Владимир Набоков - Стихотворения, рассказы
«Мечтал я о тебе так часто, так давно…»
Мечтал я о тебе так часто, так давно, за много лет до нашей встречи,когда сидел один, и кралась ночь в окно, и перемигивались свечи!
И книгу о любви, о дымке над Невой, о неге роз и море мглистом,я перелистывал — и чуял образ твой в стихе восторженном и чистом.
Дни юности моей, хмельные сны земли, мне в этот миг волшебно-звонкий,казались жалкими, как мошки, что ползли в янтарном блеске по клеенке…
Я звал тебя. Я ждал. Шли годы, я бродил по склонам жизни каменистыми в горькие часы твой образ находил в стихе восторженном и чистом.
И ныне, наяву, ты, легкая, пришла, и вспоминаю суеверно,как те глубокие созвучья — зеркала тебя предсказывали верно.
6 июля 1921«За туманами плыли туманы…»
На смерть Блока
IЗа туманами плыли туманы,за луной расцветала луна…Воспевал он лазурные страны,где поет неземная весна.
И в туманах Прекрасная Дамапроплывала, звала вдалеке —словно звон отдаленного храма,словно лунная зыбь на реке.
Узнавал он ее в трепетаньерозоватых вечерних тенейи в метелях, смятенье, молчаньечародейной отчизны своей.
Он любил ее гордо и нежно,к ней тянулся он, строен и строг, —но ладони ее белоснежнойбледный рыцарь коснуться не мог.
Слишком сумрачна, слишком коварнаодичалая стала земля,и, склонившись на щит лучезарный,оглянул он пустые поля.
И обманут мечтой несказанной,и холодною мглой окружен,он растаял, как месяц туманный,как далекий молитвенный звон…
IIПушкин — радуга по всей земле,Лермонтов — Путь Млечный над горами,Тютчев — ключ, струящийся во мгле,Фет — румяный луч во храме.
Все они, уплывшие от насв рай, благоухающий широко,собрались, чтоб встретить в должный часдушу Александра Блока.
Выйдет он из спутанных цветов,из ладьи, на белые ступени…Подойдут божественных певцоввзволновавшиеся тени.
Пушкин — выпуклый и пышный свет,Лермонтов — в венке из звезд прекрасных,Тютчев — веющий росой, а Фет —в ризе тонкой, в розах красных.
Подойдут с приветствием к нему,возликуют, брата принимаяв мягкую цветную полутьмувечно дышащего мая.
И войдет таинственный их брат,перешедший вьюги и трясины,в те сады, где в зелени стоятСерафимы, как павлины.
Сядет он в тени ветвей живыхв трепетно-лазоревых одеждах,запоет о сбывшихся, святыхсновидениях и надеждах.
И о солнце Пушкин запоет,Лермонтов — о звездах над горами,Тютчев — о сверканьи звонких вод,Фет — о розах в вечном храме.
И средь них прославит жданный другширь весны нездешней, безмятежной,и такой прольется блеск вокруг,будут петь они так нежно, —
так безмерно нежно, что и мы,в эти годы горести и гнева,может быть, услышим из тюрьмыотзвук тайный их напева.
<1921>«Садом шел Христос с учениками…»
На годовщину смерти Достоевского
Садом шел Христос с учениками…Меж кустов на солнечном песке,вытканном павлиньими глазками,песий труп лежал невдалеке.
И резцы белели из-под чернойскладки, и зловонным торжествомсмерти — заглушён был ладан сладкийтеплых миртов, млеющих кругом.
Труп гниющий, трескаясь, раздулся,полный слизких, слипшихся червей…Иоанн, как дева, отвернулся,сгорбленный поморщился Матвей.
Говорил апостолу апостол:«Злой был пес; и смерть его нага,мерзостна»…
Христос же молвил просто:«Зубы у него, как жемчуга…»
<1921>На сельском кладбище
На кладбище — солнце, сирень и березки,и капли дождя на блестящих крестах,Местами отлипли сквозные полоскии в трубки свернулись на светлых стволах.
Люблю целовать их янтарные раны,люблю их стыдливые гладить листки…То медом повеет с соседней поляны,то тиной потянет с недальней реки.
Прозрачны и влажны зеленые тени.Кузнечики тикают — шепчут кусты, —и бледные крестики тихой сиреникрепят на могилах сырые кресты.
<1922>«Как воды гор, твой голос горд и чист…»
Ивану Бунину
Как воды гор, твой голос горд и чист.Алмазный стих наполнен райским медом.Ты любишь мир и юный месяц, лист,желтеющий над смуглым, сочным плодом.
Ты любишь змей — тяжелых, злых узловлиловый лоск на дне сухой ложбины.Ты любишь снежный шелест голубиныйвокруг лазурных влажных куполов.
Твой стих, роскошный и скупой, холодныйи жгучий стих один горит, один,над маревом губительных годин,—и весь в цветах твой жертвенник свободный.
Он каплет в ночь росою ледянойи янтарями благовоний знойных,и нагота твоих созвучий стройныхсияет мне как бы сквозь шелк цветной.
Безвестен я и молод в мире новом,кощунственном, — но светит все яснеймой строгий путь: ни помыслом, ни словомне согрешу пред музою твоей.
<Сентябрь 1921 — сентябрь 1922>В зверинце
Тут не звери — тут боги живут.Ослепленный любуется люд павлинами, львами…А меня почему-то привлекты, пушистый, ушастый зверек с большими глазами.Отыскал тебя в дальних краяхпутешественник в синих очках, в кокосовой шапке,и, с добычей вернувшись назад,написал по-латыни доклад о складке на лапке.Ходит, ходит, не видя людей,желтый лев за решеткой своей, как маятник медный;рядом белый сияет павлин…Кто заметит тебя? Ты один, тушканчик мой бедный.И с тоскою великой любви,я в глаза углубляюсь твои, большие, больные:в них вся жалоба жизни моей,в них предсмертная кротость детей, страданья родные…
<1922>Домой
На мызу, милые! Ямщиквожжою овода прогонит,и — с Богом! Жаворонок тонетв звенящем небе, и велик,и свеж, и светел мир, омытыйнедавним ливнем: благодать,благоуханье… Что гадать?Все ясно, ясно; мне открытывсе тайны счастья; вот оно:сырой дороги блеск лиловый;по сторонам то куст ольховый,то ива; бледное пятноусадьбы дальней; рощи, нивы,среди колосьев васильки;зеленый склон; изгиб ленивыйзнакомой тинистой реки…Скорее, милые! Рокочетмост под копытами… скорей!..и сердце бьется, сердце хочетвзлететь и перегнать коней…О, звуки, полные былого!Мои деревья, ветер мой,и слезы чудные, и словонепостижимое: домой!..
<1917–1922?>«В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной…»
В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,где рояль уснул средь узорных теней, —опустив ресницы, ты вышла неслышно из оливковой рамы своей.
В этом доме ветхом, давно опустелом,над лазурным креслом, на светлой стенемежду зеркалом круглым и шкапом белым, улыбалась ты некогда мне.
И блестящие клавиши пели ярко,и на солнце глубокий вспыхивал пол,и в окне, на еловой опушке парка, серебрился березовый ствол.
И потом не забыл я веселых комнат,и в сиянье ночи, и в сумраке дня,на чужбине я чуял, что кто-то помнит и спасет и утешит меня.
И теперь ты вышла из рамы старинной,из усадьбы любимой, и в час тоския увидел вновь платья вырез невинный, на девичьих висках завитки.
И улыбка твоя мне давно знакомаи знаком изгиб этих тонких бровей,и с тобою пришло из родного дома много милых, душистых теней.
Из родного дома, где легкие льдинкичуть блестят под люстрой, и льется в окноголубая ночь, и страница из Глинки на рояле белеет давно…
<Не позднее 1923>Пасха[5]
