Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 4)
Такой взгляд - взгляд воинствующего мещанства. Ведь воинствующего обывателя духовной пищей не удивить не потому, что он ею объелся, а потому, что она его не интересует. Для него духовное - нечто неосязаемое, бесплотное. А боевик от мещанства - материалист. Он пощупать хочет, погладить, и не вообще, не чье-то чужое или, скажем, общее - а свое собственное, личное. Игоря печалит, что книга с рук вздорожала, и печаль эта справедлива. Надо, правда, заметить, что и книга с рук ныне продается во многом из-за него, из-за воинствующего мещанина, из-за его потребности даже книгой покрасоваться перед другими.
Книга стала вещью, это верно, - ценной вещью - но, к печали, не потому ценной, что хранит бесценные мысли, а потому, что стала козырем в состязании за высокий престиж человека в своем кругу. Хочу оговориться: не все, конечно, ценят книгу по такому мрачному прейскуранту, да, не все, за нужной книгой гоняется ученый, писатель, аспирант, настоящий книголюб, но немало, да, немало скупает книги и такого народу, которого как раз "духовной пищей не удивишь". Книга ему не как пища нужна, а как форма доказательства своей культурной значительности - без культуры нынче никуда.
6
Юмористы обкатывают сюжет: в знаменитом театре на премьере сидят одни иностранцы да торгаши. Иностранцы меня в этом контексте не интересуют, а торгашам театр нужен для демонстрации своих торгашеских возможностей.
Выходит, духовной пищей не удивишь, во-первых, того, у кого смещены цели жизни и кто материальное ставит выше духовного, - это важный момент. Вредоносность этой философии прежде всего в том, что, внушенная безусым юнцам, она безобидно позволяет им пропускать подлинную духовную пищу, оставляя лишь всевозможные ее суррогаты - коктейли из низкопробных закупных фильмов, худых телекартин да развлекающей музыки, разобраться во вредоносном влиянии которой требуется ум и усиленное потребление настоящей духовной пищи.
Воинственность действенного мещанства - как раз в этом: заставить молодняк пропустить в жизни самое главное - поиск ее духовной сути. Превратить этот молодняк в себе подобных рвачей дефицитного пока вещного имущества.
Да, это так. Все, кажется, ясно.
Печально одно. Пустеют наши библиотеки. Наплыв народу - в дни студенческих сессий и выпускных экзаменов. Много мудрых мыслей пылятся на полках невостребованными, непрочитанными. Мысль же о книгах на книжных полках отдельных квартир приводит меня в трепет. Эти книги - в массе своей - напоминают узников, замкнутых в оковы стеклянных шкафов, так и не допрошенных с пристрастием. Подумать только - пять миллиардов книг во всех библиотеках страны и тридцать - в шесть раз больше - в домах людских. Узнать бы еще - сколько их, так ни разу и не раскрытых?
И вот уж грешная мысль неотвязно следует за мной. "Духовной пищей никого не удивишь", - может, не удивишь потому, что слишком много ее? Слишком доступна, близка, а оттого и цена ей меньше? Слишком легко попасть в музей - не оттого ли люди, живущие с ним по соседству, так ни разу в нем и не бывали? Не потому ли есть москвичи, не знающие, где Третьяковка?
Нет ли печальной закономерности в таком постулате: дешево то, что доступно, дорого то, что редко. А если "духовная пища" дешевеет рядом с нехваткой материального, не возникает ли переоценка ценностей? Переоценки, когда удивишь новомодной кофточкой, но не удивишь стародавними "Опытами" Мишеля Монтеня, "Войной и миром" Толстого, стихами Тютчева, старым мхатовским спектаклем, записанным на видеопленку, или картиной Александра Иванова "Явление Христа народу"?
Мне могут возразить, что высокая оценка кофточки отнюдь не противоречит восхищению картиной Александра Иванова или достойной книгой. Согласен - но при одном условии: если кофточка, выстраиваясь в ряд с новомодными сапогами, дубленкой, диваном и ковром, в сознании человека не приобретает больше никаких иных свойств, какими могут обладать удобная одежда и нормальная обстановка. Если же одежда начинает обретать черты престижности, "культурности", даже, если хотите, социальности, если погоня за материальным оборачивается целью жизни, смещение ценностей в системе нравственных координат становится совершенно определенной силой. Преувеличивая значение вещей, человек автоматически преуменьшает значение "пищи духовной".
Особенно легка подобная переакцентировка у молодых, неискушенных.
Так случилось и у Игоря.
7
Публицистика придумала этой затяжной болезни название - вещизм. Самодовлеющая погоня за вещами, поклонение вещам, превращение в вещи даже духовного, например книг, картин.
Учитывая, что многие предметы ширпотреба отечественного производства пока слабо конкурируют с теми же товарами западного образца, вещизм страдает одной печальной особенностью: в массе своей он космополитичен. И тут, хочешь не хочешь, надо признать: слабая работа тех или иных отраслей нашей легкой промышленности создает безусловную лазейку для товаров западного производства, для спекуляции ими, а значит, обретает черты воспитательного просчета.
Плоха или хороша покупка западного товара сама по себе? Да она никакая, если подходить к самому факту покупки со спокойной душой. Ни плоха, ни хороша - обыкновенна. Но в условиях дефицита и спекулянтского взвинчивания цен, скажем, на те же джинсы вдруг возникает такой пример: на штаны чехословацкого производства подросток пришивает западную фирменную марку, и выясняется, что даже на эту марку, на эту блямбу с заморской надписью существует отдельная цена. Не самими джинсами, так хотя бы наклейкой на них мальчишка подтягивает на нужную ему высоту свой "престиж" в глазах сотоварищей или даже просто прохожих.
Какого привкуса эта подробность? Коммерческого? Торгового? Нет идейного.
И рождена она умом не одного лишь подростка.
И все же - что такое вещизм? Чем и как лечить эту болезнь? Убежден: болезнь эта временная. И рождена она временными трудностями тугоподвижностью легкой промышленности, медлительностью, при которой новая мода, придуманная художниками, плетется до прилавка долгие годы. Но было бы неверным утверждать, на мой взгляд, что лишь одним изобилием новомодных товаров отечественного производства и расширением международной торговли можно искоренить вещизм до конца. Нет, требуется еще воспитание. При ликвидации дефицита одновременная ликвидация перекоса в сознании. И не когда-то в будущем, а сейчас, немедля, и, главное, всюду, надо без конца объяснять воспитаннику: неужели вещь может оказаться смыслом жизни и ее целью; да, вещи нужны, без них не обойтись, но это - хоть и красивые, и добротные, - но всего лишь вещи. Нет, все-таки вечна русская мудрость: по одежке встречают, по уму провожают.
Анализируя же вещизм юношеский, надо сказать следующее: это есть не что иное, как отсутствие сопротивляемости, если хотите, иммунитета, к временному общественному стереотипу, живучему только в условиях дефицита. Вещизм, к сожалению, болезнь взрослых, и детей заражают ею именно взрослые. Задача настоящего педагога в том-то и состоит, чтобы выработать в ребенке сопротивляемость этой инфекции.
Считаю такую задачу одной из сложнейших хотя бы уже потому, что большинство в окружении ребенка могут оказать внутреннее сопротивление самой этой идее. Ведь задача педагога - внушить ребенку идейность цели и смысла жизни, выбор большой и важной общественной идеи вопреки искусу более близкому, очень заманчивому и на первый взгляд совершенно безобидному. Да и всякий ли воспитатель способен деликатно углядеть, как, где и в какой ситуации джинсы и замшевая курточка на подростке - просто удобные и полезные вещи, а где и когда уже сами вещи руководят воспитанием ребенка.
Примеров приводить можно множество, ограничусь лишь одним. Семиклассник одной столичной школы - а таких семиклассников, как утверждает милиция, не так уж мало - открыл бизнес сначала в классе, потом в школе, затем в микрорайоне. Давал за трояк переписывать мальчишкам - да и девчонкам тоже - самые новомодные западные мелодии. Дома - магнитофон, целая дискотека, через спекулянтов раздобывал привозные диски по полторы сотни штука, с утра до ночи перезаписывал их на пленку и - пожалуйста сколотил за год целый капитал.
Родители - по наивности - прохлопали свое чадо, хотя все видели: думали, у мальчика хобби, даже радовались - не бегает по улице, не хулиганит. Школа пропустила по невнимательности. Товарищи по классу лишь одобряли - всех интересовали новые записи, каждый вымаливал дома нужные трояки. А все вместе взрастили такой куст гнили, что хоть руками разводи.
Заработанные деньги надо было куда-то тратить. Юный бизнесмен часть своего капитала пускал на "развитие производства" - скупал новые диски, а часть - на одежду. Обрядился в суперджинсы, завел в седьмом классе отличный гардероб, стал франтом, признанным "вождем", человеком, который, по его же выражению, словно сын крупного капиталиста, с детства умеет зарабатывать деньги сам, научился делать бизнес. Отец у парнишки был самым обыкновенным конструктором, получал не бог весть какие деньги, и не один тяжкий разговор о ценностях жизни довелось ему выдержать с собственным сыном. А тот уже утвердился в общественном мнении не только класса, но и целого микрорайона своих сверстников, говорил с отцом нагло, упрекал того во многих грехах, среди которых "неумение жить" стояло на первом месте.
