбрую: это были кожаные подтяжки. К ним приделано было железное кольцо, за которое и прицеплялся немкин черный проволочный канат.

— Чуть не сдох! — отдувался Захарьев. — Распрягай живей!

В это время без стука в дверь влетел в уборную директор.

— Голубчики, выручили! Милые мои, спасли, как из огня! — он старался обнять сразу Рыжего и Захарьева.

— Так можно оплеуху? А? — крикнул Рыжий.

— Кому хотите, хоть мне, лишь бы весело! — чуть не плакал директор.

Но Захарьев сказал задыхаясь:

— А что ж ваш племянник, гражданин?

— Дурак ты, — вдруг сказал директор, — никакого племянника нет, отроду не было. Это я нарочно пугал, чтобы вас, бестий, подстегнуть. Верное слово! В цирке уж известно: не стеганешь — и толку нет.

Захарьев плюнул в пол, но вдруг обернулся к директору:

— Ну, черт с тобой: мировая.

И хлоп ему ладонью в руку.

Элчан-Кайя

Ветер дул с моря. Плотный, тяжелый ветер. Налег на город и на порт. Все окошки захлопнулись, все ворота рты зажали, голые деревья спиной повернулись, и полохнул дождь. Не дождем, а будто каменьями кто с неба кидал: зло и метко. В рожу, за шиворот, ляпнет в глаз. И все побежали и спрятались в домах. Закрылись, законопатились. Зажгли свет, а дети залезли на кровать и шептались тихо.

А греку Христо нельзя было бежать. Он стерег в порту мешки. Мешки были покрыты брезентом. Ветер рвал брезент, а Христо ловил его за угол, и его подбрасывало на воздух и ударяло о мостовую. Черная собака лаяла на брезент, металась и хватала Христо за штаны.