Валентина Осеева - Динка. Динка прощается с детством (сборник)
– Сегодня мама раньше приехала! – заглядывая ему в лицо, говорит она за обедом.
Но Никич не обращает никакого внимания на ее слова, он говорит со всеми, кроме Динки, и девочке становится обидно.
«Ладно, ладно!» – думает она.
Но когда обед кончается и Никич идет к себе в палатку, Динка бежит за ним и, догнав его у самого входа, смущенно предлагает:
– Давай помиримся, дедушка Никич, а то нам все некогда – то тебе, то мне.
Старик останавливается и холодно спрашивает:
– А как это наспех мириться, по-твоему?
– Не знаю… Просто, чтобы все по-прежнему было.
– А если у человека обида есть, то куда она денется? – спрашивает опять Никич.
Динка опечаливается:
– А у тебя еще есть обида?
– Конечно. Нагрубила ты мне, старику, обидела меня, как же я могу быть с тобой по-прежнему? Что ты для этого сделала? Пришла ли, прощенья ли попросила, совесть ли тебя мучила?
– Совесть мучила, – говорит Динка. Старик молча смотрит на нее.
– Видно, мало мучила, – говорит он и уходит в свою палатку. Динка присаживается на пенек у входа и, подперев рукой щеку, задумывается. Никич прибирает свою постель на нарах, переставляет что-то на столе и, выглянув из палатки, видит девочку:
– Ступай. Чего сидишь?
– А ты не будешь мириться? – спрашивает Динка.
– Опять тот же разговор… Я ж тебе объяснил, – пожимая плечами, говорит Никич.
– Ну, так и я тебе объяснила, – отвечает Динка.
– Что ты мне объяснила?
– Что меня совесть мучает… – со вздохом говорит Динка.
– Ну, – разводит руками Никич, – ты сама виновата.
– А разве я говорю, что ты? Я только говорю: давай мириться, потому что меня совесть уже мучила.
Но Никич не сдается.
– Иди, иди… Пусть еще помучает, – говорит он, легонько поворачивая девочку за плечи.
– Нет, – говорит Динка. – Уже хватит. Мне ведь без тебя скучно… Давай на правду мириться, дедушка Никич!
– Ну, гляди… чтоб этой грубости больше не было! – грозит ей пальцем Никич.
– Конечно. Я и сама не хочу – ты очень долго сердишься… С тобой надо по-хорошему, – соглашается Динка и, обхватив шею Никича, звонко чмокает его в щеку. – Вот и помирились! Ну, я пойду!
Старик озадаченно смотрит ей вслед и, махнув рукой, уходит в палатку.
Динка мчится к забору. Если Ленька пришел, ей надо сказать ему, что мама сегодня дома. Но Леньки нет, и солнце уже садится. Как же быть? Ей же нельзя бегать каждую минуту и оставлять маму. Она так соскучилась по маме… Ей бы только знать, что Ленька приехал и заработал себе на еду…
– Лень! – тихонько зовет Динка, прижимаясь лицом к щели.
– Макака! – выскакивает вдруг из кустов Ленька. – Это ты тут? А я думал – опять Алина, и запрятался, – шепотом говорит он.
– Мама приехала… – не слушая его, торопливо шепчет Динка. – Я не приду… У тебя есть еда?
– Я ел… Со мной один случайный случай вышел. Помнишь студента, того, в шинели, мы еще рыбу ему дали? – прижимаясь к щели, спрашивает Ленька. – Так я у него чай пил… и вот, гляди, что тебе принес. – Ленька просовывает в щель нагревшийся от его руки стеклянный шарик. – Он сам дал… Ты на свет погляди, там внутри вроде картинка… Пароходы плывут, лодки…
– Ой, – восхищенно шепчет Динка, – какой красивый шарик!
– Приходи завтра на утес… с утра приходи. Я тебе что расскажу… из-за чего у нас дружба вышла со студентом-то этим…
Но Динка занята стеклянным шариком. Бока его помяты и исцарапаны.
– Лень, а почему этот шарик вот тут поцарапан?
– Да он им сахар бил. Как стукнет при мне, я аж испугался. Такую-то драгоценную вещь портить… – Ленька вдруг замолкает и, пригнувшись, быстро скрывается в кустах.
– Дина, с кем ты разговариваешь? – окликает сестру Алина. Динка прячет за спину шарик и отходит от забора.
– Я ни с кем не разговариваю.
– Нет, ты разговаривала, – раздвигая кусты и заглядывая через забор, говорит Алина.
Динка сердито выпячивает нижнюю губу. «Вот еще какая искательница! Чуть-чуть Леньку не выискала», – недовольно думает она и, желая подразнить сестру, безразлично говорит:
– Я просто сказала: иди, иди себе, дурак!
Алина широко раскрывает глаза:
– Кому ты сказала?
– Да одному человеку, потому что он все ходит да ходит тут, – искоса наблюдая за сестрой, сочиняет она.
– Какому человеку? Где он ходил? Тут был какой-то мальчик… – оглядываясь, говорит Алина.
– Ну нет… Это так один… с бородой… – пугает Динка. Но Алина вдруг успокаивается:
– С бородой? Так это дачник. Как же ты смеешь обругивать кого-нибудь через забор? Иди отсюда сейчас же! Вот я скажу маме! – хватая сестру за плечо, строго говорит Алина.
Динка понимает, что попала впросак, и, упираясь, кричит:
– Не толкайся!.. Я бородатому ничего не сказала. Я тому, который без бороды… гладенькому такому!
– Какому гладенькому? – снова останавливается Алина.
Динка чувствует, что попала в цель.
– Ну да, гладенькому… без бороды, без усов, лысому…
– Лысому? – в замешательстве переспрашивает Алина.
Но Динке хочется еще крепче припугнуть сестру.
– Он как подскочит к забору да как скривится вот так… – Динка зажмуривает один глаз и скашивает на сторону рот, – да как моргнет на меня…
– Это какая-то ерунда… – серьезно глядя на нее, говорит Алина.
– А я ему говорю: иди, иди, дурак! – увлекается своим сочинением Динка.
Но Алина краснеет от гнева:
– Иди домой! Врушка! Несчастная врушка!
– Как хочешь… – пугаясь, говорит Динка и покорно идет рядом с сестрой.
Около террасы цепкие пальцы Алины выпускают ее плечо. От крокетной площадки доносятся громкий смех и веселые голоса…
– Крачковские пришли, – упавшим голосом говорит Алина и, взбежав по ступенькам на террасу, скрывается в свою комнату.
Динка кладет на ладонь стеклянный шарик, разглядывает его на свет, пробует языком.
– Вкусный-превкусный… Не конфетка, не игрушка, а неведома зверюшка… – счастливо улыбаясь, говорит она.
А на площадке снова раздается общих смех и голос Крачковской:
– Ну что ж, Гога, отвечай, отвечай! Иначе твоя юная дама посадит тебя в галошу!
– Да побей меня бог, если я понимаю, о чем она спрашивает! – комически восклицает Гога.
– Я спрашиваю: из какого ребра сделал бог Еву? И еще: где находятся у человека берцовые кости? – уверенно звенит голосок Мышки.
Динка прячет за пазуху свой шарик и бежит на площадку. На скамейке, покатываясь от смеха, сидят мама, Катя и мадам Крачковская. В середине площадки, оправдываясь и пожимая плечами, стоит смущенный Гога, а рядом с ним торжествующая Мышка.
– Ну, как же ты не знаешь? Сколько ребер было у Адама? И потом, берцовые кости… Ведь это же устройство человека, и каждый порядочный джентльмен должен знать, как он устроен! – твердо повторяет Мышка выученную наизусть фразу.
– Ха-ха! Браво, браво, Мышка! – хлопают в ладоши Крачковская и Катя.
Мама вытирает мокрые от смеха глаза.
– Ха-ха-ха! – громко доносится с гамака, где сидит Костя.
– Я проиграл! Проиграл! Сознаюсь! – прижимая руку к груди, кричит Гога и, подняв с площадки брошенную кем-то сухую ветку, подносит ее Мышке. – Отдаю пальму первенства!
– Браво! Браво! – хлопают взрослые. Динка, забыв про все на свете и наслаждаясь торжеством Мышки, выскакивает на площадку.
– Браво! Браво! – кричит она, тоже хлопая в ладоши. Стеклянный шарик выскальзывает из-под ее рукава и подкатывается под ноги Кате. Костя машинально поднимает его и, проводя пальцем по обитым и исцарапанным бокам, задумчиво говорит:
– Что это за игрушка? Где-то я уже видел такую…
– Это мое! – подскакивает к нему Динка. Но Костя снова проводит пальцем по исцарапанным бокам и силится что-то вспомнить.
Глава 16
Слезы – это редкая вещь
Крачковские и Катя с Костей уходят на Волгу. Костя обещал покатать их на лодке. Марина весь вечер дурачится и шутит с детьми, потом, забравшись вместе с ними на широкую кровать, рассказывает им про девочку, которая варит обед для всей семьи.
– Нравится вам эта девочка? – спрашивает она.
Алине нравится, она не любит лентяек; Мышке тоже нравится, но она беспокоится, что этой девочке все-таки трудно варить на всех обед.
– А кто же приносит ей воду? Ведь ведра очень тяжелые… – говорит она.
А Динка молчит.
– А ты, Динка, хотела бы иметь такую подружку? – неудачно спрашивает мама.
– Нет! – трясет головой Динка. – Зачем она мне? Я не люблю бездельных людей.
– Как – бездельных? Я же только что рассказывала, что эта девочка такая помощница в семье: она варит обед и кормит всех взрослых.
– Ну, так я жалею ее, конечно, потому что у человека… ну, вообще у другой девочки много дела, а у нее все похлебка да похлебка… Они, наверное, запирают ее на весь день, что ли?
– Почему запирают? Она бегает и гуляет, как все дети, но она понимает, что взрослые придут с работы голодные и что им надо сварить обед.
