Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы
Но чудеса продолжались и далее: поставив сковородку с котлетами на стол, тётка Дарья ушла в кухню и тут же вернулась обратно. Подошла к Михалычу и, конфузливо улыбаясь, поставила перед ним другую сковородочку с ростбифом, который аппетитно плавал в собственном соку.
— Поешь, ты ведь это любишь, — потупив глаза, сказала она и удалилась.
— Господи помилуй! — прошептала в изумлении мама. — Да что с ней сегодня случилось? Прямо из ведьмы в сущего ангела превратилась.
Мы с Михалычем многозначительно переглянулись и ничего не ответили.
После обеда началось самое интересное — проявление фотопластинок. В кабинете завесили одеялами оба окна. Даже под дверь подложили свёрнутый в трубку половик, чтобы из-под двери не засвечивало. С письменного стола убрали все принадлежности, постелили клеёнку и поставили на неё ванночки с проявителем, водой и закрепителем. Потом погасили лампу и зажгли специальный красный фонарь.
И сразу всё стало таинственно и необычно, как в сказке. Весь кабинет погрузился в красноватый полумрак. Из темноты выступали причудливые очертания каких-то непонятных предметов. Что это — оленьи рога на стене или сучья и ветви диковинного дерева? А это лампа свешивается с потолка или кружит над нами огромная фантастическая птица?..
Но глядеть по сторонам и фантазировать мне было некогда. Самое интересное совершалось вот тут, передо мной на столе.
Михалыч осторожно вынул из кассеты белую матовую пластинку и положил в ванночку с проявителем.
Очень скоро на пластинке стали вырисовываться тёмные очертания каких-то предметов. Каких именно, я не успел разглядеть, потому что пластинка быстро вся потемнела. Михалыч прополоскал её в ванночке с водой и положил в раствор закрепителя.
— Пусть закрепляется, — сказал он, — а мы займёмся пока следующей.
И вторая пластинка вела себя так же, как и первая: быстро потемнела и, искупавшись в ванночке с водой, тоже была положена в закрепитель.
Так мы с Михалычем проявили все шесть пластинок. Только одна из них оказалась какой-то странной: сколько её ни проявляли, она так и не захотела чернеть.
— Чудеса, да и только! — удивлялся Михалыч. — Может, мы на ней ничего не снимали? Да нет, как будто все шесть засняли. Ну да поглядим при свете, что там вышло. — И Михалыч, всполоснув белую пластинку, тоже положил её в закрепитель.
Наконец проявление было закончено. Мы с Михалычем посидели впотьмах ещё с четверть часика, чтобы дать всем пластинкам получше закрепиться, а потом зажгли обычную лампу, так как на дворе уже стемнело.
— Посмотрим, посмотрим, что у нас тут получилось, — говорил Михалыч, надевая очки и бережно вынимая из закрепителя и снова ополаскивая в воде одну за другой все пластинки.
Теперь они были уже не белые, матовые, а чёрные и прозрачные. На каждой виднелись какие-то силуэты. Вот силуэт нашего дома, вот очертания сарая, деревьев. Только всё белое получается чёрным, а чёрное, наоборот, белым.
Пришла мама, тоже с интересом рассматривала проявленные пластинки. Тётка Дарья робко жалась в дверях.
— Да пойди погляди, — пригласил её Михалыч. — Только это ещё негатив, тут всё наоборот.
— Нет, уж я потом погляжу, когда всё как положено будет, — сказала она и ушла в кухню.
— А где же я с петухом? — спросила мама. Михалыч внимательно всматривался в негативы.
— Вот ты. А вот эти крючки — это крылья, хвосты куриные. Да на негативе трудно всё разглядеть. Завтра высохнет, напечатаем, тогда всё увидишь.
— А где же Дарья? — спросил я. Михалыч пожал плечами:
— Что-то сам не вижу. Неужели я её с закрытой кассетой снял? Вот скандал-то будет. Да не может быть. Я твёрдо помню, что открывал кассету.
— А вот эта совсем пустая, на ней что снимали?
— Она-то меня и смущает, — нерешительно ответил Михалыч. — Ну да утро вечера мудреней, к завтрему высохнут, тогда разберёмся.
К утру действительно все пластинки высохли, и мы приступили к ещё более интересному делу — к печатанию карточек. Для этого каждую пластинку помещали в особую рамочку и прикладывали к ней светочувствительную бумагу. Рамочки с пластинками и бумагой выставили на подоконнике на самое солнце. К счастью, утро было солнечное.; Прошло минут десять.
— Ну, можно вынимать снимки и класть их в закрепитель.
Всё это делалось уже не в темноте, а на свету, Я глядел на получившиеся отпечатки и замирал от восторга. Вот наш дом, наш сарай, наш сад. А это что же такое? Как будто мама, и петух летит от неё. И тут же какой-то столб, не то ствол дерева. Но почему же петух пролетает сквозь него, будто этот столб прозрачный, вроде как облако? Батюшки! Да это вовсе не столб и не облако это тётка Дарья! Но как же она попала к маме в курятник, зачем она здесь?!
— Всё кончено! — убитым голосом промолвил Михалыч. — Я нечаянно маму и Дарью на одну и ту же пластинку снял. Вот почему одна пустая, неснятая и осталась.
Мама отнеслась к нашей неудаче довольно спокойно.
— Зря только петуху хвост выщипала! — вздохнула она.
Зато тётка Дарья, узнав, что она почему-то не вышла на снимке, пришла в негодование. А тут ещё мама «подлила масла в огонь» — подшутила над Дарьей, что сквозь неё, как сквозь облако, петух на карточке пролетел.
Зачем мама так неосмотрительно сказала?
— Это я-то облако? Это сквозь меня-то петух пролетел?! — взревела тётка Дарья. — Когда он летел? Да что же я, мёртвая, что ли? Что ж, я не учуяла бы его?
Мама уж и не рада была, что пошутила.
— Успокойся, никуда он сквозь тебя не пролетал. Только на снимке так получилось.
— Ах он старый греховодник! — не унималась Дарья, грозя в сторону Михалычева кабинета. — Ишь непутёвый какой! Насмешку надо мной учинил, петуха сквозь меня пропустил. Ну погоди, я ему это попомню, я ему покажу петуха!..
Фотография продолжала творить чудеса — к ужину Михалычева прибора на столе вовсе не оказалось.
— Дарьюшка, а где же Алексею Михалычу тарелка, ложка, вилка? удивлённо спросила мама.
— Нет ему ничего! — сурово отрезала Дарья. — Пусть своих петухов ловит и ест.
Михалыч сидел притихший, даже какой-то подавленный. Он чувствовал, что впереди его ждёт ещё немало бурь и гроз. Я тоже совсем приуныл.
ХВОСТАТАЯ ПРОКАЗНИЦА
Кроме фотографии, которая доставила нам с Михалычем столько переживаний, столько волнений, у нас на праздниках оказалось и ещё одно интересное занятие — приручение белочки, которую мне подарил Пётр Иванович.
Хотя она выросла среди людей и совсем никого не боялась, но нам предстояло приучить её к новому помещению и познакомить не только с нами»-с людьми, но и с другими обитателями нашей квартиры: с Джеком, с котом Иванычем, вообще, как выразился Михалыч, со всеми нашими чадами и домочадцами.
На все эти ознакомления уходило тоже немало времени. Дело упростило только то, что белочка была очень общительна, нетруслива и охотно знакомилась со всеми обитателями нашего дома.
С Иванычем она тут же подружилась. Наверное, в той квартире, где она выросла, тоже была кошка, и белочка по опыту знала, что это зверь совсем не страшный.
В первый же день, когда я выпустил белку из клетки, она сразу обследовала всю комнату, побывала на шкафу, на оконной занавеске, на полке с книгами, потом она спрыгнула на диван, где, по своему обыкновению, отдыхал Иваныч, и, не задумываясь, подскочила к нему.
Иваныч открыл заспанные глаза, глянул на белку, потянулся и замурлыкал.
«Хорошо, что они так мирно встретились», — подумал я и побежал в другую комнату к маме, чтобы рассказать ей о состоявшемся знакомстве.
Когда я вернулся к себе, Иваныч уже снова спал, лёжа на боку и свернувшись в клубок.
А где же белка? Я осмотрелся — белки нигде не было видно. Фортка закрыта, дверь я тоже, уходя из комнаты, плотно закрыл. Куда же она девалась?
В полном недоумении я обыскал все уголки, заглянул под кровать, на шкаф, на полку — нигде нет, будто сквозь землю провалилась.
Очень изумлённый и расстроенный, я сел на диван рядом с Иванычем.
— Куда же наша белочка пропала? — спросил я его.
Иваныч слегка пошевелился. И вдруг из-под его лап, как из гнезда, выглянула серенькая ушастая мордочка, выглянула и снова спряталась.
— Так вот ты где! — обрадовался я. — У Иваныча прячешься.
Я осторожно раздвинул его лапы. Там, у тёплого Иванычева живота, уютно примостилась белочка., И вправду, словно в тёплом гнезде.
С этих пор белочка постоянно спала, угревшись в мягкой шерсти доброго, флегматичного Иваныча, Старому коту это, видимо, тоже нравилось, потому что, свёртываясь в клубок, он обычно напевал колыбельную песенку, будто убаюкивал своего маленького лесного друга.
На зайца белка не обращала никакого внимания, так же как и он на неё. А вот Джека первое время очень побаивалась. Как только увидит, в один миг стрелой взлетит на шкаф или на полку, бегает там наверху, волнуется, хвостиком вздёргивает, а сама сердито так цокает: «Цок, цок, цок!»
