А за околицей – тьма - Дарина Александровна Стрельченко
– Да какая мазь! Вся мазь с его склизких девчат стечёт, – хмыкнула Обыда. – А ведь всего-то нитку Ярина порвала.
– А сердцевина какая? – спросил Кощей.
– Да какая – обыкновенная самая. Жи́ла мышиная да колдовства чуток.
– Точно ли? Ничего не перепутала?
Обыда нахмурилась, замахнулась на Кощея:
– За дуру старую держишь? Я пока ещё ниток не пу…
Моргнула. Замерла. А затем, забыв про Вумурта, вовсю шуровавшего в бочке, бросилась к сундуку. Перебрала мотки и катушки, вытащила давешний клубок. Виновато произнесла:
– Ниточка из Идниной[17] тетивы. Вот что это было. Вот почему так долго порвать не могла, а я уж решила – совсем девочка бездарь.
– Я тебя за дуру не держу, – выждав, степенно ответил Кощей. – Сама знаешь, я тебя самой умной из всех яг считаю. Но, видно, отвыкла ты с Марийкой-то за мелочами следить.
Обыда промолчала. Невидящим взглядом посмотрела, как в прозрачном животе Вумурта булькают огурцы. Вздохнула.
– Да уж. С Марийкой-то хлопот почти не было.
– Поздно плакать, – икнув, влез в разговор водяной. Сыто развалился, опёрся о стену, потянулся к сушёным ландышам, висевшим на балке. Причмокнув, съел цветочек. – Привыкать надо к новой. У меня русалки каждый год нарождаются новые, каждый год старые эхом улетают. Ничего, терплю.
– Такая твоя доля, – насмешливо хмыкнул Кощей, надкусывая перепечь. Жирный горячий сок брызнул на костлявые пальцы. – Умеешь, матушка, перепечи делать. Ни одна яга так не могла.
– Много их было на твоей памяти? – фыркнула Обыда.
– Да, почитай, все, не зря я Бессмертный. И ты давай блюдце-то от меня отодвинь, а то всё разом и съем, девочке не останется. Где она, кстати, ученица твоя?
– Рано ей пока. Я в тесто росу добавила с Иванова дня[18], пообвыкнуть надо в Лесу, прежде чем есть такое. Откуда мне знать, откель она ко мне попала? Из какого года, из какого города… Пустила гулять пока, со двором знакомиться.
– Не боишься?
– Как не боюсь? От сердца-то уж сколько ломтей оторвано. Ещё один терять не хотелось бы, – проворчала яга и, шлёпая Вумурта по животу, добавила: – Ай, наелся уже, хватит тебе, болезный! Ишь, талы вылупил[19], ищет, что б ещё пожрать! Хватит. Возьми в подполе Глоток Надежды, отлей две капли – на все пруды твои за глаза хватит. Шагай давай.
Дождавшись, пока Вумурт, побулькивая, сползёт по ступеням в погреб, Обыда добавила:
– Помнишь, была у меня беленькая, ласковая? Оксиня. Вот её уж от всего берегла как могла. И монисто заговаривала, и в отваре отводящем каждую луну купала. А что с ней случилось, помнишь? Уж лучше б не берегла…
Яга подпёрла щёку кулаком, глянула сквозь время. Кощей похлопал её по руке.
– Значит, судьба такая была. Если одна ветка обломится – другая побег даст.
– Верно, батюшка, – кивнула Обыда. Подняла голову, посмотрела пустыми посветлевшими глазами. – А девочку Яриной звать. Красивое имя. Неделю проживёт – надо будет о втором поду…
Во дворе грохнуло, пошёл дым, крепко запахло грибами, солью и нутром колодца.
– Разрыв-траву нашла! – ахнула Обыда.
– Проживёт, – засмеялся Кощей и белым ногтем проткнул тонкое, вздувшееся на перепече тесто.
* * *
Когда Обыда выскочила во двор, вдоль ограды, осаживая коня, метался День Красный – вихрем облетал поляну перед избой, поднимал звон и пыль. Ярина, съёжившись, сидела на земле у бани. Глаза так и бегали туда-сюда, едва поспевая за поджарым медногривым конём; пальцы впились в рыхлую осеннюю землю, из которой проклёвывались рубиновые цветы. Заметив Обыду, Ярина тряхнула головой и закатилась смехом. Обыда опешила, но уже мгновенье спустя поняла, что девочка плачет, а не хохочет. Гаркнула, чтоб докричаться сквозь грохот и ржание:
– Чего разрюмилась?
Копыта взметали вихри палой листвы, солнце, следуя за всадником, как ошалелое сияло над двором, тренькали сбитые с толку пеночки.
– Что, всякая лошадь тебя напугать может?
– Я в него травой бросила! А он ещё хуже…
Вот оно что. Дню Красному, у которого конь и без того резвый, разрыв-травой в лоб попало. Он, поди, и сам теперь остановиться хочет, да как?
– А ну стой! – велела Обыда, шагая к бане. Заржал красный конь, прокричал что-то красный всадник; у Обыды кровь бросилась в лицо. Она не сдержалась, грозно приказала: – Э́н зуль![20] Придержи коня, нечего девочку пугать!
А сама наклонилась над Яриной, цепко взяла за плечи:
– Поднимайся! Пока сиднем сидишь, всякий враг тебя выше.
Девочка обмякла в руках – ни огня, ни искорки. Обыда тронула Яринин локоть, прислушалась. В первый миг ничего не услышала, и во второй – тишина. Только в третий различила, как слабо-слабо бьётся под кожей огонёк. Обхватила сухими длинными пальцами узенькое запястье, направила кисть вперёд, на всадника:
– Обожги-ка его слегка. Представь, будто горячим горохом швыряешь.
– Не хочу обжигать, – всхлипнула Ярина.
– Хочешь, чтоб он так до самой ночи скакал, тебя развлекал?
– Нет…
– Так прогони! Всякому спуск давать будешь – сама спустишься ниже некуда.
– А по-другому можно? Не горохом?
– Можно. Пламенем можно.
– Нет! Не пламенем! Просто прогнать, чтобы не больно…
– Ишь, жалостливая нашлась, – поморщилась Обыда. – А ну, сейчас же давай! А то сама тебе всыплю!
Ярина зажмурилась и махнула рукой. Золотые мотыльки сорвались с пальцев, роем полетели коню в морду. Тот заржал, взвился. Засмеялся всадник. Один из мотыльков сел ему на шапку, расправил крылья и замер, как янтарная брошь. Всадник махнул рукой – брошь сверкнула, поймав солнце, – пришпорил коня и плавно поворотил к лесу. Шаг, шаг… А следующего и не было: конь взмыл в воздух, оставляя за собой жаркий ветер и отзвук лета – горячий, малиновый. Миг, другой – и след затянулся, снова всюду стояла осень, а День Красный яркой точкой алел над верхушками сосняка.
– Спуску им не давай, – повторила Обыда, отпуская Яринину руку. – Ты хоть и мала ещё, а здесь, со мной жить будешь. Все Лесные знают: с ягой шутки плохи. Но пока силу твою не почувствуют, так и будут колобродить. Вставай. Что как куль развалилась? Некогда нам с тобой сидеть. День долог, а век короток.
– Сил нет, – прошептала Ярина.
– Зато в следующий раз рассчитывать будешь. Я тебе что говорила? Горохом всыпь. А ты бабочек натворила, на красоту потратилась. Грошовая это красота, Ярина. Поднимайся. Я пироги рябиновые напекла, поешь – полегчает. Чёрточки-то тебе показывать?
– Да…
– А нитку кто в иглу вденет?
Волоча ноги, добралась Ярина до избы, взобралась на лавку.
– Ешь. – Обыда поставила перед ней пироги, плеснула в
