Вильям Козлов - Президент не уходит в отставку
- Тебя бы я не потерял, - сказал он с ударением на первом слове.
- Хорошо, я бы тебя потеряла.
- Это невозможно, Алена.
- Зачем же ты меня мучил два года?
- Мне было труднее, - вздохнул он.
- Ты должен был мне сказать раньше. - В ее голосе радость и грусть.
- Я не мог этого сделать, потому что... я любил тебя, но сам этого еще не знал.
- Так не бывает.
- Бывает, Алена!
Она бросила взгляд в ту сторону, куда ушли Гарик и Нина. В глазах ее что-то вспыхнуло, сжав кулаки, она стала колотить Сороку по выпуклой широкой груди. Он отпустил ее, глаза у него стали удивленными.
- Где нам давать советы другим людям, если мы... мы... мы... всхлипывая и смеясь, приговаривала она, молотя его кулаками по груди. Сами в себе, в себе... в себе-то не можем толком разобраться!..
Разжала кулаки, вскинула руки и, притянув его к себе за шею, поцеловала. Ни он, ни она не помнили, сколько времени длился этот поцелуй. Грохот и треск заставили их отпрянуть друг от друга и оглянуться. На крыльце стоял Сережа, а внизу валялся, задрав три ноги к небу, обеденный стол. Четвертая нога отлетела в сторону.
- Это, говорят, к счастью, - пробормотал он, изумленно глядя на них.
- К счастью посуда бьется, дурачок... - рассмеялась Алена.
- Хорошо, я сейчас принесу тарелки... - сказал Сережа, потирая ушибленное колено.
Глава двадцать вторая
Все произошло так быстро и неожиданно, что они не успели по-настоящему испугаться. Только что ярко светило солнце, ровно шумели на берегу сосны, низко кружась над песчаной косой, тоненько покрикивали озерные чайки - и вдруг стало тихо. На какое-то мгновение. Затем сильный порыв ветра пронесся над озером, вздыбив потемневшую воду и заставив прибрежные деревья протяжно застонать. Лодку, на которой сидели с удочками в руках Алена и Сорока, развернуло, струной натянулась веревка с якорем. Будто кто-то гигантской плетью стегнул по камышам, и они полегли в заходившую ходуном воду.
Когда они взглянули на небо, то увидели огромное сизое облако, даже не облако, а лохматую тучу, сквозь которую бледным размазанным блином просвечивало солнце. Туча разбухала на глазах, наливалась чернотой, чуть ниже ее стремительно проносились клубящиеся шапки рваных облаков с багровым отблеском. Огромное синее озеро как-то странно качнулось сразу от берега к берегу, а затем стало вспухать, будто закипающее молоко в кастрюле. Высокие волны с вспенившимися гребнями вопреки здравому смыслу от обмелевших берегов побежали навстречу друг другу и встретились в центре озера. И в ту же секунду в жутком свисте ветра, будто джинн из бутылки, возник крутящийся смерч. Отклоняясь то в одну, то в другую сторону, он вздымался все выше и выше, пока не соприкоснулся разветвленным щупальцем с тучей. Послышался нарастающий грохот, будто столкнулись два железнодорожных состава.
Танцующий посередине озера смерч то приближался, то удалялся. В тот самый момент, когда смерч снова приблизился к ним, лодку сорвало с якоря, она стала бортом к волне, которая с силой ударила в нее, и в следующее мгновение Сорока и Алена очутились в кипящей воде. Оглушенные раскатами грома, они барахтались возле перевернутой лодки. Сорока первый опомнился и поплыл к Алене; она что-то кричала, но в свисте ветра и шуме раскачивающихся на берегу деревьев ее было не слышно.
- Обними меня за шею!.. - подплыв к ней, прокричал Сорока. Лицо возбужденное, ей показалось - он смеется.
А в него и правда будто бес вселился: хотелось орать песни, кричать, беспричинно смеяться. Лишь присутствие перепуганной Алены сдерживало его. Ему даже хотелось, чтобы смерч приблизился вплотную и он потрогал его рукой. И если бы не Алена, он сам поплыл бы к танцующему водяному столбу и прикоснулся.
- Поплыли к острову! - крикнул Сорока и, глядя ей в глаза, засмеялся. - Я такого еще никогда не видел... А ты?
Она плавала на одном месте и, будто не узнавая, смотрела на него. "Ненормальный! - с каким-то странным чувством думала она. - Мальчишка!" Рядом с ним она перестала бояться, страх ушел.
- Обними за шею... - говорил он.
- Вот еще, - сказала она. - Что я, плавать не умею?
И первой поплыла к острову. Он, будто дельфин, плескался рядом, весело фыркал, будто нечаянно коснулся рукой ее ног, но она сердито попросила не трогать ее. Гарик тоже никогда не упустит такой возможности: незаметно поднырнет под водой, схватит за ноги и не отпускает... Один раз, наглотавшись воды, перепуганная Алена закатила ему пощечину.
Водяной смерч так же быстро исчез, как и появился. Когда они вступили на Каменный остров, озеро уже успокоилось, солнце вовсю припекало, даже птицы пели. Лишь спешащее за горизонт съежившееся сизое облако да бледнеющее полудужие радуги, торчащее из леса, напоминали о буре.
Они навзничь растянулись на лужайке. На небе ни облака.
Туча увела их в необъятные дали за собой. Послушные, как цыплята, грозовые облака теперь не отстанут от нее.
- Пропало мое любимое платье, - вздохнула Алена. - Я его сама сшила.
- Моя новая рубашка... - эхом откликнулся Сорока. - Я ее купил перед отъездом сюда.
- Мои белые босоножки на платформе...
- Мои бедные драные кеды... правда, без платформы.
- Мой лещ...
- Леща не было, - заметил Сорока.
- Был, - возразила Алена. - Он клюнул как раз в тот момент, когда лодку развернуло.
- Почему лещ? Может быть, окунь.
- Нет, лещ!
- Или плотвица...
- Я говорю - лещ!
- Ну ладно, - уступил Сорока. - Пусть будет лещ...
- То-то... - рассмеялась Алена. - Лучше не спорь со мной!
После того что произошло на берегу, когда он сказал ей, что любит, между ними возникла какая-то неловкость. Сорока больше ни разу не повторил своих слов, он и так сделал почти невозможное: впервые в жизни признался в любви девушке. Потом, ворочаясь без сна на раскладушке, он снова и снова заново переживал всю ту сцену на берегу и мучительно краснел... Разве можно любимой говорить такие банальные слова: "Ты самая умная девушка на свете"? Или "самая красивая"?.. Откуда это у него: из книг или в кино услышал? Почему в таких отчаянных ситуациях люди глупеют?
Даже спасительная мысль, что влюбленные действительно глупеют, не утешала его.
Они рыбачили, купались, загорали вот так же, как сейчас, говорили о чем угодно, только не о любви... Хотя иногда Сорока ловил на себе вопрошающий взгляд девушки, будто она приглашала его к другому разговору, ждала от него совсем иных слов... Но переломить себя и говорить ей о своих чувствах он не мог. Так уж сложилась его жизнь, что больше приходилось скрывать свои чувства от посторонних, чем раскрывать... И с этим он ничего не мог поделать.
Его переполняла нежность к Алене. Там, у опрокинутой лодки, в кипящей воде, он почувствовал себя ее спасителем. И это чувство было сильным и радостным. Пусть он сам бы погиб, но ее спас. Забыв про раненую руку, он на себе дотащил бы ее до берега... Но Алена сама умела прекрасно плавать. И его помощь не потребовалась.
- Когда лодка опрокинулась, я очень испугалась, - будто читая его мысли, произнесла Алена. - А ты? - Она раскрыла глаза и, чуть повернув голову с растрепанными, еще не просохшими волосами, взглянула на него.
- Я тоже испугался, - ответил он.
- Почему же тогда смеялся?
- Наверное, со страху... - раздвинул он в улыбке обветренные губы.
Глядя на небо, Алена мысленно сравнивала Сороку и Бориса... Какое у него, Бориса, тогда лицо было! Когда он рулил прямо на Сороку... Жестокое, ноздри расширились, как у зверя... А синие, так понравившиеся ей глаза стали леденистыми, злыми.
И все-таки было что-то в Борисе и привлекательное. Его поведение говорит о том, что он привык довольно свободно обращаться с девушками. Держится с достоинством," уверенно. Такие не сомневаются в себе и не скрывают этого. Во взгляде его холодная властность... Алену и привлекал и отталкивал от себя этот парень. Насколько он умен, она ещз не смогла определить, слишком мало была с ним знакома. Вот сейчас, вспоминая все короткие встречи с ним, не может даже вспомнить ни одного серьезного, интересного разговора... так, пустая болтовня, какие-то намеки, общие слова...
И все же она не могла вот так взять и выбросить Бориса из головы. Нет-нет и думала о нем... Когда рядом не было Сороки... Вот он лежит на спине и, не щурясь, всматривается в небесную синь.
Ей вдруг захотелось, чтобы он ее поцеловал. Она осторожно высвободила руку из-под головы и вытянула ее вдоль своего тела, растопырила пальцы и кончиками прикоснулась к нему. Кожа у него горячая, прокалилась на солнце. Он сделал вид, что ничего не заметил, хотя веко его дернулось, а губы дрогнули, будто он хотел улыбнуться или что-то сказать. Алена провела пальцами по его руке выше запястья и затаилась: что он теперь сделает? Ресницы его затрепетали, в глазах что-то мелькнуло, он нащупал ее руку, взял в свою большую ладонь и тихонько сжал...
"Ну поцелуй же! - умоляла про себя Алена. - Слышишь, Тимофей!"
